«Да ведь он меня на воровство подбивал!» — чуть не выкрикнул вслух Женька.
А ещё о чём говорили? Ах да, Мишка с Зайцем вспоминали, как они «тянули срок», тоже за воровство, наверное, но досрочно освободились. Вот в какую компанию он, Женька, попал!
Нет, бежать, бежать немедленно! А куда? В школу, к друзьям, хоть к чёрту на кулички, только бежать! Он лихорадочно оделся, схватил кожаную папку, которую носил больше для вида, чем для дела, сунул туда несколько тетрадок и книжек и выскочил на улицу.
По дороге он заново продумал весь вчерашний разговор с Мишкой.
«А чего я, собственно, психую? — остановил он сам себя. — Что, меня Мишка за уши тянет, что ли? Я могу и отказаться! Так куда же я бегу? Каяться в комитет комсомола? Ах, простите, я попал в дурную компанию, ах, помогите, проявите чуткость, вытащите меня оттуда! Представляю: соберут экстренное комсомольское собрание, принципиальная Ирка выступит с разоблачением, навешает на меня десяток ярлыков и все яркие: „пьяница“, „потенциальный преступник“, „родимое пятно капитализма“ — и ещё что-нибудь сверхумное придумает! А вывод: „Таким не место в нашем коллективе!“ Выгонят из школы и из комсомола, а вместо панихиды — Верблюд на педсовете заупокойную речь произнесёт. И всё? И за такой блестящей перспективой вы, милостивый государь, несётесь, как нетерпеливый влюблённый на первое свидание с дамой сердца?»
Привычный иронический тон несколько успокоил его. Он остановился и присвистнул:
— Чуть было я величайшую глупость не сотворил! Вот был бы номер! Нет, конечно, говорить никому и ни о чём не стоит, а на отношениях с Мишкой поставить крест и больше с ним не встречаться!
В школу идти уже не хотелось. Разве только сходить, чтобы увидеть Нину. Нина! Этот гвоздь из своего сердца Женька никак не мог вытащить. Вот кому он рассказал бы всё, что с ним случилось, всё-всё… Но не захочет она слушать. После той встречи в школьном парке Нина только сухо отвечала на его приветствия, впрочем, он и сам не пытался заговорить с ней.
В школу он всё-таки пошёл и потом пожалел об этом. На уроке литературы он снова несколько раз ловил на себе внимательный взгляд Владимира Кирилловича. А в перемену классный руководитель подошёл к нему и, глядя прямо в глаза, негромко спросил:
— Вас что-то беспокоит, Курочкин? Что-нибудь случилось неприятное?
«Узнал!» — вихрем пронеслось в голове у Женьки, холодный липкий пот выступил на спине между лопатками, но он наигранно-беспечным тоном ответил:
— Нет, ничего, Владимир Кириллович! У меня всё в абсолютном порядке!
И поспешно отошел.
Глядя в его удаляющуюся спину, Владимир Кириллович задумчиво покачал головой. Нет, определённо с пареньком что-то неладное творится, смутно у него на душе. Что же делать? На откровенную беседу он не пойдёт, это ясно. Сходить ещё раз к нему домой, побеседовать с родителями? Вряд ли что там узнаешь!
Владимир Кириллович вспомнил мать Курочкина и усмехнулся. Да, на откровение её, пожалуй, ещё труднее вызвать, чем сына. Но сходить всё равно надо. Только когда? Нужно выкроить не пятнадцать-двадцать минут, а часа два минимум. А дни и так заполнены до отказа. Сегодня вечером производственное совещание, завтра — партийное собрание, послезавтра его лекция о творчестве Николая Островского в красном уголке локомотивного депо, а тут ещё кипа тетрадей с домашними сочинениями десятиклассников, тоже нужно срочно проверить. Да ещё Лида Норина получила две двойки, нужно бы и к её родителям сходить. Впрочем, с ней, кажется, яснее, просто увлеклась девица танцами, записалась в клубный танцевальный кружок и запустила занятия. А с Курочкиным — серьёзнее и, пожалуй, непонятнее. К родителям-то он всё равно обязательно сходит, найдет время. Что ещё можно сделать? А не посоветоваться ли с ребятами, уж они-то должны знать!
Да, но время, время! Впрочем, между сменами у него есть свободные тридцать минут. Правда, обычно он в это время обедает в школьном буфете, но на сей раз интересами желудка придётся пожертвовать.
— Ирина! — окликнул он проходившую мимо Саенко. — Нельзя ли сегодня после уроков собрать комсомольское бюро?
— Ой, Владимир Кириллович, — вздохнула Ирина, — сегодня у нас шесть уроков, а завтра все уроки трудные, просто некогда готовиться!
— Ничего, это не надолго, минут на десять.
— Если на десять, то можно. А с какими вопросами?
— Посоветоваться мне с вами нужно.
— Хорошо, после уроков соберу.
Бюро собралось в спортивном зале, больше свободных комнат не было. Вторая смена уже заполнила шумным потоком все коридоры, классы и кабинеты.
Когда Владимир Кириллович вместе с Ириной вошёл в зал, Иван Сергеев на брусьях «показывал класс работы». Увидев вошедших, он неловко, мешком, свалился на маты. Ирина только сердито повела бровями в его сторону, и Сергеев смутился ещё больше. Это не ускользнуло от Владимира Кирилловича. Он давно уже заметил, что этих симпатичных ему ребят соединяет чувство большее, нежели простая дружба, и в душе радовался за них.
— Начнём? — полуспрашивая, полуутверждая сказала Ирина. — Рассаживайтесь, ребята!
Владимир Кириллович немного помолчал, дожидаясь, когда ребята усядутся на стоящую у стены скамейку, потом глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть в воду, и только тогда негромко проговорил:
— У меня к вам, ребята, один вопрос. Не кажется ли вам, что с Курочкиным творится неладное?
Все молча переглянулись и, как по команде, опустили глаза. Вопрос был неожиданным.
— Тогда нужно было бы самого Курочкина оставить, — неуверенно произнесла Ирина. — А то неудобно как-то без него о нём говорить. Вот и в комсомольском Уставе записано…
— Устав я знаю, — спокойно остановил её Владимир Кириллович, — и нарушать его не собираюсь. Но все случаи жизни в Устав не втиснешь. Тем более, что мы собрались не обсуждать Курочкина и не сплетничать о нём. Просто, я думаю, мы поговорим о том, чем и как помочь члену вашего коллектива, вашему товарищу.
Все снова молча переглянулись.
«Не скажут, — горько подумал Владимир Кириллович. — А ведь наверняка знают. Нет, не заслужил я ещё у ребят полного доверия».
— В этом деле никто другой ничем помочь не может! — выпалил вдруг Толька Коротков.
— То есть? — повернулся к нему Владимир Кириллович.
— Влюбился он неудачно, вот и вся причина. Осечка у него на этот раз вышла.
Владимир Кириллович облегченно вздохнул. От сердца немного отлегло. Теперь ему стало понятным и молчание ребят: обычно в сердечных делах они очень щепетильны и не любят пускать взрослых в свои тайны.
Ну что ж, с Курочкиным проясняется, любовь без взаимности может вызвать некоторую душевную депрессию, но в таком возрасте, да ещё у людей с таким непостоянным характером, как у Курочкина, она обычно проходит без особых последствий. Но только ли в этом причина?
Он задал этот вопрос вслух.
— Толька верно сказал, — заговорил Сергеев. — С тех пор, как Женька… это самое… с тех пор, как это с ним случилось, он здорово переменился. Мы с Ирой один раз…
Он хотел сказать: «Даже поругались из-за этого», но, перехватив сердитый взгляд Ирины, вовремя спохватился и исправился:
— Мы с Ирой один раз об этом уже говорили.
Главное было сказано, и все с облегчением заговорили, перебивая друг друга.
— Ничего, пройдёт!
— От этого не умирают.
— Первый раз ему, что ли?
— Ребята, ребята, как вам не стыдно! — останавливала Ирина. — Сплетничаете, словно кумушки на кухне коммунальной квартиры!
Владимир Кириллович с улыбкой наблюдал за ними. Нет, всё-таки какой они замечательный народ!
А к Курочкину домой он всё же сходит. Только, если ребята правильно назвали причину, вряд ли он там чего-нибудь добьётся.
Так оно и получилось. Эльвира Петровна встретила его довольно неприязненно и на все его вопросы отвечала, что у них в семье всё в порядке, что ничего особенного в поведении своего сына она не замечает, и вообще пусть учителя больше беспокоятся за других детей, а за воспитание своего сына она сама может ответить.