Какая, мол, адская картина и дьявольский шум, когда два разных человека по-прежнему борются в ком-то одном, в его душе: отец и мать — то есть вечно озабоченный, издерганный, измученный работой кочегар, не отходящий от топки, и язвительная и улыбчивая лентяйка… Только, к счастью, что-то заставляет в таких случаях человека умолкнуть.

«Ах ты, свет мой ясный! — с горечью подумал я. — Чего хочет от меня эта девица? Чтобы я потешал ее, достал ей луну с неба, когда я и камешек-то поднять не способен». Настолько слабым я вдруг почувствовал себя.

— Эй-хо! — окликнули меня какие-то парни, разгружавшие машину.

— Эй-хо! — отозвался я, отшатнувшись от витрины, в которую я, в моем смятенном состоянии, едва не врезался.

— Мне до России никакого дела нет! — заявила барышня.

— Эй-хо! А мне — есть. — Я по-прежнему придерживался своей основной точки зрения: хоть убей, а здесь мне жизнь не в жизнь. — Ведь как, по-вашему, чем они тут озабочены? Понастроить еще больше угольных шахт, чтобы прибавить себе еще больше обязанностей! А кстати, к чему эта поголовная тяга к деторождению по всему миру? — обратился я с вопросом к своему крольчонку. А вернее, к ребенку.

То был мой последний вопль души, взывающий к сердцу барышни. Услышала ли она его, так никогда и не выяснилось. Потому как в этот момент дорогу мне преградил нищий, и тем самым был положен конец нашей злополучной гонке вокруг Риджент-парка и его окрестностей. Я полез в карман за мелочью для побирушки, а когда поднял взгляд, передо мной стояла моя жена.

Стоит и широко улыбается. Делает вид, будто ужасно рада случайной встрече.

— Вот ты где, великий капитан, — говорит она мне и тычет в меня пальцем.

Оказывается, я должен проводить ее к некоему благородному господину по имени де Мерсье. Там сегодня готовят пунш и привезли орехов из их деревни в Южной Франции. И почему бы мне хоть разок не наведаться туда?

Видела ли она барышню? И по сей день не знаю, но вполне возможно, хотя она и была близорука. Однако глаза ее сверкали и в них явно отражалось желание посоперничать.

На мгновение передо мной возникли и горящие глаза барышни Бортон. Она поджидала меня на углу улицы и, заметив мою жену, перевела взгляд на меня. И ее глаза не говорили мне: «Ты, великий капитан». Нет, они говорили другое. «Ах ты, бедный капитан!» — вроде бы читалось в них.

Едва мы прошли шагов десять, как я остановился и сказал:

— Послушайте, какого черта нам туда тащиться? Не желаете ли слегка развлечься?

Странный вопрос, не отрицаю. Но жена всегда действовала на меня самым непредсказуемым образом.

— Это уже кое-что любопытное, — мигом отвечает она. — В таком случае, идемте потанцуем! — И в голосе ее ни малейшего смущения.

Ну, что вам сказать на сей счет? Призывные интонации этого голоса мне хорошо знакомы. И никаких заблуждений здесь быть не могло, объяснения были неуместны, ведь и она так же хорошо знала меня, как я — ее. Так после долгих странствий наконец возвращаешься домой.

И все же странно было встретиться с ней вот так — на улице, случайно, как с чужим человеком. Ведь это совсем не то, что видеться дома. Здесь жена показалась мне гораздо привлекательнее. Кстати, это я подметил еще в Париже, даже с точностью помню, где: в сутолоке авеню де Турвилль.

— Идемте, идемте! — подхватил я, с новым интересом разглядывая собственную жену.

Элегантна — не придерешься. Кожаная сумочка тонкой выделки, на редкость ладные крохотные резиновые ботики (погода все еще стояла сырая, даже снег шел временами), легкая меховая оторочка на пальто, а главное — шелковая шаль на груди, дивного оттенка сизоватой сливы, — в этой синеве впору утонуть с головой, — мягкая и нежная, к такой приятно прижаться подбородком. И походка… горделиво-царственная, каждый шажок словно говорил: да, я миниатюрна, но меня нельзя не заметить.

«Порезвимся еще хоть разок в этом городе», — подумалось мне, и мысль эта имела продолжение: «Ведь теперь все равно это меня ни к чему не обязывает».

А когда она вошла в телефонную кабину, чтобы позвонить мадам Лагранж, я еще раз окинул ее взглядом: «Этакий задиристый подросток!» — заключил я. И усмехнулся: никто бы не поверил, узнай он, сколько всякого добра у нее дома в шкафах.

— Халло, — говорит она в трубку. — Скажи, что я простужена и прийти не смогу. Завела интрижку, представь себе! — И двусмысленно рассмеялась. (Я приоткрыл дверь кабины, заинтригованный, над чем это она смеется.) Ни за что не догадаешься, с кем. Мощный великан, широченные плечи, высоченный… как Нибелунг из классической оперы.

— Ах, ну о чем ты говоришь! Какая там борода? Нет у нас никакой бороды, — звучит весьма пикантно. — Не знаешь, кто это? Такая порядочная женщина, как я, разве стала бы…

Остальное я не расслышал, потому как захлопнул дверцу. Меня внезапно осенила идея.

— Подслушивать некрасиво, — сказала она, выходя из кабины. — Куда вы подевались, к чертям собачьим? Что вы со мной в прятки играете?

А я обошел кабинку от угла до угла, чтобы она не могла меня догнать, сказал ей «ку-ку!» или свистнул, как некогда своим птицам, и скрылся за углом. Раздосадованная, она сердито направилась дальше одна.

— Мадам, позвольте великодушно вас сопроводить, — подошел я к ней и приподнял шляпу. Она сердито посмотрела мне в глаза.

— Мадам, — продолжил я, — мои намерения чисты. Если мое общество не покажется вам обременительным, я буду всего лишь вашим провожатым на короткое время. Короткое и преходящее. И если вдуматься, ну что тут такого особенного? Ведь в наше время даже на танцах можно заводить знакомства.

— Вот и отправляйтесь в танцевальный зал, сударь. Всего доброго. — Она отвернулась от меня и перешла на другую сторону улицы. А у меня даже сердце екнуло, до того я вошел в игру, и она мне нравилась.

— Мадам, — поспешил я за ней. — Вы на редкость привлекательны, даже ваша очаровательная улыбка выдает в вас француженку. А уж ваша походка!.. Должен признаться, я всю жизнь был большим поклонником французских женщин…

— Тогда вам место в Париже, сударь. Расточайте свои комплименты там.

— Ах, мадам, — не отступал я, — не будьте столь жестокосердной! Я постараюсь, насколько это в моих силах, сделать приятным наше недолгое общение. Это все, чего я прошу у вас. Будьте же великодушны! И без того я вскоре исчезну отсюда, уеду за моря-океаны, на другой край света. Мадам, я отбываю отсюда навсегда! Дело в том, что я — морской капитан, — добавил я внезапно.

— Ах, вы морской капитан? В самом деле? — воскликнула она и даже остановилась. Тогда я вновь подошел к ней вплотную, опять приподнял шляпу и представился: «Капитан Жерар Бист».

— Тогда разрешаю немного пройтись со мной, — нагло заявляет она. — Если, конечно, вы действительно капитан, вот в чем вопрос. Потому что по вас не скажешь, — она смерила меня взглядом.

— Не скажешь? — удивился я. И поведал ей, что, мол, засиделся дома, то бишь пробыл на суше лишнего, а это отражается на внешности. Суша нам не на пользу, торчать на суше — гибель для моряка, мадам. Ведь чего только мне не довелось пережить в этом городе…

— Что вы говорите! А ну, поделитесь со мной своими переживаниями. Полагаю, это очень интересно.

— А сами-то вы умеете говорить о чем-нибудь?

— Умею ли я говорить? — Глаза ее сверкнули отчаянным вызовом, и я поспешил сбить настроение.

— Ваша милость, умоляю — один поцелуй, а то застрелюсь!

— Что-о? — она даже побледнела.

— Я имел дерзость молить вас о поцелуе…

— Убирайтесь прочь, наглец вы этакий, иначе немедленно позову полицейского.

«Да-а, дело нешуточное, — подумал я. — Ведь она в игре удержу не знает. С нее действительно станется кликнуть полицию».

— Прошу прощения, мадам, — попытался я исправить положение. — Вы превратно истолковали мои слова. Я ведь не какой-нибудь охотник за юбками, готов подтвердить под присягой. Человек я темпераментный, вот и увлекся. Вдобавок, мы, моряки, народ неотесанный, проявите снисходительность. Да и не слишком-то хорошо я чувствую себя в ваших краях. Так тревожно на сердце… Сердце мое ранено, мадам… — шепнул я ей на ушко.