Я прошелся около, он никакого внимания.

А тут Лева пошелестел страницами, смотрит из-под очков:

- У матери не был?

- Да нет еще…

- А чего у ней болит?

- Нонка говорит - печень. Молчит наша скамейка.

- Это что?-интересуется Мишка Жаров. Мы все на Леву смотрим.

- Печень - это у всех людей есть.

Потом мы долго искали друг у друга печень. Я свою отметил чернильным карандашом: покажу дома Нонке. И опять меня очень интересует Бахиля.

- Подвинься, ваше благородие, - говорю я. Бахиля не двигается.

- Прошу вас, ваше превосходительство.

Бахиля только подрожал веками, сидит без движения. Я очень вежливо:

- Ваше величество, схлопочете в морду. Скамейка притихла. Далее Лева загнул уголок книги.

- Ну!-ору я в ухо Бахили.- Считаю до трех. Раз! Бахиля сидит.

- Два!

Он не шевелится.

Гога из дом пять шевелюру поправил, встал, заторопился.

- Садись, Алешка, сюда. Мне домой.

- Дальневосточная, опора прочная… Три!

- Псих,- говорит Бахиля,- медленно встает, вяло сплевывает, добавляет:-Идиот, как писал один писатель.

- Достоевский,- подсказывает Лева.

- Вот, вот, он самый,- соглашается Бахиля и медленно, в раскачку направляется к помойке. Поднял было штангу до колен, бросил. Отряхнул руки, постоял задумчиво к нам спиной и полез в заборную дырку.

И сейчас же через забор летит к нам кирпич. Разлетелся у самых ног на кусочки, в пыль.

Мы все к заборной дырке. Никого. Издалека только смех Бахили:

- Идиоты, ха-ха-ха! Как писал один писатель, ха-ха-ха! Мать в больнице, ха-ха! А сестра Нонка с киномехаником, ха-ха!

Бежал за Бахилей, выдохся. Хватал камни, пускал вслед: не долетают. Юркнул он в парадное. Топает, спотыкается на ступеньках. Я за ним. Слышу звонки, цепочка лязгнула, захлопнулась дверь и сразу - тишина.

Отдышался. Звоню. Тихо за дверью. Опять звоню. И опять все тихо. Дверь клеенкой обита. Дощечка медная: «Зубной врач М. В. Бахилин». Рядом кнопками прижат листок: «Список задолжников по квартплате». Тут же фамилия: Бахилин. Порылся в карманах - карандаш. Старательно подчеркнул эту фамилию. Даже в рамку взял.

Медная дощечка «Зубной врач М. В. Бахилин» всего на двух шурупах. Отколол от списка кнопку, приспособился - отвинчиваются, идут шурупы.

Спустился вниз, карман холодит дощечка. Все-таки медь, а медь в палатке «Утильсырье» хорошо ценится…

***

В нашем дворе кто-то давно завел обычай посвящения в короли. Имена некоторых из них я запомнил еще, когда ходил повязанный шарфиком, носил варежки, неудобные калоши и гулять мне разрешалось только у самого нашего парадного.

Это были очень сильные короли. Петька Бублик Первый, Гришка Пигаш Короткий, Санька Мамед, Петька Рыжий Второй и Бахиля. Самый знаменитый - Санька Мамед. За ним даже один раз через наш двор гналась милиция.

Потом одни короли ушли в армию, других за что-то посадили, а Бахиля сам отрекся от власти, как сказал Лева «но причине давления снизу».

И вот я стал королем.

Ребята принесли старое ведро, вытряхнули из него картофельную шелуху, посередине двора разостлали рогожный мешок, Мишка Жаров сбегал домой и с великими предостережениями вынес старый отцовский австрийский штык.

Меня возвели на ковер, на голову надели ведро. Прежде чем вручить штык, который я должен поцеловать, Лева обратился к народу с призывом, чтобы был самый неподдельный энтузиазм.

- Можно кричать: «Ура!», «Вива!», «Банзай!»,- разъяснял Лева.- Можно также бросать вверх чепчики. У кого нет - разрешается кепки или тюбетейки.

Народ, посапывая, слушал

Я должен был дать торжественную клятву в том, что никогда не стану притеснять слабых, буду вести беспощадную войну с «домпять» и способствовать процветанию торговли с палатками «Утильсырья».

Во всем этом я тут же поклялся, поцеловал штык, и сейчас же начался энтузиазм.

Все кругом закричало, замахало, завертелось. Я даже и не знал, сколько вокруг короля вдруг может оказаться подхалимов.

Меня называли сильнейшим, храбрейшим, мудрейшим и даже непонятным словом «корифей». Я не знал, что оно означает, а потому решил сдержаться.

Шум поднялся такой, что во всех окнах высунулись во двор головы. Выглянула и Лариса. Я подумал, что хорошо бы заодно мне дали и королеву.

Торжество и неподдельное ликование масс нарушил грузовик. Он, тяжело приседая, въехал к нам во двор. Из кузова пучились стулья, цветы, корыто, корзины.

Грузовик проехал по ковру и остановился рядом с парадным только что отстроенного дома. Открылся борт и откуда-то из стульев выпрыгнул худенький кудрявый мальчишка, потом здоровенная свирепая собака. За ними из-под фикуса сползла на землю полная тетя и сразу стала командовать шофером и тощим дядей в пенсне.

- Берите картины! Осторожней! Поцарапаете!

И вдруг перед всем изумленным королевством из кузова опустилась картина в золотой раме. Мы замерли: на картине нарисованы голые люди. Они куда-то в ужасе бегут. Мужчины тащат на руках женщин, и кругом огонь, и все рушится. Никто из нас никогда не видел голых взрослых. А тут прямо все разрисовано. Надо же!

- Ну, чего стоите?-подмигнул шофер.- Помогайте! Мы взялись за кастрюльки, цветы, узлы, а картину

испуганно обходим. Ее унесли кудрявый мальчик и шофер.

До позднего вечера мы не расходились. Было очень интересно знать, кто же теперь будет жить в нашем дворе.

Вышел прогулять собаку кудрявый мальчишка. Овчарка с силой тянула повод, старалась скорее все обегать, все обнюхать.

Потом она кинулась к нам, и самые нетвердые из моих подданных с криком «Банзай!», «Виват!» и «Мама!» бросились врассыпную. Я остался. Просто тогда я еще не знал, что короли тоже убегают.

- Ну, давай знакомиться,- сказал мальчишка, протягивая руку.- Женька.

Подумал, добавил:

- Женька Кораблев. А тебя?

Сзади овчарка с интересом обнюхивала мои штаны, и я почему-то забыл свое имя.

- Хороший песик,- задумчиво сказал я,-Как его зовут?

- Король. А тебя?

Овчарка потянула в сторону, занялась нашим ведром-короной. Я вспомнил:

- Меня Алешка. Грибков Алешка.

- А что вы тут на рогоже делали? Я из машины заметил,- спросил Женька.

- Посвящали в короли.

- Кого?

- Ну меня.

- Зачем?

- Ну, так положено. Кто самый сильный во дворе, тот и король.

Женька подумал, сказал серьезно:

- Лучше быть вождем гладиаторов Спартаком. Или Чапаевым. А королей всегда революции свергают.

Он сердито потянул повод, крикнул:

- Король! Цыц! Оставь ведро! Я тебя! Сядь сюда! Овчарка виновато посмотрела, завиляла хвостом, покорно уселась у ног хозяина.

- Вот видишь,- засмеялся Женька,- все как у людей. Он опять помолчал, потом потеребил свои кудри:

- Знаешь, Алешка, раз ты король, ты должен знать, какие полезные ископаемые есть в твоих владениях.

- Это зачем?

- Вот мне нужна глина. Красная, а лучше белая. Есть у тебя?

- Для чего?

- Лепить. Я лепить люблю.

- А что лепить?

Хочешь, тебя вылеплю. Я бюст Шмидта лепил, того, что с «Челюскина», и Максима Горького.

- А Чапаева можешь?- осторожно спросил я.

- Могу.

- Тогда пойдем.

Я повел его за помойку. Здесь была чудесная, послушная пальцам белая глина. Когда-то мы натаскали ее со стройки теперь уже построенного Женькиного дома.

***

А на следующий день произошло вот что. Женька начал лепить. Мы стояли за его спиной и молчали. Просто удивительно все получается. На нашей скамейке лист фанеры, на ней большой ком белой глины. И вот из этого кома получилось знамя. У Женьки пальцы тонкие, сильные и очень ловкие.

Сначала из кома вышел толстый блин, а потом появились складки, и вот уже глина как будто и вовсе исчезла, и мы увидели шелковое легкое знамя. Казалось, оно сильно бьется на ветру, стараясь куда-то улететь, но древко упрямо держит его.