- Фу!
Вырвалась Нонка. Идем домой.
- Ну, как? - спрашиваю.- Кто тебе больше нравится?
- Чего?
- Костя или Гена? Нонка останавливается.
- Слушай, сопля, а чего ты понимаешь?
- Я не сопля. А соображать все-таки надо.
Стоим, глотаем морозный воздух. Нонка наклоняется к самому лицу:
- А тебе какое дело?
- Просто Костя лучше. Вот и все.
Идем, молчим. Уже около дома Нонка говорит:
- Хоть понимал бы что…
Вошли в дом. Мама сразу к моим ушам. Трет их на Нонку кричит:
- Чего же ты смотрела?
Нонка тоже трет мои уши, приговаривает: «Вот братец достался…»
АНТРАКТ
Сейчас у меня под каской Нонкино письмо. Одни хорошие слова. Раньше их не находила… А вот сейчас нашла. Теплые, сердечные…
Темнеет. Немцы за ракеты взялись. Мы уходим на отдых. Наконец нас сменяют.
Рядом с нами вдруг появился пахнущий чем-то уютным, домашним боец. Даже в темноте чувствуется, что он весь какой-то новенький, свеженький. Сразу уложил винтовку в нашу ложбинку и, счастливый, водит стволом:
- Где противник?
- Пригнись, дурачок,- советуем мы и дружно тянемся к его тугому от махорки кисету. Кисет расшит толстыми нитками, что вышито - в темноте не видно. Женька, как слепой, осторожно водит по ниткам пальцем, читает нам вслух: «Коля, любимый. Закури и вспомни. Жду с победой. Твоя навсегда Зоя».
- Так где же противник? - топчется новенький.
- Да все там же,- киваем мы.
В темноте батальон уходит на отдых. Говорят, будет баня…Месим друг за дружкой мягкую пыль. Довольные молчим.
- Баньку бы…- вдруг шумно вздыхает кто-то в строю, и сейчас же по рядам по-доброму смешки:
- Печку бы тебе… да щец покислей…
- Товарищи, отставить разговорчики! - чей-то командирский окрик. Но сейчас он не строгий, а так, между прочим, для порядка. И мы все это понимаем. Дальше идем молча.
Высоко над головой профурчал снаряд. Где-то впереди тяжело охнул. За ним второй. Бойцы сердятся:
- Сволочь! Сам не отдыхает и нам не дает.
- Прекратить разговоры! Отставить куренье! - Это уже приказ.
Шагаем тихо. Цигарки - в слюну, в кулак.
Нет- нет запахнет гарью. Горелым мясом. Значит, близко деревня. Вдоль дороги попадаются силуэты труб. Один раз отметился во все небо крест. Оказалось, колодезный журавель…
Светает… Какие-то кусты бьют по лицу. Будят. В кустах желанные пустые кузова грузовиков. Словно сквозь вату команда:
- По машинам! Повзводно!
Я не могу влезть в кузов. Женька царапает сапогами по колесу и тоже падает. Нет сил.
- Лезь под колеса… и лежи,- тянет он меня за ремень каски.- Через нас не проедут… Шофер… тоже человек.
Подтягиваюсь под колесо. Рядом улеглась и застыла чья-то трехлинейная винтовка. Наверное, Пончика…
…Хорошо ехать в машине. Каску - на глаза, и пусть ветки по ней шлепают. Языком лизнул петлицы - вода.
Хорошо ехать в машине… Легко ехать в машине. И сам едешь, и ноги сидят… Что-то бьет меня по ногам - нагнулся, ничего не видно…
Проснулся, испухался: а где же винтовка?
Рядом спит кто-то большой, сильный. При толчках долбит каской кабину автомобиля. В коленях у него зажаты три винтовки. В середине длинная, трехлинейная.
Вот и Женька. Рядом трется. Пончика руками к груди прижимает. Спит Пончик.
Опять что-то бьет по ногам. Нагнулся, рассмотрел. Да это же каска. Наверное, Пончика.
Хочу надеть ее на голову Пончика, но Женька хмурится:
- Пусть спит.
Уткнулся Пончик в грязный Женькин карман гимнастерки. Губами во сне вкусно чмокает.
Мне свою винтовку надо. Я тянусь к коленям этого большого, сильного. Женька останавливает:
- Сиди. Разбудишь. Это же Григорий Иванович.
Грузовики въехали в какое-то большое село.
Пошел дождь. Наш батальон расположился на ночлег в душном здании клуба. Отсюда только что ушел на передовую батальон ленинградских комсомольцев-добровольцев. Еще не обстрелянные. На них на всех синие командирские галифе, толстые суконные гимнастерки. Наверное, из лихости свои каски хранят в вещевых мешках, а на головах щегольские пилотки.
Почтительно угостили нас ленинградскими папиросами, шоколадом и, притихшие, ушли в ночь, в дождь.
Мы с Женькой расположились на досках сцены. Один занавес кто-то оторвал. Наверное, на портянки. Другой - всю ночь светил нам наклеенными серебряными звездами.
Нам не спится. Почему-то опять вспомнилась школа, драмкружок и наш первый спектакль «Песнь о купце Калашникове».
- Алеша,- тихо говорит Женька,- помнишь наш спектакль?
***
…В классе у нас переполох. Готовимся ставить на сцене «Песню о купце Калашникове». Я играю самого купца, Лариска - Алену Дмитриевну, то есть мою жену. Гога - опричника Кирибеевича. Женька - Ивана Грозного. Все остальные ребята в классе - буйную ватагу опричников и толпу.
Однажды физик его удалил из класса. А жаль. Физик стал нам помогать в создании мультфильма.
В коридоре, на батарейке у окна Женька томился недолго. Открылась дверь третьего «А», и выкатился угрюмый Славик.
До конца урока они сидели рядом на батарейке, и Женька терпеливо внушал Славику, что без дисциплины жить нельзя.
Все это я видел, потому что меня послали за мелом. На минутку подсел к ним, слушаю, как оправдывается Славик.
- Когда все время хороший, то тебя никто не замечает,- зажмуривается Славик,- ну, совсем никто. А вот стоит один раз провиниться, и тебя все сразу ругают. Поняли? - спрашивает Славик.- А вот когда все время не слушаешься, а один раз послушаешься, то тебя вдруг все хвалят. Поняли?
Мы с Женькой переглядываемся: вообще в этом что-то есть.
- Зря ты физика обидел,- говорю я Женьке.- Смотри, как он стал помогать нам.
Женька сокрушенно машет рукой:
- Эх, что там толковать… Ну, исправлюсь… Пособия для его уроков нарисую.
Я вернулся в класс, слушаю физика. Он очень тихий и какой-то приятный. Всегда на нем рубашка с белоснежным воротничком. Как-то очень правильно, красиво завязан галстук. Из-под рукавов - белые манжеты. Возьмет в руки мел, очень аккуратно выписывает на доске формулы. Отойдет, полюбуется и рисует новую букву.
Нам нравится, как он начинает новый урок. Молча расставит на столе разные пособия, потом откроет журнал, достанет спичку, сломает ее и половинку подбрасывает над нашими фамилиями. На чью фамилию упадет спичка, тот выходит к доске. Выходит смело, даже весело. Ведь сейчас новый урок и сегодня отметок не ставят.
- Ну-ка, Кудрявцева, вот вам пятак, продвиньте между этими двумя булавками.
Лидочка с умным видом продвигает.
- Так,- говорит Николай Иванович,- теперь чуть подогреем пятак на спиртовке. Кто берется продвинуть?
- Я! - кричит Гога.
- Пожалуйста, продвиньте.
Гога пробует. Ничего не получается. Мы хохочем. Николай Иванович поднимает руку. В классе тихо.
- Теперь подумайте, что это означает?
- Ну, от нагревания тела расширяются,- говорит Гога.
- Почему вы слышите стук колес поезда? Гога пожимает плечами:
- Не отрегулированы, наверное…
Николай Иванович очень красиво рисует на доске стык двух железнодорожных рельсов. Между ними просвет. В верхнем углу доски шутливо изобразил улыбающееся солнце.
- Что будет, если солнце нагреет рельсы?
- Они удлинятся! - кричим мы хором.
- Правильно! А что случится, если не будет между рельсами просветов?
- Крушение,- тихо говорит Лидочка.
Класс молчит. Класс серьезно задумывается: вот тебе и простой пятачок с булавками.