Естественно, что дядя и господин Менкси с первой же встречи должны были подружиться. Сущность их характера была так же сродни друг другу, как две капли вина, или, пользуясь менее обидным для дяди сравнением, как две ложки, отлитые по одному и тому же образцу. У них были одинаковые желания, вкусы, страсти, убеждения и политические взгляды. И того и другого мало тревожили тысячи незначительных неприятностей и тысячи мелких осложнений, которым все мы, глупцы, придаем такое большое значение. Тот, кто не обладает долей философского спокойствия среди окружающих его земных бедствий, подобен человеку, разгуливающему под проливным дождем с непокрытой головой, тогда как философ укрыт от ливня надежным зонтиком. Таково было их убеждение. Жизнь для них была фарсом, в котором они, насколько могли веселее, разыгрывали каждый свою роль. Людей, превративших свою жизнь в неумолчный стон, они глубоко презирали, сами они хотели только смеяться. Различие их возраста замечалась только по морщинам у старшего. Это были два дерева одной породы, одно уже отживающее, другое еще в полном соку, но оба еще покрытые цветами и приносящие плоды. Поэтому будущий тесть встретил зятя с распростертыми объятиями, а будущий зять почувствовал к тестю глубокое уважение, не распространявшееся, однако, на его пузырьки. Несмотря на это, породниться с господином Менкси дядя соглашался против воли, внимая голосу рассудка, не желая отказом огорчить свою дорогую сестру.

Любя Бенжамена, господин Менкси считал вполне естественным, что и его дочь должна полюбить его, так как даже самые лучшие из отцов в детях любят прежде всего самих себя. Для отца дети — это существа, обязанные содействовать его благополучию, и если он выбирает зятя, то прежде всего имеет в виду себя, а затем уже дочь. Если он скуп, то отдает ее за скрягу, если знатен — за дворянина, если любит шахматную игру — за шахматиста, так как ему на старости лет необходим партнер. Дочь — это принадлежащее ему с женой неделимое имение, огороженное либо цветущей изгородью, либо стеной из старых камней. Будут ли в этом имении цвести розы или расти репа, это касается только агронома, выбирающего наиболее подходящие для данной почвы растения. Важно, чтобы сознание и совесть добрых родителей находили, что их дочь счастлива, этого уже достаточно, а ее дело — применяться к новым условиям. Каждый вечер мать, накручивая папильотки, и отец, надев теплый ночной колпак, с чувством удовлетворения думают об удачном браке дочери. Правда, она не любит мужа, но со временем привыкнет любить его. Терпенье все превозможет. Они не понимают того, что нелюбимый муж — это соринка, режущая глаз, это не дающая ни минуты покоя зубная боль. Одних эта мука сводит в могилу, другие, не будучи в силах полюбить труп, к которому прикованы, ищут любви на стороне, а есть и такие, которые тайком подсыпают в суп счастливому супругу мышьяку и на его могильном памятнике пишут: «От неутешной вдовы». Вот к чему приходят мнимая непогрешимость и скрытый эгоизм таких добрых родителей.

Распив с Бенжаменом несколько бутылок доброго вина, господин Менкси показал ему свой дом, погреб, амбары, конюшни, прошелся с ним по саду и расположенному за строением лугу, обсаженному деревьями, повел его к источнику, образующему живорыбный садок. Все это было очень соблазнительно. Но увы, судьба за все требует расплаты, и за все эти блага надо было платить ценою брака с барышней Менкси.

По правде говоря, барышня Менкси была не хуже и не лучше всякой другой, ростом она была только на полтора вершка выше обычного, ни слишком смугла, ни слишком бела, ни блондинка, ни рыжая, ни глупая, ни умная. Таких женщин, как она, из тридцати встретишь двадцать пять, она очень толково умела говорить о множестве пустяков и великолепно готовила сливочные сыры. Не столько даже она, сколько брак, как таковой, отталкивал дядю, и если она с первого же взгляда не понравилась ему, то это потому, что она олицетворяла в его глазах тяжелые брачные цепи.

— Ну, вот мое владение, — сказал господин Менкси. — Когда ты будешь моим зятем, оно будет нашим общим, когда же я умру…

— Позвольте, — сказал дядя, — уверены ли вы в том, что ваша дочь согласна на брак со мной?

— Отчего бы ей быть против? Ты несправедлив к себе, Бенжамен. Ты красивей и любезней многих и умнее всех.

— Вы отчасти правы, господин Менкси, но женщины привередливы, я слыхал, что барышня Арабелла неравнодушна к одному из местных дворян, некоему де Пон-Кассе.

— К этому дворянчику-то, к этому мушкетеру, растратившему на породистых лошадей и расшитые камзолы прекрасное состояние своего отца? Правда, он просил у меня руки Арабеллы, но я наотрез отказал ему. Не прошло бы и двух лет, как он пожрал бы все мое состояние. Согласись, что я не должен отдавать свою дочь за такого человека. К тому же он заядлый дуэлист и не сегодня-завтра освободил бы Арабеллу от своей благородной персоны.

— Вы правы, господин Менкси, но если Арабелла все-таки любит его?

— Что ты, Бенжамен, у Арабеллы в жилах течет слишком много моей крови, чтобы она могла увлекаться каким-то виконтом. Мне требуется в зятья дитя народа, человек, как ты, Бенжамен, с которым я мог бы веселиться, пить и философствовать и к тому же способный лекарь, который вместе со мной сумеет ловко эксплоатировать моих больных.

— Постойте, господин Менкси, — сказал дядя. — Я хочу предупредить вас, что я не буду лечить ваших больных.

— Почему же, сударь? Брось ты все это, Бенжамен! Государь, сказавший своему сыну, что деньги не имеют запаха, был умным человеком. Если бы ты только знал, сколько ума, воображения, проницательности и даже логики нужно для того, чтобы делать то, что делаю я, то никакой иной работы ты не захотел бы. Возможно, что тебя назовут шарлатаном. Но что такое шарлатан? Человек, обладающий большим умом, чем толпа, и я спрашиваю тебя, чего в большинстве случаев недостает врачам? Ума или доброй воли, чтобы обманывать своих клиентов? Постой, да вот идет мой флейтист, он сейчас сообщит мне, по всей вероятности, о прибытии какого-нибудь нового больного.

— Ну, что новенького? — обратился он к музыканту.

— К вам пришел крестьянин за советом.

— Успел ты с ним потолковать?

— Да, господин Менкси, он принес мочу своей жены, споткнувшейся о порог и скатившейся не то с четырех, не то с пяти ступенек. Точно не помню.

— Вот неловкая, черт возьми! — сказал господин Менкси. — Ну, ничего, я ей помогу. Бенжамен, подожди меня вместе с крестьянином на кухне, ты увидишь, как я лечу своих больных.

Он вошел в дом через небольшую ведущую из сада дверку и через пять минут появился на кухне с измученным и усталым видом, держа в руках хлыст и с ног до головы обрызганный грязью.

— Уф, — произнес он, бросаясь на стул, — какая ужасная дорога. Я совершенно разбит. Я с утра сделал больше пяти миль. Скорее разуйте меня и приготовьте мне постель.

— Господин Менкси, — обратился к нему крестьянин, протягивая пузырек. — Посмотрите, пожалуйста.

— Иди ты к черту с твоим пузырьком! — закричал господин Менкси. — Разве ты не видишь, что я совершенно обессилен. Вот вы все таковы, являетесь за советом как раз тогда, когда я только что вернулся из какой-нибудь поездки.

— Но он тоже устал, — сказал флейтист, — не заставляйте же его завтра приходить снова.

— Ну, ладно, давай свой пузырек, — с недовольным видом сказал господин Менкси.

И, приблизившись к окну, произнес:

— Это моча твоей жены? Так?

— Да, — ответил крестьянин.

— Твоя жена, повидимому, упала, — продолжал господин Менкси, разглядывая пузырек.

— Совершенно правильно, вы угадали.

— Споткнулась о порог, верно?

— Да вы колдун, сударь!

— И покатилась с четырех ступенек вниз?

— На этот раз вы ошиблись, не с четырех, а с пяти.

— Не может быть! пойди и пересчитай ступеньки, и ты убедишься, что их четыре.

— Уверяю вас, сударь, что пять, и она ни одной не пропустила.

— Странно, — снова принимаясь изучать пузырек, сказал господин Менкси, — а между тем здесь ясно видно четыре. Постой, да ты донес все, что тебе дала жена?