мурлычет.

Как только дед с бабой за стол сядут, скворец

уже на столе. Бегает, вертится, попрошайничает:

«Ч-что же это такое, с-скво-ру-шку-то поз-забы-

ли?» А если и это не помогает — он прыг деду на

голову да в лысину-то его — долб! Дед взмахнёт

рукой, а Василий Иванович уже над окном и верещит

оттуда: «Что же такое за штуки? Что же это

такое?»

Так-то вот они и жили в великом согласии. Раз

зимой легли они спать. А на дворе была вьюга. Вдруг

баба повернулась на бок и говорит;

— Дед, а дед, как будто у нас около калитки кто-

то кричит... Жалобно так...

— А ты спи знай, — отвечает старик. — Я только

что второй сон начал видеть. Никто там не кричит.

Ветер воет.

Помолчали-помолчали. Опять баба беспокоится.

— Да я же тебе говорю, встань ты, старый трутень!

Ясно я слышу, что это ребёночек кричит... Мне

ли не знать?

Тут все звери проснулись.

Машка сказала:

— Это не моё дело. Если бы молоко или мышь,

тогда так... А понапрасну я себя беспокоить не согласна...

Вспрыгнула на печку и завела песню,

Патрашка потянулся передними лапами, потом

задними и сказал:

— Беф! Что это за безобразие. Уснуть не дают!..

Беф, беф! Целый день трудишься, покою не знаешь,

а тут ещё ночью тревожат. Беф!

Покрутился, покрутился вокруг собственного хвоста

и лёг калачиком.

На дворе что-то опять запищало. Даже и дед

услышал.

— А ведь это ты верно, баба, не то ягнёнок, не то

ребёнок. Пойтить, что ли, посмотреть?

Спустил ноги с лежанки, всунул их в валенки,

снял с гвоздя тулуп и пошёл на двор.

Приходит.

— Старуха, зажги-ка огонь. Погляди, кого нам

бог послал.

Баба зажигает, а сама торопится:

— Кого? Кого? Мальчика? Девочку?

— Совсем наоборот, не ребёночек, а козя. Да ты

посмотри, какая прехорошенькая.

Вынул из-за пазухи, подаёт бабе. Та разахалась:

— Ах, ах, ах, что за козя! Что за козюля удивительная!

Настоящая ангорская.

А козя вся дрожит: на ножках и на брюшке у неё

снег обледенел комьями, хвостиком вертит и прежалостно

плачет:

— Бе-е-е... Молочка бы мне-е-е!..

Дед своей старухи боялся и знал, что она скуповата.

Однако осмелился, прокашлялся:

— Ей бы, старуха, молочка бы? А?

А старуха и рада:

— Верно, верно, старик. Я сейчас.

Налила молочка в блюдце. Но козя была совсем

мала и глупа: ничего не понимает, только ногами в

блюдечко лезет и всё блеет.

Тут старик догадался:

— Подожди-ка, я ей соску сооружу.

Налил молока в аптекарский пузырёк, обвязал

сверху тряпкой, колпачком, и сунул козе в рот... Уж

так-то она принялась сосать. Аж вся трясётся и копытцем

по полу стучит.

Кошка Машка говорит:

— Здрасте! Моё молоко и вдруг каким-то бродягам.

А Патрашка сказал:

— Совсем с ума спятили наши дед да баба.

И полез под кровать.

Василий Иванович проснулся, когда зажгли свечку,

и заскрипел что-то спросонья. Но увидал, что рядом

на стене ползёт таракан. Тюк! И нет таракана.

А козя выдудила пузырёк, ещё требует. Дали

ей другой, и третий, и четвёртый. А сами на неё не

налюбуются. Но потом дед пощупал у неё животик

и говорит:

— Точно турецкий баран. Будя. Облопаешься.

Идём-ка лучще спать.

Залез на печку и взял козю себе под армяк1.

Очень скоро козя в доме освоилась. Научилась

скакать с пола на лавку, с лавки на лежанку, с лежанки

на печку. И такая утешная стала, ласковая,

что просто одна прелесть. Не только из рук ест, но

даже по карманам шнырит. И всё бегает, суетится,

хвостом трясёт.

Баба в ней просто души не чает.

— Вот подрастёт немножко, козлитоночка наша,

и будет молока давать каждый день по две бутылки.

А мы его будем дачникам продавать. Молоко козье

драгоценное, потому что очень целительное, по полтиннику

бутылка. А там острижём её, и буду я зимой

вязать чулки и перчатки из козьего ангорского пуха

на продажу. И тебе, старик, свяжу к твоему дню рождения.

А козинька между тем растёт не по дням, а по часам,

а умнеет просто по минутам. Такая, наконец,

премудрая козища стала, что даже уж невтерпёж.

Сначала что она выдумала? Дедов табак жевать.

Свертит он, бывало, себе кручёнку, заслюнит и

положит на краешек стола, а коза уж тут как тут...

1 А р м я к — крестьянская верхняя о д еж д а из толстого сукна.

Очень скоро козя в доме освоилась.

Хап — и давай цигарку зубами во рту перетирать, и

проглотит. Один раз ухитрилась: дед забыл ящик

задвинуть, так она целый кисет с табаком изжевала

и съела.

Но это ещё было вполбеды. Пришло лето, и козинька

показала все свои способности. Что ни день —

то на неё жалоба. Там капустную рассаду потоптала,

там гряду левкоев слопала, там молодые яблоньки

обглодала...

— Вы бы хоть привязали ваше убоище! — говорят

старикам соседи.

— Привяжешь её, как же! Пробовали мы её привязывать,

так она все верёвки перегрызёт.

— Ну, а всё-таки поглядывайте, неудобно

так-то...

И, кроме того, изучила она одну преподлую манер

у — стала бодаться. Идёт по двору человек, и без

всякого внимания. А она потихоньку зайдёт сзади,

да как разбежится, да как ударит лбом под коленки,

тот мигом и сядет. Многие очень обижались.

И чем дальше пошло, тем пуще. Чем больше козлища

растёт, тем больше наглости набирает. Через

улицу в огороде весь молодой картофель повытаскала,

всю клубнику викторию начисто уничтожила,

сахарный горох истребила. Каждый день новое бедствие.

Не вытерпели, наконец, мужики, собрались вместе

и пошли к деду-бабе.

— Как себе хотите, дед-баба, а больше нашего

терпения нет. Житья нам не стало от вашего чудовища

беспощадного. Вы его или продайте, или на мясо

зарежьте. А больше мы не согласны!

Попробовала было баба заступиться:

— Что уж вы так строго? Чай, не разорила вас

моя бедная ангорская козочка.

Мужики как грохнут от смеха, как закачаются:

— Да что ты, матушка! Разуй глаза-то, разве же

это ангорская коза? Настоящий, что ни на есть, деревенский

козёл.

— Да неужели же? Батюшки, стыд-то какой!

Пропали мои ангорские варежки! Ах, пропало моё

козье молочко...

И в ту же ночь пристала к старику. Пилила его,

пилила... Осрамил ты меня на всю округу. Куда