слоновую кость, убивать врагов, поступать в морские

разбойники, пить джин и в конце концов жениться

на красавицах и обрабатывать плантации. Володя

и Чечевицын говорили и в увлечении перебивали

1 Б и з о н ы — дикие североамериканские быки.

2 П а м п а с ы — южноамериканские степи.

3 М у с т а н г и — одичавшие домашние лошади.

4 К о м п а с — прибор для ориентировки на земной поверхности, по которому

можно определить четыре стороны горизонта.

Вечером, когда мальчики ложились спать, девочки

подкрались к двери и подслушали их разговор.

друг друга. Себя Чечевицын называл при этом так:

«Монтигомо Ястребиный Коготь», а Володю — «бледнолицый

брат мой».

— Ты смотри же, не говори маме, — сказала Катя

Соне, отправляясь с ней спать.— Володя привезёт

нам из Америки золота и слоновой кости, а если ты

скажешь, то его не пустят.

Накануне сочельника1 Чечевицын целый день рассматривал

карту Азии, а Володя, томный, пухлый,

как укушенный пчелой, угрюмо ходил по комнатам

и ничего не ел. И раз даже в детской он остановился

перед иконой, перекрестился и сказал:

— Господи, прости меня грешного! Господи, сохрани

мою бедную, несчастную маму!

К вечеру он расплакался. Идя спать, он долго обнимал

отца, мать и сестёр. Катя и Соня понимали, в

чём тут дело, а младшая, Маша, ничего не понимала,

решительно ничего, и только при взгляде на Чечевицына

задумывалась и говорила со вздохом:

— Когда пост, няня говорит, надо кушать горох и

чечевицу.

Рано утром в сочельник Катя и Соня тихо поднялись

с постели и пошли посмотреть, как мальчики

будут бежать в Америку. Подкрались к двери.

— Так ты не поедешь? — сердито спрашивал

Чечевицын. — Говори: не поедешь?

— Господи! — тихо плакал Володя. — Как же я

поеду? Мне маму жалко.

— Бледнолицый брат мой, я прошу тебя, поедем!

Ты же уверял, что поедешь, сам меня сманил, а как

ехать, так вот и струсил.

— Я... я не струсил, а мне... мне маму жалко.

— Ты говори: поедешь или нет?

— Я поеду, только... только погоди. Мне хочется

дома пожить.

— В таком случае я сам поеду! — решил Чечеви1

С о ч е л ь н и к — канун церковного праздника рождества.

цын. — и без тебя обойдусь. А ещё тоже хотел охотиться

на тигров, сражаться! Когда так, отдай же

мои пистоны!

Володя заплакал так горько, что сёстры не выдержали

и тоже тихо заплакали. Наступила тишина.

— Так ты не поедешь? — ещё раз спросил Чечевицын.

— По... поеду.

— Так одевайся!

И Чечевицын, чтобы уговорить Володю, хвалил

Америку, рычал, как тигр, изображал пароход, бранился,

обещал отдать Володе всю слоновую кость и

все львиные и тигровые шкуры.

И этот худенький, смуглый мальчик со щетинистыми

волосами и веснушками казался девочкам необыкновенным,

замечательным. Это был герой, решительный,

неустрашимый человек, и рычал он так, что,

стоя за дверями, в самом деле можно было подумать,

что это тигр или лев.

Когда девочки вернулись к себе и одевались,

Катя с глазами, полными слёз, сказала:

— Ах, мне так страшно!

До двух часов, когда сели обедать, всё было тихо,

но за обедом вдруг оказалось, что мальчиков нет дома.

Послали в людскую, в конюшню, во флигель к

приказчику — там их не было. Послали в деревню —

и там не нашли. И чай потом тоже пили без мальчиков,

а когда садились ужинать, мамаша очень беспокоилась,

даже плакала. А ночью опять ходили в

деревню, искали, ходили с фонарями на реку.

Боже, какая поднялась суматоха!

На другой день приезжал урядник1, писали в

столовой какую-то бумагу. Мамаша плакала.

Но вот у крыльца остановились розвальни, и от

тройки белых лошадей валил пар.

— Володя приехал! — крикнул кто-то на дворе.

1 У р я д н и к — в царской России старший нижний чин уездной полиции.

— Володичка приехали! — завопила Наталья,

вбегая в столовую.

И Милорд залаял басом: «гав! гав!» Оказалось,

что мальчиков задержали в городе, в Гостином дворе

(там они ходили и всё спрашивали, где продаётся порох).

Володя, как вошёл в переднюю, так и зарыдал

и бросился матери на шею. Девочки, дрожа, с ужасом

думали о том, что теперь будет, слышали, как

папаша повёл Володю и Чечевицына к себе в кабинет

и долго там говорил с ними; и мамаша тоже говорила

и плакала.

— Разве это так можно? — убеждал папаша. —

Не дай бог, узнают в гимназии, вас исключат. А вам

стыдно, господин Чечевицын! Не хорошо-с! Вы зачинщик,

и, надеюсь, вы будете наказаны вашими родителями.

Разве это так можно? Вы где ночевали?

— На вокзале! — гордо ответил Чечевицын.

Володя потом лежал, и ему к голове прикладывали

полотенце, смоченное в уксусе. Послали куда-

то телеграмму, и на другой день приехала дама, мать

Чечевицына, и увезла своего сына.

Когда уезжал Чечевицын, то лицо у него было

суровое, надменное, и, прощаясь с девочками, он не

сказал ни одного слова; только взял у Кати тетрадку

и написал в знак памяти:

«Монтигомо Ястребиный Коготь».

А. И. Куприн

К О З Л И Н А Я

Ж И З Н Ь

В некотором царстве, в некотором государстве...

Впрочем, нет. Этот рассказ не так начинается.

Не в каком ином, как в нашем царстве, в собственном

государстве, давным-давно жили-были дед

да баба. И, как водится, не было у них детей. Были

только кошка Машка, собачка Патрашка и говорящий

скворец Василий Иванович.

Свыклись они все и жили дружно, неподалёку от

города. У каждого было своё занятие. Дед колол дрова,

двор подметал, ходил пить чай в трактир и кряхтел

на лежанке. Старуха вязала чулки и варежки и

бранила старика. Патрашка ловил мух, лаял на луну

и на свою тень и был самым отчаянным трусом в

деревне; ночью всё просился в горницу и во сне тоненько

полаивал — бредил. Кошка Машка думала,

что весь дом и все в нём люди и звери и всё молоко

на свете и всё мясо — всё для неё одной заведено.

Оттого она очень обижалась, если, бывало, дед её

стукнет около молочника ложкой по голове или

баба оплеснёт водой.

Скворец Василий Иванович жил над окном, в открытой

клетке; он ходил на полной свободе по всему

дому, и все уважали его за ум и за образование.

Очень искусно Василий Иванович истреблял тараканов

и весьма похоже передразнивал; как дед ножик

точит, как баба цыплят с крыльца сзывает, как Машка