В Дигестах под доказательствами понимались свидетели, документы,/вещи[188].

В античной теории доказательств особо выделяли еще признаки, приметы (signum, indicium), которые понимались как то, что воспринимается нашими чувствами и обладает способностью что-нибудь доказывать[189].

Как пишет У. Бест, слово доказательство /proof/, очевидно, должно просто означать что-нибудь, что служит или прямо, или опосредствованно тому, чтобы убедить разум в правде или неправде факта или суждения[190]; и как истины различны, так и доказательства, предназначенные для их установления, отличаются также[191]. Таким образом, доказательствами математической проблемы или теоремы являются промежуточные идеи, которые формируют связи в цепи демонстрации; доказательства чего-либо устанавливаемого индукцией — это факты, из которых это доказательство выведено, а доказательства вопроса факта вообще — это наши чувства, показания свидетелей, документы и т. п. Термин «доказательство» также применим к убеждению, произведенному в уме доказательством, должным образом так называемым[192]. Слово «evidence» означает, в его исходном смысле, состояние из того, чтобы быть очевидным; то есть простой, очевидный, или общеизвестный[193]. Но благодаря особенностям английского языка[194], оно применимо к тому, что имеет тенденцию делать (превращать) очевидным (evident) или производить доказательство /proof/. Доказательство /evidence/, таким образом — это любой факт /any matter of fact/, чье действие или образ производят в уме убеждение, утвердительное или отрицательное, относительно существования некоторого другого факта /other matter of fact/[195]. Судебные доказательства есть разновидность общего рода «доказательств», и по большей части они есть не что иное, как обычное доказательство /natural evidence/, ограниченное или измененное правилами положительного закона[196].

Свидетеля можно определить как человека, который дает доказательство суду[197]. Как принятие судами сообщений свидетелей, так и доверие к ним основаны на естественной, если не инстинктивной, вере, которая, очевидно, существует в человеческом разуме, в обыкновенную правдивость показаний, особенно обеспеченных санкцией клятвы; следует исходить из того, что все показания, полученные под гарантией этой санкции, и возможно даже без нее, должны быть выслушаны и пользоваться доверием, если только специальная причина не появляется для сомнения или недоверия по отношению к ним[198]. «Вещественное доказательство» — это, по выражению Маскардуса, evidential rei vel facti, что означает любое доказательство из любого объекта, принадлежащего к классу вещей; люди также могут быть включены в число вещественных доказательств в связи с такими характеристиками, которые объединяют их с вещами. Например, таковым будет рана, которую суд осматривает, чтобы определить, была ли она нанесена этим орудием[199]. Под документами понимаются все материальные субстанции, на которых мысли людей представлены посредством написания или посредством любых других разновидностей оговоренных знаков или символов[200].

Коротко остановимся на некоторых характерных особенностях формирования понятия доказательства в русле русской правовой традиции. В договоре Олега с греками (911 г.) говорилось, что в судебных делах надлежит признавать достоверным то, что «яве будет показаньми явленными». «Под показаниями, по коренному значению этого слова, следует разуметь вообще все, что указывает (материально) на что-нибудь…нельзя ограничивать смысл его одними указаниями, доступными непосредственному наблюдению суда, а напротив, следует распространять его и на те указания, которые хотя и не представлялись суду непосредственно, но подлежали наблюдению посторонних лиц, свидетельствующих о том суду, например о поимке при них и даже с помощью их вора на месте преступления»[201]. Иными словами, «архаичное» представление о доказательствах, свойственное всем народам, сводилось у нас к тому, что под доказательствами понималось все то, что помогает людям установить истину о преступлении.

В частнообвинительном процессе, регулируемым Русской Правдой, доказательства выступали средствами обоснования обвинителем своего иска (поклепа). Этот процесс опирался на систему таких доказательств, как показания свидетелей (видоки и послухи), поличное (лице), очные ставки (свод), признаки правонарушений (знамения и следы), Суд Божий (испытания железом и водой) и присяга (рота).

Из Русской Правды следовало, что под доказательствами понимались также приметы, знамения, следы, такие как синяки, кровь, раны — внешние признаки совершенного преступления[202]. Причем представление примет потерпевшим служило не косвенным, а прямым доказательством. Указанное понимание преступления и преступника сказалось и на древнейшей форме суда — двенадцати посредниках (послухах). Они судили личность не столько за деяние, сколько судили о личности — по приметам. Отсюда значимость молвы и свидетелей-послухов, которые передавали молву[203]. В. Демченко указывал, что при поклепной вире послухи представлялись ответчиком, который не приводил никаких положительных фактов в свою пользу, а просто отрицал направленное против него обвинение, для того, чтобы они своим голосом прямо придавали вес его отрицанию и таким образом непосредственно вели к опровержению обвинения, то есть помогали очиститься от обвинения. Эти свидетели представляли собой участников процесса, аналогичных тем, что были известны в процессуальном праве германских народов под названием «Eideshelfer», «Juratores». Назначение последних также состояло не в удостоверении приводимых сторонами фактов, которые могли быть вовсе неизвестны, но непосредственно в подкреплении самих их слов, как достойных веры. Однако в отличие от помощников у германских народов, которые допускались с обеих сторон, то есть служили как для обвинения, так и для защиты, русские свидетели имели место только со стороны защиты. Поэтому их правильнее называть «очистниками» — термином, известным законодательству западных славян (ocistnici), у которых, впрочем, свидетели, совершенно с таким же значением, как и наши, назывались также помощниками (pomocnici). Будучи средством очиститься от обвинения, они вместе с тем были средством освободиться от ордалий, чем еще более подтверждается их значение чисто как очистников, так как ордалии имели именно такое назначение[204]. Принимая во внимание ту неопровержимую и решительную силу, какую имели показания свидетелей того и другого рода, можно смело утверждать, что в эпоху Правды в тех случаях, где они имели место, дело собственно суда ограничивалось одним решением вопроса о праве, тогда как решение вопроса о факте было делом свидетелей[205]. Итак, есть основания допускать, что свидетели по Русской Правде были вместе с тем и судьями[206]. Этот момент в истории доказательственного права является у нас общим с другими народами. В Англии до начала XIII века было также. В последующем, в связи с разделением процессуальных ролей свидетеля-очевидца (видока), который давал показания о фактах, и судьи (не бывшего очевидцем преступления), этот образ закрепился за последним.