Дымент положил руку на плечо Балашова:
— Без соавторов работай. Не для шляпы у тебя голова. Для более нужного, понял? Я тоже в молодости одну работу написал. Тут же ко мне, как крысы на добычу, соавторы. Один такой противный попался, ну прямо в душу влез. До сих пор помню, поговорка у него была: «Мысль должна созреть, как ребенок в чреве». Вот, значит, созрела, родилась — вот так-то, созрела у одного, а родилась на двоих.
Сережа не хотел думать, что его назначение в какой-то степени оправдано неожиданным признанием у Дымента.
Но приехал Дымент, и Сережа не попал к нему — важное заседание. Никого не принимают. Остыло сердце, смирился как-то, а потом неудобно стало: как подумает еще? Подумает: угодник. Знал он таких. «Да что, да как, да разве лучше меня нет», — а у самого на сердце соловьиные трели. И все лишь для того, чтобы тот сказал: «Да, да, достойнее вас нет… не прибедняйтесь». — «Тогда большое спасибо, век не забуду, этим поступком вы приобрели беззаветную мою преданность».
И хотя у него на душе действительно было такое чувство, с которым надо было бы пойти к Дыменту и объясниться, сказать ему, что есть инженеры лучше его, он все же твердо решил: не пойду, унижаться не буду.
В отделе инженеры поздравляли. Даже Лукьянов распластался в улыбке:
— С повышением. Рад, а в общем-то нехорошо, молодой человек-с, нехорошо. Я за вас горой, а вы меня тогда на лестнице оскорбили. Да что нам… Знаем — по молодости, и прощаем. Ладно уж, друзья-то мы старые.
«Ну что ж такого — повысили… — вдруг без удивления для себя решил Балашов. — Не век же сидеть в рядовых. Другое дело — осилишь, силенки хватит? А если хватит — вороши, браток…»
Повышение сгладило и некоторые огорчения. Валеев, встретив в коридоре, крепко, дружески пожал руку:
— Зайди на минутку в партбюро.
Он вежливо посадил возле себя Балашова и некоторое время хитро посматривал в его глаза:
— Ты в командировку ездил?
— Ездил.
— М-да. А то вот поступил сигнал, мол, Балашов часто в буфеты там заглядывал, за воротник закладывал.
Балашов покраснел, но оживился:
— Это вранье! А буфеты я люблю.
— Вот так-то, друг, знаю, что правду говоришь, но мотай на ус… Инцидент исчерпан.
Но все это по сравнению с «мировыми проблемами» чепуха, все же назначение… Этим непременно надо было поделиться.
Котельниковы встретили назначение Сережи по-родственному.
Аграфена суетилась и все время тараторила:
— Молодой, а голова — умнейшая. Вот старая поговорка верна. Что положишь, то и вынешь. Уж что мамаша c папашей заложили…
Сам Степан Котельников фыркал; умываясь, сквозь мыльную пену пробасил:
— Молодец. Значит, за дело назначили. Без труда и орех не разгрызешь.
А потом, за столом на кухне, заметил Борьке:
— Ложку держи по-людски. Вот пример с кого бери, с дяди Сережи. Человек не лоботрясничал, а учился.
— Ему теперь новую квартиру дадут, — Аграфена резала хлеб, — непременно дадут. В две, а то и три комнаты.
— Кто о чем, а ты небось о женитьбе, — усмехался ядовито Степан.
— А что ж. Человек не деревяшка. И ему ласка женская нужна. Вон, наверху, совсем молоденький техник, получил квартиру и женился.
— Ну и женился! Днем руготня, ночью милование.
«И вправду, сяду за справочник, — решил Сережа, — хватит по мелочам. Справочник лучше всякой аспирантуры. Собрать все воедино, в кулак… Я сделаю великолепный справочник».
У себя в комнате Сережа не мог успокоиться. И он прошелся по комнате на руках.
«Это будет обобщающий, широчайший, удивляющий…»
Какое еще подобрать слово? В общем, это будет справочник, отвечающий всем современным требованиям.
В этот момент постучала Марья:
— Сережа, чаю с вареньем не хочешь?
— Ну заходи…
Но она только приоткрыла дверь:
— Меня мама послала еще поздравить вас,
Он дня два не видел Марью.
«Что за привычка: меня мама послала… Что у нее, своего ума, что ли, нет?»
Что-то было в Марье отталкивающее.
28
Встретила Садыя знакомого рабочего.
— Садыя Абдурахмановна, вы бы в наш совхоз заглянули. Непорядки там. Начальство катается как сыр в масле.
В горкоме у нового технического секретаря-девушки Садыя спросила:
— Не было ли жалоб из совхоза?
— Нет, — пожала плечами та.
«Мы привыкли только по жалобам выезжать, — подумала Садыя, — а надо так заглянуть…»
Через некоторое время пришла виноватая девушка.
— Вот жалоба, но мне сказали, чтоб в отдел ее.
— Кто сказал? Любую жалобу сначала мне, и должна быть папка — «Жалобы»… — Садыя нервничала. — Разве вам Катя не объяснила?
Ночью Садыя захотела пить. Проснулась и затем долго не могла уснуть. Вспомнилась жалоба и смущенная девушка-секретарь вместо Кати, уехавшей лечиться. «Наша беда в том, что горком часто отдает совхозные дела на откуп горторгу и бог знает кому… Вот в позапрошлом году я часто туда заезжала с буровых, людей знала, и меня знали. И дело шло лучше. Ослаб глаз — и завелась моль».
«Чтоб приехала сама секретарь Бадыгова…» — писали товарищи. «Чтоб сама, — подумала Садыя. — Ну что ж…»
Садыя встала, послушала, как мирно спят ребята, как во сне вздыхает тетя Даша, и тихонько, на цыпочках подошла к окну. Город спал. В окно он казался синим-синим. И гора тоже была синей.
«Может быть, заодно заеду на трассу. Разве захватить Панкратова?»
На другой день она выехала в совхоз. В машине она с неудовольствием думала о своем разговоре с Аболонским. В сердце сидела острая заноза. Перед самым ее отъездом в совхоз в горком пришел инженер Аболонский, как всегда, чисто выбритый и наутюженный. Была у него известная надменность, умение обращаться с женщинами и некоторая светская манерность. Пришел он по поводу деления промыслов.
Красивыми движениями рук пояснил свои мысли. Мысли не новые.
— Мне, думающему инженеру, как-то хочется подсказать городскому комитету… Назрел вопрос, без решения которого невозможно дальнейшее развитие нефтеносного района. Надо двигать шире, более детально осваивать новый район, вот этот…
Аболонский смело подошел к карте и показал рукой; на полусогнутом безымянном пальце Садыя увидела перстень, поморщилась. Аболонский улыбнулся.
— Продолжайте.
Аболонский предлагал создать новое промысловое управление:
— Конечно, расходы. Но государство свое возьмет. Об этом разумно написала в журнале «Нефтяник Татарии» геолог Ксения Светлячкова. Насколько мне известно, ваш муж был тоже хорошо знаком с Ксенией Светлячковой…
Его слова покоробили Садыю. Что он этим хотел сказать? Пожалуй, ничего особенного, но она поняла подтекст его слов, в игривости Аболонского было неприятное желание «ущипнуть». Или, может быть, в дальнейшем сыграть на этом.
— Мы обсудим ваш вопрос, — удивительно спокойно сказала Садыя.
— Сознаюсь, — игриво, с надеждой улыбнулся Аболонский, — я в какой-то степени обговорил его с Мухиным. Если хотите, я его представлю в бумагах.
— Лучше в бумагах.
Ибрагимов ждал окончания надоедливого разговора. Он еще надеялся уговорить ее не ехать:
— Такой морозище. Если хотите, пошлем любого инструктора. Наконец, я сам.
— Нет, я должна сама. Только я. У Мухина есть намерение сделать Аболонского управляющим нового промысла?
— Вы все поняли?
— Чего здесь понимать, раз они все обговорили.
А почему Аболонский сослался на Ксеню и вспомнил Сашу? Ксеня ей всегда казалась умной, правда, порой чересчур экспансивной женщиной. А Сашу? Разве не для того, чтобы намекнуть на их какие-то интимные отношения и этим свести на нет влияние Садыи на решение вопроса? Мелкие люди всегда про запас берут из личного… Козырь. А Мухин точно определяет своих по духу, по настроению. Они уже заранее знают, что я буду против, потому что у нас разные взгляды на жизнь, на все то, что делает партия.
Было зябко, и Садыя подняла воротник.
Всю дорогу Садыя взвешивала свои и чужие поступки: она никого не обвиняла, ни на кого не сваливала, ей просто хотелось восстановить правду; теперь, когда многое из ее жизни ушло в прошлое, ей хотелось посмотреть на все это беспристрастно, без женской обиды.