— Теперь не отпустим.

Между Сережей и ребятами сложились свои отношения, понятные только им. Он любил возиться с ними: или в нем жило мальчишество, или мир их лучше, и светлее, и простодушнее. По крайней мере, это была искренняя, неподдельная дружба, находившая свое выражение в конкретных делах. Что бы ни сказал Сережа, выполнялось беспрекословно. Он был старший командир, и для этого не требовалось особых разъяснений.

— Ну вот так-то, босая команда. Досталось мне сегодня на орехи. Оказывается, не я автор проекта, а дядя, которого я, к сожалению, не знаю.

— Неправда! — почти в один голос заявили ребята. — Мы сами видели, как вы работали.

— Смешные, что вы видели? Как свет в окне горел да я над бумагами сидел? А может, я списывал, как часто делает Борька, с чужой тетрадки.

— Вы честный, — потупившись, говорит Борька.

— А ты?

— Я? — Борька мнется и сознается: — Я — нет… Нет, я честный, но иногда маму… Но вы ведь сами знаете, какая она у нас. Чуть что — в угол. Потому что за Марью переживает.

— Да… — И Сережа перевел разговор. — Что-нибудь придумаем новое. Пусть знают наших.

— Мы не из трусливого десятка, — твердо заметил Марат.

— Это ты правильно сказал. Вот смотрите: в местах контакта всегда оголяют проволоку, и делают это вручную; а теперь смотрите, какую простую штукенцию я приспособил…

Дома, в комнате у Балашова, борьба. Сережа на полу, никак не может выкарабкаться из-под двух тел, гибких, смелых, бросающихся врукопашную. Но вот Марат тяжело дышит, извивается под Сережей; Борька еще наверху, старается, кряхтит, но и его песня спета.

Дверь в комнату распахивается, и сама Аграфена, руки по бокам, качает головой:

— Ну-ка, Борька, ударь его под кулеш… Шутоломные… Стены ходуном… Борька, стервец, марш в угол!

Но Сережа прижал их к стенке; сопят Борька и Марат и никак не могут выбраться из-под тяжести навалившегося.

— И не стыдно вам, Сережа!

Сережа тоже устал от возни.

— Во взрослых нет простодушия, а детский мир простодушен, тетя Груша.

— Чтобы иметь простодушных друзей, надо самому быть таким, а детский мир не обогатит твой ум, прибавит больше мальчишества.

Аграфена хлопает дверью, забыв про Борьку, которого она хотела наказать.

Ребята потихоньку ускользают от Балашова.

— Мы не должны давать Сережу в обиду, — серьезно говорит Марат, еще не остывший после борьбы,

— Что-нибудь придумаем.

26

Аграфена остыла; видно, решила, что девка с глаз, не зевай да пей квас. Ну, пожила — и до свидания. А парень-то остался… Даже Борьку не наказала, всего — полотенцем по спине, для острастки.

Возилась она на кухне, мыла посуду и, как обычно, зудила, уголками глаз посматривая на Марью, помогавшую ей, — как она воспринимает.

Марья чистила вилки и ложки порошком, изредка вспыхивая:

— Ну что ты, мама.

— Не в морде дело — в душе. Что они, женихи? Вот… сестра моя замуж выходила. Пришел, в сахарницу рукой; все вприкуску, а он целой лапой — и полсахарницы… Транжир он, все по ветру пустит. Верная примета, всей лапой в сахарницу так и залез. А то вот у моей племянницы… Пропой невесты, заручены; гостей пригласили уйму. А он, жених, ест и не видит, как лапша по вороту ползет… Неаккуратный. Заплакала и не пошла. А Сергей благородный, уважительный, инженер.

— Чудная ты, мама, не любит он меня. У него Лилька есть, не пара я ему.

Аграфена сердится; не по душе ей разговорчики дочери. Под лежачий камень вода не течет. И она не скрывает своего раздражения:

— Девка в поре, а дура, как шестнадцатилетняя.

И в десятый раз рассказывает дочери, как было у нее со Степаном.

А Степан на пороге, слушает. Бровь его вздрагивает, в глазах — насмешка, а в руке валенок — починкой занимался.

— Пощади дочь хоть. Ведьма. Всех нас съела. Вот захомутала. И ради чего?

— Тебе что — не больно. Вам вообще, мужикам, не больно. Душа моя иссохнет, пока Марья в девках.

Старый излюбленный метод: Аграфена заплакала, фартуком прикрылась.

— Божью слезу пустила. Пусть промоет глазоньки — видеть лучше будут. Иди сюда, Марья. Хватит тебе с мамашей о парнях слюнявить, за дело браться пора: хорошая специальность лучше всякого жениха. Говорил я на промыслах — в диспетчерскую тебя. Силу обретешь, когда человеком станешь. А пока ты тряпка у мамаши. Она, как чужая тетка, выдать — и все. В голове одни женихи, глядишь — сама выпорхнет.

И решил Степан: «Нечего девке дома сидеть. Пусть идет оператором, а то мать из нее монашку сделает».

То, что он увидел и услышал на кухне, утвердило его в своем намерении.

— Ну, пойдешь? Дивчина ты крепкая, котельниковской слежалой породы, что камень.

Аграфена вытерла фартуком слезы и, подав самовар, тоже слушала, что «размазывал по варенью» Степан.

— Это ж, день-денешенек на ногах ходить?

— Не строчи, чай подавай, а Марья сама решит.

Любил Степан чаевничать. Стакан за стаканом. А Марья все обдумывала сказанное отцом под строгим взглядом матери — Аграфена не одобряла. Хотелось Марье на отцово предложение сказать «да», но мать смущала.

— Ну? — отставив блюдце, спросил опять отец.

— Что же, пойду, тятя. Мне и самой хочется.

Ничего не сказала Аграфена, отошла потихоньку, будто не ее дело; да хитра, знает характер Степана: не прекословь, а что завтрашний день покажет, это уж ее дело; где черт не сможет, там женщина поможет, вокруг пальца обведет. На хитрость женскую рассчитывала.

— Степан, когда ты вылезешь? Самовар захромал.

— Груня, раз захромал, вылезаю… Вот так, дочка, решили. Иди мне папироску принеси.

Аграфена выжидала.

— Степан, девка в поре. Надо придерживать, а то с горы по-всякому спустится.

— Нас не вожжали. — Степан охнул от удовольствия и обнял жену.

— Ну пусти.

— Не пущу.

— Пусти.

Степан хохотал:

— Не пора ли нам, пора, что мы делали вчера.

27

Балашов пришел в институт и удивился; он не поверил своим глазам. На стене висел приказ о его назначении руководителем проектной группы.

Сережа быстро поднялся по лестнице. Он хотел объяснить Дыменту, что еще молод, неопытен и что в отделе есть инженеры опытнее его. И, кроме того, пущена несправедливая «утка». Еще надо разобраться, кто прав. Но Дымент уехал и будет, как сказали, часа через два.

Балашов терялся в догадках. Была мысль, что Дымент пошел с ним на компромисс. Была и другая. Вот полгода, как у него написано несколько глав нового справочника проектировщика электросвязи на предприятиях. В институте он слышал, что Дымент большой специалист в этой области. Сережа думал, думал и недавно зашел к Дыменту.

С интересом выслушал Балашова Дымент. В серых, тусклых и тяжелых глазах промелькнуло что-то похожее на искру. Он встал, сложив длинные неуклюжие руки крестиком у подбородка, и стал медленно-медленно ходить по узкому и длинному кабинету.

— Читай главы, — сказал он.

Балашов, волнуясь, стал читать.

Звонил телефон, Дымент чуть-чуть приподнимал трубку и опускал ее. Сережа в душе радовался: значит, интересно.

— А любопытно, — неожиданно сказал Дымент, — я тоже когда-то пытался, да работа заела.

И усмехнулся, видимо что-то вспомнив. И вдруг оживленно стал рассказывать о том обширном материале, которым можно бы дополнить справочник. Дымент все больше и больше увлекался тем, что говорил. Большой и нескладный, с водянистыми подтеками под глазами, он вдруг весь ожил.

Сережу очень удивили глубокие познания Дымента. «А я-то думал, что Дымент только администратор. А он, оказывается, очень толковый мужик…»

Дымент налил в стакан воды, отпил немного и неожиданно спросил:

— Еще никто из наших инженеров к тебе в соавторы не навязывался?

Балашов смутился:

— Да нет, Павел Денисович, я и работаю-то урывками.

— Надо работать серьезнее. Стоящее дело. И для проектных организаций, и для инженеров, и для студентов. Все материалы разрознены. А собрать воедино — что-нибудь да стоит.