Рептилоида словно кнутом стегнули. Он замер, как бы прислушиваясь к отзвукам слов на языке жителей пустыни, и медленно повернулся к лесному парню.

— Что ты сказал, повтори, — прошипел он.

Жёлудь не нашёлся, что ответить.

— Знаешь наши имена?

Полупрозрачные веки финансового аналитика сомкнулись с боков, раскрылись. Он пожалел, что сейчас несподручно надевать очки, и выбрал другую тактику.

— Подойди, — приказал он.

Против своей воли Жёлудь шагнул к рептилоиду. Михан за стойкой наблюдал за ними, на физиономии добра молодца проявилась гримаска презрения.

— Подойди ближ-же, — прошипел финансовый аналитик.

Умоляющий взгляд Жёлудя Михан проигнорировал. Впервые за много лет ему было так хорошо, так покойно. Абсолютное нежелание встревать в чужие разборки отвело место нипокакую сторону баррикады и возвысило над схваткой как по-настоящему свободную личность, у которой нет превратно понятых общественных договорённостей и взятых на себя обязательств вследствие таких нелепостей как дружба, честь и патриотизм.

«Сунусь, тогда и не жить мне», — думал Михан.

— Ближе, — приказал рептилоид.

До него остался один шаг. Разноцветные ромбические ганоидные чешуйки, образующие на морде сложный корпоративный узор, кое-где поблекли от накопившегося под ними гноя. Жёлудь различал каждую из них. От москвича исходил пронзительный, чуть режущий ноздри запах. То ли рептильные миазмы, то ли элитный парфюм. Чёрные зрачки на умных глазах сузились до вертикальных щелей. Финансовый аналитик напрягся, чтобы сфокусировать зрение.

— Кроффь птеродактилей… — озадаченно констатировал он, прозрев благодаря пророческим способностям прошлое и будущее разом.

Это было что-то очень важное, часть того, что знал враг, но у Жёлудя замерло сердце и он не думал вступать в диалог со злодеем, способным открыть личные тайны.

— Ты… — рептилоид запнулся, уразумев, что у парня есть будущее и что это может сейчас лично для него значить.

Контроль над молодым лучником ослаб. Перед лицом воплощённой смерти в памяти Жёлудя всплыла картина — школьный спортзал, перед строем сидящих в сейдза учеников ходит по татами опаляющий взглядом тренер Гексанитрогексаазаизовюрцитиэль, работающий в полную силу, и говорит: «Сила Удара таким образом направляема должна быть, что, не оставляя видимого Следа, наносит тяжёлые внутренние Повреждения, приводящие к прекращению Жизненых Функций».

Именно так бил отец. О прямом ударе командира Щавеля ходили легенды. Жёлудь никак не мог постичь принципа, но сейчас понял.

И он также понял, что бить не обязательно, а можно направить Силу иначе.

И финансовый аналитик это понял. Зрачки его расширились в толстое веретено. Он пропустил начало движения. Оно было сложным и многосоставным, в нём участвовало всё тело Жёлудя, начиная с ноги. Бёдра, корпус, рука, пальцы — они собрались в точке приложения Силы, и всё кончилось.

Голова финансового аналитика тряхнулась. Он осознал, что проклятый полуэльф держит в руке оторванный галстук, который агонально обкручивается о кулак, играя цветами смерти.

Со стороны выглядело, как будто Жёлудь не торопясь подошёл к противнику, стремительно дёрнул за галстук и оторвал. Ничего особенного.

В глазах финансового аналитика помутилось. Свет померк. И он умер.

Жёлудь по-эльфийски грациозно развернулся на пятке, освобождая противнику место, чтобы упасть. Рептилоид грохнулся на колени как подрубленный и завалился мордой в пол.

Жёлудь скомкал и сунул в карман обмякший галстук.

— Вот теперь давай делать ноги! — когда битва кончилась, Михан взял на себя инициативу по эвакуации из зоны бедствия.

Не став дожидаться следующей атаки, парни передали Брюску и негра выбежавшей из подсобки мадам, а сами направились к выходу.

— А потом москвичи искренне удивляются, почему их не любят, почему их везде бьют, — тараторил Михан, почувствовав, что его отпустила трава, и торопился загладить косяки.

Они осторожно встали возле бархатной портьеры, исправно отгораживающей интимный салон от внешнего мира. Прислушивались, не решаясь высунуть нос. На улице творился форменный кавардак — звон разбитых окон, истошные вопли, команды, запрещённый допиндецовым законом рабоче-крестьянский мат и даже обсценная лексика. Обсценная лексика! Настолько мощно сломались духовные скрепы, что из людей прорвался весь лексикон сквернословия, в котором прежде безобидное название насекомого «тля» обрело зловещий характер непределённого артикля кудреватой похабщины.

— Слыхал? — тихо спросил Михан, побледнев, когда его ушей достиг леденящий кровь глагол, опознанный лишь благодаря генетической памяти.

— Даже не представляю, как такое возможно, — одними губами ответил Жёлудь и добавил, проявив дальновидность: — Теперь дети наслушаются и будут повторять.

Михан представил и окаменел.

— Что, мальчики, — радался за спиной сиплый голос, — тряхнём стариной?

Отмахавшийся от обязанностей сиделки Бобо раздобыл кожаные штаны и был не прочь совершить вылазку в город греха. По его мнению, она была безопаснее ожидания в крысиной норе «Чертогов», представляющих собой самый настоящий капкан.

Голый до пояса, с колыхающимися грудями и пунцовым самотыком наотлёте, он выглядел настолько провокационно, что Жёлудь стушевался.

— Накинь, — он снял куртку и кинул её трансвеститу. — Прикрой срам, иначе все орлы будут наши.

Бобо на лету поймал куртку, надел, застегнулся и стал из китайской валькирии похож на обыкновенного ходю.

— В тамбуре дубинка должна быть, — сообщил он заботливо. — Возьмите.

— У меня вон что есть, — сын мясника показал старый обвалочный нож.

В бордель больше никто не ломился, но ждать становилось всё страшнее и страшнее. Жёлудь нетерпеливо отдёрнул портьеру. В прихожей было спокойно. Створка двери оказалась наполовину отжатой, через эту щель и протискивались погромщики.

— Дубинка под вешалкой, — напомнил трансвестит.

Жёлудь сунулся, под руку сразу попалась приблуда длиной полтора локтя из тяжёлого дерева. Задубевшую красную кожу плотно держали поблекшие латунные гвоздики. Жёлудь взвесил. Дубинка сутенёра легла как влитая. В ней чувствовалась намоленность.

— Выводи нас отсюда, — приказал он китайцу.

Бобо скользнул к проёму, неслышный как змея. Приналёг на створку, но не сильно, выглянул. Предусмотрительность была спасительной. На крыльце переминался с ноги на ногу топ-топ менеджер, сигналя конкурентам, что объект захвачен, и ожидая приглашения зайти и присоединиться к процессу наживы.

Трансвестит кошачьим движением вынул из руки Михана нож, просочился в проём, хрястнул самотыком по кумполу замечтавшегося курьера и тут же полоснул лезвием по горлу. Подхватил под мышки и затащил хрипящее тело в тамбур. Парни зацепили его с обеих сторон. Податливая тушка, вряд ли осознающая, что с последними каплями крови истекают последние секунды её бытия, познеслась по воздуху в угрюмую прихожую, предначертанную стать норой последнего упокоения. Топ-топ менеджер подрыгался под вешалкой и затих.

Улица Красных фонарей была залита всеми оттенками цвета буйства плоти. Плоть валялась на тротуаре в чёрных лужах с вишнёвыми отблесками огней. Плоть ползла по мостовой, исходя последними частицами жизни, лишённая скальпа и покрытая кровью настолько плотно, что не разобрать, женщина это, мужчина или ещё кто. Потемневшая плоть копошилась возле дома напротив, из окон которого валил розовый и оранжевый от огня дым. Сосредоточенно пробегали мастеровые хаоса, держа наготове инструмент. Проносились несчастные обитатели Шанхая, за ними увлечённо следовали охотники.

Смерть нагрянула в садок, переполненный ходями, и с неведомой целью прорежала его беззащитных обитателей.

Наверху борделя взметнулся стон и вой сразу нескольких человек — через задний проход внедрилась новая волна погромщиков.

— Сваливаем! — дёрнулся Михан.

Улица, по которой носились головорезы, душегубы и отпетые грешники, была предпочтительней.