и Пако поднес руки к шапке, словно схватился за голову, и сказал

что ж, дочка, поговорим с доном Педро а дон Педро, услышав, что Ньевес хочет пойти к причастию, засмеялся, хлопнул в ладоши и посмотрел Пако в глаза

а почему? нет, давай рассудим, с чего бы ей идти к причастию? это не шутка, Пако, это серьезное дело, и прихоть — не резон

а Пако смиренно согнул шею и сказал

как прикажете

но Ньевес не сдавалась и, видя, что отец отступился, воззвала к донье Пурите

сеньорита, мне четырнадцать стукнуло, сердце жжет, не могу

и донья Пурита удивленно на нее поглядела, а потом открыла алый, красивый, мелкозубый рот

что за фантазия, милочка! а не мальчик ли тебе нужен?

и захохотала, и повторила

нет, что за фантазии!

и с той поры в обоих домах желание это стали считать капризом, и всякий раз, когда к сеньорито Ивану приходили гости, а разговор не клеился, иссякал, донья Пурита показывала на Ньевес розовым сверкающим пальцем и восклицала

а эта девочка, представьте себе, хочет причаститься

и вокруг большого стола все ахали, и удивлялись, и шептались-шуршали, словно шелест птичьих крыльев, и кто-то в дальнем углу подавлял смешок, а когда Ньевес уйдет, сеньорито говорил

а кто виноват? ваш распрекрасный Собор и кто-нибудь из гостей переставал жевать и пристально, словно с вопросом, смотрел на него, а сеньорито Иван считал своим долгом объяснить

вбили себе в голову, чтобы с ними обращались как с личностью, а это невозможно, сами видите, но виноваты не они, виноват Ватиканский Собор, это он сбил их с толку

а донья Пурита, как всегда, томно прикрывала черные очи, и поворачивалась к нему, и трогала вздернутым носиком мочку его уха, а сеньорито Иван склонялся к ней, и бесстыдно глядел в прелестную пропасть декольте, и говорил, чтобы что-то сказать и оправдать свою позу

как по-твоему, Пура? ты же их знаешь а дон Педро сидел почти напротив, и глядел на них не моргая, и кусал худую щеку, и волновался, и, когда гости уходили и он оставался с женою в Верхнем доме, терял власть над собой

лифчик какой-то голый, и вырез до пупа, когда он приезжает, чтобы его раззадорить, думаешь, я совсем дурак?

и каждый раз, когда они возвращались из кино или из театра, из города, заводил все то же, еще в машине

нет стыда, никакого стыда!

а донья Пурита напевала, не слушая, и выходила из машины, и кружилась на лестнице, и вертелась, и охорашивалась, и глядела на свои маленькие ножки

если бог меня не обидел, чего мне стыдиться?

и дон Педро бежал за нею, сам красный, уши белые

что есть, держи при себе, не показывай, а то не на сцену глядят, на тебя

и пойдет, и пойдет, а донья Пурита хоть бы что, вплывет в вестибюль, подбоченится, бедрами поводит, мурлычет песенку, а он захлопнет дверь и возьмет хлыст со стены, где висят сабли и шпаги, и кричит

я тебе попляшу!

а она встанет перед ним, и уже не поет, а дерзко глядит ему в глаза, и говорит

куда тебе, мокрая курица, а если тронешь, так ты меня и видел

и повернется, и запоет, и пойдет к себе, а он топочет, кричит, руками машет, нет, не кричит, визжит, взвизгнет — и перестанет, а когда совсем зайдется, тоненько пискнет, и бросит хлыст на кресло, и заплачет, и застонет

тебе нравится меня мучать, а я не могу, я тебя люблю

но донья Пурита поет, кривит губы, строит глазки и говорит

вот у нас и скандальчик

и, чтобы отвлечься, станет перед стеклянным шкафом, голову набок, волосы так, волосы сяк, и улыбнется, чтобы заиграли ямочки у губ, а он, дон Педро, Петушок и Умник, бросится ничком на кровать, и закроет руками лицо, и плачет, как ребенок, а Ньевес, что-нибудь да увидев, соберет свое, и побредет домой, и, если Пако не спит, скажет ему

ох, и орал он, отец, и так ее, и эдак

а Пако недоверчиво спросит

дон Педро?

и Ньевес ответит

дон Педро

и Пенёк Пакито поднимет руки, словно голова у него улетает, а он ее хочет удержать, и мигнет, и скажет потише

вот что, дочка, тебе до ихних криков дела нету, слыхала — и ладно, и молчи

но однажды, утром, после скандала, в усадьбе стреляли птиц, и дон Педро, и без того неважно стрелявший, мазал и мазал, и сеньорито Иван, сваливший сразу четырех куропаток, двух спереди, двух сзади, насмешливо сказал Пако

не видел бы, не поверил! когда он научится, кретин? они ему в руки идут, а он хоть бы что, ты заметил, Пако?

и Пако отвечал

как не заметить, сеньорито Иван, тут и слепой заметит

и сеньорито сказал

он и раньше не блистал, но сейчас уж это черт знает что, не случилось ли чего с ним?

и Пако ответил

да нет, тут в удаче дело, сегодня промажешь, завтра повезет

а сеньорито Иван так и бил, так и чесал, тра-та-та-та, и говорил, скривив рот, прижавшись щекой к прикладу

нет, Пако, не будем врать, не только в удаче дело, к нему, кретину, птицы так и летят, хоть шапкой лови

и позже, в Главном доме, за обедом, донья Пурита, в голом лифчике и в платье с вырезом, заигрывала с сеньорито, то взглянет, то улыбнется, а дон Педро страдал в углу стола, и не знал, что делать, и кусал тощую щеку, и так трясся, что чуть не выронил вилку, а когда донья Пурита склонила головку на плечо соседа, дон Педро приподнялся, показал куда-то пальцем и закричал, пытаясь привлечь внимание

а вот эта девица хочет пойти к причастию!

Ньевес убирала посуду и вся внутри сжалась, но улыбнулась помилее, а дон Педро указывал на нее грозным пальцем и голосил как безумный, хотя все хихикали

не заносись, моя милая, не фантазируй! пока сеньорита Мириам не пожалела ее и не сказала

а что тут плохого?

и дон Педро смешался, и потупился, и пробормотал, едва шевеля усами

помилуй, Мириам, она ничего не смыслит, и отец у нее глуп, как боров, какие причастия?

а сеньорита Мириам подняла голову, подалась вперед и сказала словно в удивлении

у нас столько народу, неужели ее никто не подготовит?

и посмотрела через стол на донью Пуриту, но смутился дон Педро и вечером сказал как бы невзначай

ты на меня не сердись, я шутил, ты поняла, да?

но говорил он одно, думал другое, потому что обращался к Ньевес, а шел прямо к донье Пурите; и когда подошел, прищурил глаза, втянул щеки, положил дрожащую руку на хрупкое голое плечо и сказал

нельзя ли узнать, что у нас творится?

но донья Пурита брезгливо отвернулась, и снова скорчила гримасу, и стала что-то напевать, а дон Педро схватил хлыст со стены, и кинулся к ней, и закричал

шлюха! ну уж это я тебе не прощу!

и вбежал в спальню, и Ньевес, как не раз бывало, услышала через минуту-другую, что он упал на кровать и глухо плачет в подушку.

Книга третья

ПТИЦА

И, пока тут что, в усадьбу пришел Асариас, и Регула сказала «добрый день» и положила, как всегда, мешок соломы у входа в кухню, но брат на нее не глядел, пыхтел, мычал, жевал что-то пустым ртом, и она сказала

что с тобой, Асариас, ты не захворал?

а он, бессмысленно глядя в огонь, ворчал и скалил десны, и она сказала

упаси бог, может, еще одна птица померла, ты скажи

и он сказал не сразу

меня прогнал сеньорито

и Регула спросила

как так?

и он сказал

говорит, я очень старый

и Регула сказала

нехорошо так говорить, ты же с ним и состарился

и Асариас сказал

я на один год старше его

и сел на скамеечку, и жевал беззубым ртом, обхватив голову руками, и глядел в огонь, в пустоту, но тут заревела Малышка, и он ожил, и слабо улыбнулся, и сказал

дай-ка ее мне

и сестра сказала

обделалась она

и он сказал

дай Малышку

и, повинуясь ему, Регула встала и принесла Чарито, легкую, словно заяц, — ноги у нее висели, как у тряпичной куклы, — и Асариас взял ее дрожащими руками, и посадил себе на колени, и осторожно прислонил бессильную головку к крепкому плечу, и принялся чесать ей за ушком, бормоча