Какое популярное место для туризма этот Пайн-Гроув, подумала Жаклин, не улыбаясь больше. Стоит точно на пути… в никуда.

Нескольким другим корреспондентам повезло больше — Катлин тепло отзывалась об их творчестве, и они выражали ей свое восхищение в словах, менее экспансивных и более убедительных. Жаклин уже прочла связку писем к Фредерику Фортману. Она проглядела их, чтобы удостовериться в том, что ни одно не пропустила, затем отложила эту переписку в сторону.

Катлин упомянула о случившихся с ней происшествиях в нескольких письмах. Она сначала шутила по их поводу — «похоже на распространенный стереотип рассеянного писателя». Одна из приятельниц по переписке, англичанка, сочинявшая исторические романы, не находила в этом ничего забавного. После того как Катлин сообщила о третьем случае, она написала: «Я не хочу показаться старой занудой, но, Катлин, эти случайности, происходящие с тобой, беспокоят меня. Возможно, ты слишком много работаешь. Ты определенно имеешь право на отдых; почему бы тебе не совершить поездку за границу, по которой ты тоскуешь? Я понимаю давление семейной ответственности, но уверена, что твоя мать сможет обойтись без тебя несколько недель. Приезжай. Мне бы хотелось встретиться с тобой».

На это письмо не было копии ответа.

Жаклин вздрогнула и бросила быстрый взгляд через плечо. Она расслабилась, поняв, что щелчок, который она услышала, был только звуком включившегося агрегата холодильника. Жаклин была глубоко погружена в чтение писем. Это напоминало подслушивание разговора двух друзей, что оказывало на нее сильное депрессивное влияние. Не было ничего печальнее, чем приветственные письма теперь уже мертвого человека, выражающие надежды, которые никогда не воплотятся, амбиции, которым не суждено исполниться, мечты, срезанные прежде, чем они смогли принести плоды.

В доме царила полная тишина — не было даже мурлыканья кота. Обычно Жаклин не тяготило одиночество, но сейчас ей хотелось поговорить с кем-нибудь. В уме она прокрутила список друзей, с кем можно связаться по телефону, но в нем не было никого, кто бы мог дать совет, в котором она нуждалась, за исключением О’Брайена, да и он вряд ли помог бы ей, он скорее бы обругал ее и сказал, чтобы она заткнулась. Кроме того, если О’Брайен не работает, то он, возможно, проводит время за городом со своей последней подружкой. Это ведь была субботняя ночь…

Конечно. Похорошевшая от нахлынувшего на нее вдохновения, Жаклин взяла свою сумочку, пальто и фонарик и направилась к двери.

Вернувшись двумя часами позже, она услышала разрывающийся от звонка телефон. Сначала она не хотела брать трубку. Она чувствовала приятную усталость в теле и больше не испытывала желания делиться с кем бы то ни было своими мыслями. Но так как телефон продолжал трезвонить, Жаклин поняла, что это будет меньшее из двух зол, и подняла трубку.

— Да? — огрызнулась она.

Как и подозревала Жаклин, звонила Молли. У нее единственной, насколько знала Жаклин, был ее номер. И если бы она не ответила, Молли пошла бы ее искать. Молли подтвердила ее предположения, сообщив попутно и массу других сведений.

— Я заметила, как вы выходили, это было давно, но я не видела, чтобы вы возвращались, а так как вы пошли пешком, я знала, что вы не уехали в Гондал, и начала волноваться…

— И напрасно. Волноваться! Если только вы не утаили от меня что-то неприглядное, касающееся этого славного, безобидного городка.

— О нет! Но некоторые места в городе — некоторые места — могут быть немного дикими вечером в субботу.

— Я знаю, — ответила Жаклин, улыбнувшись своим воспоминаниям.

— Вы знаете?

— Вы что-то хотели, Молли?

— О… Для вас передали сообщение этим утром от мистера Стокса. Он сказал, что он ваш агент.

— Он говорил правду. — Жаклин зевнула. — Он сказал, что хотел?

— Он хотел узнать номер вашего телефона, — ответила Молли. — Я сказала ему, что не знаю…

— Хорошо, моя дорогая, вы солгали, но с добрыми намерениями. Это не будет вменено вам в вину в будущем.

— Он был очень настойчивым. Он… орал на меня.

— О, ради Бога… — начала Жаклин. Затем она умерила свой голос; она представила себе Молли, съежившуюся, с дрожащими губами и согнувшуюся… — Моя дорогая, не позволяйте людям типа Стокса запугивать вас. Я сказала ему до приезда сюда, что я не хочу его видеть. Я повторю ему это и более доходчиво. Если это вас утешит, я просто выходила немного… гм… размяться. Я мельком заглянула в холл, когда проходила мимо гостиницы, но вы показались мне занятой, так что я зашла в «Элит»-бар.

— О, — бессмысленно произнесла Молли. — Но это место не для вас, Жаклин. Особенно в субботу вечером. Некоторые из… грубиянов приходят туда.

— Все были очень любезны со мной. Мистер Хоггенбум заказал мне выпив… напиток.

— Билл Хоггенбум! Но он же городской…

Она оборвала фразу. Жаклин, которой это начинало нравиться, могла добавить недостающее слово. Хоггенбум («Зовите меня просто Биллом, мадам») был городским сплетником и бывшим городским шерифом. Ее разговор с ним и его приятелями оказался весьма содержательным.

— Он был весьма мил, — сказала Жаклин. — Как и остальные. Молли, я ужасно хочу спать. Спасибо, что позвонили. Я собираюсь лечь в постель прямо сейчас.

Когда она пошла умываться, она увидела сохранившиеся под ногтями остатки синего мела.

— Хорошо выходить из игры вовремя, что я и сделала, — громко произнесла она. — Мне бы не одержать над Биллом победу после второго стакана крепкой смеси. «Сигареты, виски и дикие, дикие шерифы…» Вот я снова разговариваю сама с собой. Мне надо завести себе кота. Лучше разговаривать с домашним животным, чем с собой. Так ли это?

Ответа не последовало.

В соответствии с тем, что рассказал Билл Хоггенбум, в сумочке Катлин лежало ровно семнадцать долларов сорок пять центов, когда та была найдена. За день до своего исчезновения она сняла наличными две тысячи долларов. Она могла отдать их своей матери или брату или потратить в бакалейной лавке. Или не могла.

На следующее утро Жаклин подождала дома до одиннадцати часов, прежде чем отправиться в Гондал. Миссис Дарси имела репутацию набожного человека, часто посещающего церковь, и, конечно, ее дорогой сын будет сопровождать мать. Очевидно, он так и поступил; вокруг не было и признака жизни, когда она припарковала машину перед домом и проделала путь от стоянки к коттеджу.

Никто сюда не входил с тех пор, как она покинула коттедж, или, если здесь кто и был, то он не выдал своего присутствия ни одним знаком. Обломки деревянных перил лежали там, где они упали.

Стоял яркий, солнечный день, но Жаклин все равно было неприятно оставаться здесь. Она начинала ненавидеть это место, больше всего из-за контраста между нынешним запустением и тем видом, который должен был иметь этот кабинет, когда Катлин работала в нем. Ковры на полу, занавеси на окнах, кот, свернувшийся в кресле перед потрескивающим в камине огнем, — и сама Катлин за старой «Смит-короной», с которой не хотела расставаться, несмотря на заманчивые новые разработки оргтехники; ее глаза светились, когда слова легко сплетались друг с другом, на лбу собирались морщинки от расстройства, когда они липли и не ложились на бумагу.

Жаклин тихо выругалась и направилась к шкафу с выдвижными ящиками.

— Я делаю все, что в моих силах, — пробормотала она. — Только не тревожьте меня, хорошо? Я стараюсь.

Она просмотрела папку с письмами еще раз, и ее подозрения подтвердились. В жизни Катлин Дарси не было никаких несчастных случаев, они начались только за месяц до ее исчезновения. Даже когда в доме простужались, она оставалась здоровой.

Закончив с письмами, Жаклин провела некоторое время за просмотром подшивок пожелтевших газет. Они привели бы в восторг студента-филолога обилием источников, к которым обращалась Катлин во время написания своей книги. Однако почти невозможно определить, какие из вырезок могли дать ей идеи для продолжения романа. Жаклин выругалась еще раз.