Соломон Айвазовски формировал концепцию газеты как издания максимально изысканного и интеллектуального, рассчитанного на представителей «потомственной элиты». Он считал, что иллюстрации на каждой странице — вещь абсолютно лишняя, вместо нее лучше дать больше полезной информации, а самая хорошая иллюстрация — это диаграмма или график. У пана Айвазовски не было высшего образования. В свое время он поступил на факультет стандартизации и метрологии какого-то киевского вуза, но его выгнали со второго курса за «националистические убеждения», поскольку он ходил на пары в вышиванке, что в советскую эпоху воспринималось известно как. Но пан Айвазовски на всю жизнь сохранил любовь к графикам, схемам и диаграммам и пытался ставить их не только на страницы с новостями украинской и международной политики, региональными событиями и спортом, но и в рубрику новостей культуры. Однажды мне даже пришлось помещать в телеприложении «График распределения популярности кроссвордов и гороскопов по данным статистических исследований среди населения возрастной группы от 20 до 45 лет».

Пан Соломон уважал статьи под заголовками вроде «Дихотомия первого тура» или «Компаративная регрессия», а также употребление журналистами слов латинского происхождения, и не уважал русские фамилии и любые слова, которые ему казались русскими. К таковым он почему-то относил и слово «каша», поэтому в «КРИСе-2» бытовало только выражение «козацкое кушанье», что приводило к недоразумениям, когда публиковались, например, рецепты рождественской кутьи. Не все хозяйки понимали, что значит фраза «Два стакана сырого козацкого кушанья залить кипятком». Статьи, подписанные фамилиями с окончанием на «-ов» Соломон Айвазовски молча снимал с полосы и заставлял заменять другими. Если фамилия с таким окончанием встречалась ему в тексте, он ее просто вычеркивал. Поэтому когда в тигиринский горсовет избрали депутата по фамилии Портнов, в «КРИСе-2» вынуждены были называть его просто Депутатом, и в горсовете долго не могли догадаться, кого именно газета так выделила из числа прочих. Пока не напечатали интервью, избежать которого было невозможно, поскольку Портнов отвечал за теплоснабжение в городе, и в зимний период каждый житель Тигирина и, соответственно, читатель нашей газеты, очень рад был бы если не посмотреть Портнову в глаза, то хотя бы почитать, что он обо всем этом думает.

Нелюбовь ко всему русскому преподносила пану Айвазовски нелегкие жизненные испытания. Например, в тех случаях, когда ему хотелось выругаться, он пользовался исключительно исконной украинской лексикой. Из-за чего его ругательства заставляли вспомнить американские фильмы в переводах отечественного телевидения. Не могу сказать, кто выглядел убедительней: пан Айвазовски, нервно выкрикивающий «Трясця его матери», или Арнольд Шварценеггер, который дико орет, настигая киборга-соперника: «Разрази тебя гром! Провались ты сквозь землю!», а потом «Чтоб тебе пусто было, поганец!» И на ходу стреляет из лазерной базуки. Но в эти моменты у них явно было что-то общее.

Соломон Айвазовски уважал людей, выступающих за выход Галиции из состава Украины и проведение границы по реке Збруч, и не уважал тех, кто скептически относился к его желанию восстановить в автономной Галиции (со столицей в Тигирине конечно же) Габсбургскую монархию. Пан Соломон переставал замечать тех, кто осмеливался ему противоречить — даже если собеседник был прав. В статьях, написанных самим Соломоном Айвазовски, я понимала в лучшем случае каждое пятое слово.

Соломон Айвазовски не только боролся против русизмов, но и считал, что следует украинизировать все возможные иноязычные заимствования, а также был настроен против слов, «маркированных дискурсом враждебной ментальности». Это понятие слишком сложное и неоднозначное, чтобы я могла дать ему определение, поэтому приведу несколько примеров. Слово «дискотека», по мнению пана Соломона, было маркировано «попсовым» дискурсом, и в результате мы писали «гопця-дрыпця». Слово «богослужение» ассоциировалось у него с «православным дискурсом», и оно заменялось словом «месса». «Компьютерный дискурс» тоже вызывал у пана Айвазовски определенные «маркированные» опасения, и поэтому приходилось писать «вложение», а не «аттачмент», «отрез», а не «файл», «пластинка», а не «дискета», и «зеркальный круг» вместо «компакт-диск».

Однако в том, что касается пана Соломона, удивительней всего история его любви.

Уже больше восьми лет он влюблен в Шарлотт, француженку украинско-таитянского происхождения, с которой познакомился в буквальном смысле во сне и никогда живьем не видел. Однажды ему приснилась невероятно красивая девушка с волосами медного цвета, как у женщин на картинах Тициана, и с загадочным взглядом женщин с картин Вермеера, с ослепительно-белой кожей, под которой тоненькие прожилки вырисовывали узоры переплетенных друг с другом тропических цветов. Ее очи были зелеными утром и карими вечером, а ресницы — такими длинными и густыми, что ей тяжело было широко раскрывать веки, и потому, прищурившись, она разглядывала мир через небольшую щелку.

Во сне пана Айвазовски девушка медленно раздевалась, и когда полностью обнажились ее маленькие, но соблазнительно округлые груди, из сосков брызнуло молоко, и на оконном стекле, которое вдруг оказалось перед нею, капли растеклись и образовали буквы, сложившиеся в некий электронный адрес и имя Шарлотт. Утром пан Айвазовски написал незнакомке, и с той поры они посылают друг другу по тринадцать писем ежедневно. Тринадцать — любимое число Шарлотт.

Ее отец — сын украинских эмигрантов, а мать — таитянка. Они познакомились в кругосветном круизе на теплоходе «Икар» и поженились на третий день знакомства. Для этого они сошли с теплохода в ближайшем порту, чтобы зарегистрировать свои отношения, что их и спасло, поскольку теплоход тут же и затонул.

У Шарлотт шесть сестер, ни одна не знает украинского, зато все чрезвычайно красивы и имеют волосы ярко-рыжего цвета. Шарлотт занимается экспертизой духов для известнейших французских косметических фирм. В свободное время она вышивает. Ее бабушка когда-то зафиксировала свои любимые узоры на куске полотна, а теперь оказалось, что таких рисунков уже не помнят даже в глухих карпатских селах. В день, когда Соломон Айвазовски написал ей первое электронное письмо, Шарлотт принялась вышивать их брачную постель. Белыми нитками, оставленными ей в наследство бабушкой, на белом полотне ручной работы, привезенном из Украины. За год она успевает вышить один комплект, снимки всех орнаментов постоянно присылает любимому, и они обсуждают каждую деталь этих вышивок; столь же подробно оговаривают и церемонию своей будущей свадьбы, которая должна стать действительно грандиозным событием. В том, что они теперь всегда будут вместе, у них никогда не возникало сомнений. Хотя почему они за восемь лет так ни разу и не встретились, никому не известно.

Знакомые пана Айвазовски оживленно сплетничают на эту тему. Одни считают, что Шарлотт боится путешествовать, чтобы не простудить свой уникальный нос и не утратить чувствительности к запахам. А пану Айвазовски отказали в визе. Другие уверены, что Шарлотт на самом деле отнюдь не влюблена в пана Соломона, и он просто хвастается, чтобы создать вокруг себя романтический ореол. Самые смелые допускают, что никакой Шарлотт вообще не существует, а история со сном пана Айвазовски и тринадцатью любовными письмами, которые ежедневно приходят в его редакционный почтовый ящик и в существовании которых нет ни малейших сомнений, — симптомы психического заболевания, поскольку письма эти пан Айвазовски отправляет себе сам.

На тему романтической влюбленности Соломона Айвазовски Юлиан Осипович написал эпиграмму: «Пароксизмы страсти дики — втюришься и в Эвридику».

Как определить, кого на самом деле убили

— Ну шо, пацаны, клепаем газетенку? — жизнерадостно прогудел с порога пан Незабудко своим колоритным басом. Он снял пальто и шляпу, смахнув дождевые капли на пол, и уселся на редакторский стол. — Я теперь перешел на короткие формы стихосложения, почти как у японцев, — сообщил он далее. — Вот послушайте: «Заруби-ка, дружок, ты себе на носу, что е…ться приятней одетым в лесу».