Ты не собираешь грибы, потому что не любишь их есть, а только находить, они теряют привлекательность, слипшись на сковородке в клейкую вываренную массу. Ходишь по улицам, лишь время от времени посматривая под ноги, потому что смотреть на самом деле нужно вверх, с детской медлительностью и обстоятельностью останавливаться и наблюдать за тем, как туча набегает на солнце и как отличается твоя собственная тень утром от тени вечерней.
Это напоминает поочередное существование в двух разных режимах видеозаписи — ускоренном и замедленном, в двух разных звуковых аранжировках — когда в одном случае музыкальное сопровождение состоит, скажем, только из ритм-секции, а в другом этой секции нет вообще. Оба эти режима одинаково искажают действительность, существование в каждом из них одинаково затруднено, и со временем возникают сомнения, существует ли вообще какая-то действительность за этими искажениями. А хуже всего — когда приходится слишком долго существовать только в одном режиме, скажем, несколько лет работать без отпуска или, наоборот, несколько лет провести без работы, в вынужденном отпуске. Или когда платят тебе настолько мало, что постепенно перестаешь понимать, как можно тратить деньги на обед в кафе, если приготовить все это дома гораздо дешевле. Хуже всего даже не временные бытовые неудобства, связанные с каждой из этих ситуаций, а незаметные изменения в сознании, которые в конечном итоге превращают тебя в какого-то совсем другого человека, с которым ты вроде и не имеешь ничего общего. Более того, когда ты соглашаешься на существование в том или ином искаженном режиме, ты не знаешь наперед, к каким именно изменениям в сознании это приведет, и потому ты словно с самого начала лишаешься права выбора. А когда понимаешь, что уже поздно и изменения — вот они, здесь, не остается ничего иного, как списывать это на возрастные кризисы.
Возможно, хуже всего в этом случае — когда точно знаешь, только чего ты больше не хочешь.
Дважды в месяц, по пятницам, в клубе ПТУ № 13 проводятся творческие вечера. Здешний актовый зал одинаково хорошо (или одинаково плохо, по мнению тех, кто привык к другим стандартам) приспособлен к литературным чтениям, выставкам или театральным постановкам. «Когда-то раньше», как любит очерчивать эту эпоху мой отец, не имело особого значения, что именно происходит в данную пятницу. Важно было то, что происходит какая-то «импреза» и что на нее нужно прийти. Не столько чтобы увидеть саму «импрезу», сколько чтобы увидеть друг друга и вместе провести время после нее. В общих чертах эта традиция сохранилась и до сих пор, если игнорировать заметное уменьшение числа заинтересованных и прогрессирующую «специализацию» — художники уже практически не ходят к литераторам, а театралы не интересуются живописью.
Изменились и темы разговоров. Вопрос о том, понравилось или не понравилось только что увиденное, как-то незаметно стал считаться нетактичным и перестал звучать. Так, скажем, никому не приходит в голову после свадьбы обсуждать, хорошо ли играли музыканты. Зато гораздо чаще разговор стал переходить на то, как плохо живется общим знакомым, сделавшим карьеру в Киеве или Львове или уехавшим за границу. Само собой разумеется, всем, кто уехал из Тигирина, должно житься плохо. Определение «тут они кто-то, а там они никто» давно уже стало непреложной истиной. А поскольку с каждым годом уехавших все больше, поговорить есть о чем.
Мне все эти разговоры почему-то напоминают мою любимую детскую игру, о которой я теперь вспоминаю почти с ужасом. Мне чрезвычайно нравилось играть в библиотеку. Тетеньки с пухлыми белыми руками и вросшими в пальцы обручальными кольцами, которые двигались между бесчисленными стеллажами нашей городской библиотеки словно во сне, отчего-то вдохновляли меня на подражание. Я мечтала о том, как вырасту, займу место одной из них, и тогда у меня будет свободный и неограниченный доступ к самым интересным книгам, которые месяцами невозможно перехватить, потому что они постоянно «на руках», как буду читать все подряд, в алфавитном порядке, и погружусь в истинную нирвану. Мечтая об этом, я завела дома картотеку воображаемых читателей и старательно вписывала в каждую карточку фамилию автора, название книги и библиотечный код, специально поставив такие коды на все свои детские книги.
На особо ценные, с моей точки зрения, книги я надевала дерматиновые обложки для учебников или полиэтиленовые обложки для тетрадей, и мне почему-то очень нравилась даже отчетливая непреходящая резиновая вонь этих обложек. Я никак не могла понять свою тогдашнюю подругу, соседку Свету, которая жила этажом выше и с которой мы разговаривали по-русски, потому что так они разговаривали дома. Родители Светы были довольно состоятельными людьми, и апогеем этой самостоятельности мне тогда представлялись духи «Опиум», которыми пользовалась Светина мама, и их библиотека — серия всемирной литературы в русских переводах, но больше всего — полное собрание сочинений Носова (Носов Ник. Ник., как называет его «Советский энциклопедический словарь»). Полное собрание сочинений Носова — это в моем тогдашнем восьмилетием сознании было какое-то неземное счастье. И я никак не могла понять, почему моя подруга с таким счастьем под боком, в собственной гостиной, до сих пор не прочла ни одной книги, и охотно одалживала мне любую из них всего-навсего за мороженое, а иногда и просто так. Переживали по этому поводу и ее родители, постоянно ставили меня ей в пример, и это не могло, конечно, не отразиться на нашей дружбе, которая еще как-то одолела период начальной школы, но уже после пятого класса мы проводили вместе время все реже, а за последние пятнадцать лет не виделись ни разу.
Это монотонное и скучное развлечение — заполнение карточек — казалось мне тогда не менее интересным, чем приключения зануды Вити Малеева. Я могла часами представлять себе каждого посетителя своей виртуальной библиотеки, в которой на выдачу было всего 80 книг, на остальные родители не разрешили мне поставить коды. Мне было интересно мысленно обсуждать с посетителем прочитанное и спрашивать, например, почему книги Павла Загребельного ему нравятся больше, чем произведения Романа Иванычука, и наоборот.
При этом ни мне, ни моим воображаемым читателям никогда не приходило в голову критиковать те или иные книги, искать в них захватывающий сюжет или возмущаться их соцреалистической серостью, и, наверное, именно это превращало игру в какую-то болезненную компенсацию всего, чего так не хватало в книжной реальности моего детства. Теперь мне кажется просто ужасной мысль, что я могла часами заниматься таким бессмысленным делом, как переписывание фамилий и названий с одного листка бумаги на другой, и даже получать от этого удовольствие.
Хотя, с другой стороны, то, чем я занимаюсь теперь, все эти колонки цифр и названий телепередач напротив цифр мало чем отличаются от моей детской игры в библиотеку. И иногда мне даже удается ощутить нечто близкое к медитативному удовольствию от этой убаюкивающей повторяемости, от возможности делать это автоматически, не задумываясь. И наверное, если тренироваться годами, то можно снова вернуться к тому детскому довольному отупению, когда обреченно и спокойно воспринимаешь факт, что занятие твое, как и все твое существование, — серое и неинтересное, зато комфортное и обеспеченное. Все сводится к устоявшимся ритуалам, простому делению на белое и черное, к игнорированию мелких, хотя и неотвратимых изменений в сознании.
Последнее время я все реже посещаю пятничные «импрезы» в ПТУ № 13 — только когда меня затаскивает туда Теобальд, которому очень нравится творческая тусовка Тигирина. После действа мы обычно собираемся еще и у меня, и тогда ради Теобальда все переходят на английский, а Теобальд и далее пользуется украинским, но, в отличие от нашего английского, его украинский уже почти идеален.
Последнее время я все чаще пытаюсь не думать о кризисе среднего возраста, кризисе, к которому неуклонно приближаюсь (а возможно, уже незаметно приблизилась) и о котором стало так модно говорить в среде причастных к «тигиринскому феномену», что иногда может сложиться впечатление, что пресловутый кризис переживает сама эта среда. Хотя я, конечно, не чувствую в себе достаточной компетентности, чтобы ставить такой серьезный диагноз.