Москва зашевелилась, как пчелиный улей. Пятнадцатого октября полковник Рябцев отдал приказ о расформировании шестнадцати революционных полков.
В тот же день 1-я артиллерийская бригада получила приказ ставки о немедленной отправке в полном составе на фронт.
В тот же день в Калугу на отдых прибыл с фронта 4-й Сибирский казачий полк.
Страшный день пережил Сережа Павлушков. Ну, что из того, что на бурном заседании полковой комитет решил не выполнять приказа? Что они могут сделать? Надо решать — с кем? Еще можно вернуть доверие офицерства, голосуя за выполнение приказа. Но это значит ехать на фронт. Ужас! Нет, лучше держаться за солдат…
Назавтра стало легче: все полки отказались подчиниться приказу командующего военным округом. Так, ясно.
Нет, неясно! Через три дня опять осложнение. Казаки и драгуны в Калуге обстреляли Совет и схватили его руководителей— большевиков. Ага, начинается… Но как быть Сереже?
Ничего, ничего не понимает и Ваня Федорченко, что творится кругом. Занятия в университете, по существу, прерваны. Ну, это временно, пока можно бы заниматься дома. Но и дома нет спасения от событий. Отец каждый день приносит странные новости. Бастуют городские служащие: трамвайщики, электрики — это понятно. Но что какое-то делегатское собрание милиции постановило присоединиться к ним, — это уже непонятно. Милиция — и вдруг бастует! Потом еще нелепее: отряд вооруженных рабочих — Красной гвардии (она сейчас существует во всех районах) — приехал на грузовиках на Чистые пруды и произвел обыск в доме городского головы Руднева. Обыск у городского головы! Отец крайне удивлен, но не возмущается. Говорит только, что это несколько недемократично. Что Руднев получил несколько ящиков оружия с Тульского завода, это всем служащим известно, но неужели он так глуп, что сложил их в свой чулан? Все служащие городского общественного самоуправления знают, что это и еще кое-какое оружие роздано домовым комитетам. В общем, это справедливо: если вооружать рабочих, почему не вооружить и домовую охрану? Спросили бы у Федора Ивановича, где оружие, не нужно было бы поступать так недемократично, делать обыск у городского головы. Что будет дальше? Не волнуйся, мать, мы люди маленькие, беспартийные, не рабочие, но и не капиталисты, нам ничего не будет. Правда, Ваня? Все утрясется, не может Москва жить без городского самоуправления — раз; России, какая она ни будь, нужны ученые люди — это два, и всем, всем, всем нужны добрые жены, заботливые хозяйки и нежные матери.
Вечером 26 октября мать Володи Жукова отправилась на очередной концерт в госпиталь мадам Филипповой. Хотя Филипповы только булочники, но это — крупнейшая фирма, у них все как в лучших домах, и даже свою оригинальную виллу в Вадковском переулке мадам Филиппова превратила в уютнейший лазарет.
«Странно, почему у лазарета не стоят автомобили, как обычно? Мне-то совсем близко, но неужели другие артисты поедут на извозчиках? Странно.
Еще более странно было в самом лазарете. Больные были не в халатах, а в гимнастерках, суетились, шептались, гремели ружьями. Мадам Филипповой нет. А как же концерт? От-ме-няет-ся? Но почему? Боже мой, откуда я знаю о каких-то событиях? Что? В Петрограде восстание? Ну и что же, при чем тут концерт? Ведь мы в Москве, а не в Петрограде; пусть там отменяют концерты… Что вы говорите? Большевики заняли телефонную станцию? Дом генерал-губернатора? Ужас, ужас!
А Володя? Где мой мальчик? Конечно, дома нет… Побегу к Павлушковым, у них тоже сын офицер… Не возвращался? Представьте, Володя тоже. Я так беспокоюсь, так беспокоюсь! Говорят, выступили эти ужасные большевики, и офицеры будут с ними сражаться… Мне странно слышать это от вас… Вы — мать и должны тоже беспокоиться о своем сыне… Не-по-нят-но… Ну, прощайте, голубушка, я иду спасать сына…»
Спасение пришлось отложить до утра. На улицах темно и страшно. И вообще надо все обдумать.
«…Неужели я проспала?.. Гм, уже двенадцатый час… Итак, в Скобелевский комитет, к Николаю Ивановичу. Он начальник и должен знать, что с Володей… Ни одного извозчика. Придется идти пешком до Екатерининской площади: чего не сделаешь для сына? Странно, магазины на Александровской закрыты. Разве сегодня праздник?.. Позвольте, почему нельзя дальше идти? Вы, что же, милые мои, с ружьями кинематограф „Олимпию“ охраняете?…Нет, никто не смеет остановить мать, идущую спасать сына!.. Не кричите на меня, я вам не разрешаю!.. Арестовать? Меня-я? Глупости какие! Я же иду домой: видите, поворачиваю. Охраняйте ваш кинематограф, „олимпийцы“, ха-ха!..»
Не вернулся и Митька к своему старому хозяину Дубкову. Красногвардейцы военно-артиллерийского завода преградили путь и высокому худому солдату.
— Назад я не поверну, — твердо заявил солдат. — Ведите меня к своему караульному начальнику.
— Мы не военные, — ответил рабочий, — мы — Красная гвардия; сейчас вызову кого надо.
В здании кинематографа на углу Александровской и Трифоновской расположился Военно-революционный комитет Сущевско-Марьинского района. Было шумно и суетливо. Прибегали и убегали связные, шли рабочие с окрестных заводов. Где-то неспоро стукали две пишущие машинки.
Митьку привели к усталому седоватому человеку с воспаленными глазами. Митька его сразу узнал: Савин Михаил Михайлович, к нему на Прохоровку ходили они, ребятишки, в девятьсот пятом. Постарел, — видно, много пережил… Не стоит напоминать ему о той встрече, — разве он может помнить долговязого парнишку, которого и видел-то всего раз?
Михаил Михайлович внимательно прочел Митькины бумажки и особенно тщательно разглядывал партийный билет.
— В свою часть хочешь, товарищ? Здесь, знаешь, люди очень нужны. Вот прислали два десятка красногвардейцев с военно-артиллерийского, а свои все без оружия… Положим, винтовки вот-вот доставят, да ведь обучать надо, чтобы хоть немного владеть умели… Обучение? Проходили, возможно, но лучше еще раз проверить. Очень нам люди нужны. Я считаю, что здесь не менее важный пост, чем в другом месте. А впрочем, как знаешь… С нами? Ну и хорошо… Сейчас тебе настукают мандат, возьмешь пяток вооруженных и сходишь по одному делу.
Митька вернулся в революцию.
Никогда еще не было такого бурного митинга в 55-м полку. Сережа всегда считал, да и в комитете говорили, что полк у них средний и, стало быть, правильный, все партии представлены, а что большевики все норовят свои резолюции провести, так это не очень страшно. На ночном митинге прочли телеграмму из Петрограда, что II съезд Советов объявил переход всей государственной власти к Советам. Что тут было! Одни большевистские высказывания. Другим партиям и рта разинуть не давали, да, надо сказать, и не особенно пытались выступать меньшевики и эсеры. Офицеры враждебно молчали, а наутро оказалось, что из трехсот офицеров в полку осталось всего восемь, в том числе Сережа. Остальные ушли в Александровское военное училище. Вместо полкового комитета избрали ревком.
Наступают грозные дни.
В эти дни, Сережа, должна решиться твоя судьба.
Двадцать седьмого октября Рябцев объявил город на военном положении и предъявил наглый ультиматум Военно-революционному комитету, требуя его роспуска, отозвания из Кремля караула 56-го полка и возвращения всего оружия, вывезенного из арсенала. Срок — 15 минут.
Днем двадцать восьмого октября, после объединенного заседания райкома партии, районного Совета, ревкома и штаба Красной гвардии Сущевско-Марьинского района, Михаил Михайлович созвал командиров отрядов и сообщил:
— Товарищи! Бои с буржуазией начались. Пролилась первая кровь. Вчера вечером на Красной площади юнкера напали на отряд двинцев, которых в свое время мы сумели освободить из тюрьмы. Были серьезные потери с обеих сторон. Двинцы штыками пробились к Моссовету.
Юнкера открыли наступление со своих опорных пунктов. Они сосредоточиваются главным образом около центра. Окружен Кремль, около Моссовета идет перестрелка. Но окраины в наших руках, а на окраинах наши главные силы— революционные полки и Красная гвардия. Наша задача — помочь товарищам. Но нельзя забывать, что и у нас в районе есть вражеские гнезда. Разведка (он взглянул на Митьку) доносит, что господа будущие инженеры собрались в своем училище на Бахметьевской. Ревком постановил в первую очередь разоружить этот очаг контрреволюции. Боевые задания получите в штабе.