Даже в современном обществе, в котором каждый вынужден индивидуально приходить к своему решению и алгоритмы заданы по критериям материальной выгоды, большинство населения не справляется с задачами такого рода самостоятельно, особенно в молодом возрасте. Именно поэтому мы все время советуемся с друзьями и подругами, со старшими, с юристами и врачами.
При всех известных этнографам формах гаданий (по внутренностям жертвы, по форме застывшего в воде расплавленного воска, по брошенным на землю палочкам или встряхиваемым в плетеной корзинке фигуркам – последний вид гадания Лотман разбирает особенно подробно с семиотической точки зрения) у гадателя остается большой выбор для интерпретации. В результате и текстовая часть обряда может под влиянием мудрых членов общества постепенно преобразовываться. Наличие сильной консервативной компоненты в лице рядовых участников массовых ритуалов обеспечивает рациональную долю консервативизма, не мешая в принципе быстрому развитию общества.
Кроме того, «общество, построенное на обычае и коллективном опыте, неизбежно должно иметь мощную культуру прогнозирования. А это с необходимостью стимулирует наблюдения над природой, особенно над небесными светилами, и связанное с этим теоретическое познание.» (стр. 350-51). Все это мы, действительно, согласно новейшим исследованиям предыстории, наблюдаем в каменном веке. Теоретический анализ историка культуры оказывается лучшей из известных мне моделей первобытного общества. К первобытному обществу можно полностью отнести и следующее описание мира устной памяти:
Мир устной памяти насыщен символами. Может показаться парадоксом, что появление письменности не усложнило, а упростило семиотическую структуру культуры. Однако представленные материальными предметами мнемонико-сакральные символы включаются не в словесный текст, а в текст ритуала. Кроме того, по отношению к этому тексту они сохраняют известную свободу: материальное существование их продолжается и вне обряда, включение в различные и многие обряды придает им широкую многозначность. Самое существование их подразумевает наличие обволакивающей их сферы устных рассказов, легенд и песен. Это приводит к тому, что синтаксические связи этих символов с различными контекстами оказываются «разболтанными». Словесный (в частности, письменный) текст покоиться на синтаксических связях. Устная культура ослабляет их до предела. Поэтому она может включать большое число символических знаков низшего порядка, находящихся как бы на грани письменности: амулетов, владельческих знаков, счетных предметов, знаков мнемонического «письма», но предельно редуцирует складывание их в синтаксическо-грамматические цепочки. Культуре этого типа не противопоказаны предметы, позволяющие осуществлять счет в пределах, вероятно, достаточно сложных арифметических операций. В рамках такой культуры возможно бурное развитие магических знаков, используемых в ритуалах и использующих простейшие геометрические фигуры: круг, крест, параллельные линии, треугольник и др. — и основные цвета. Знаки эти не следует смешивать с иероглифами и буквами, поскольку последние тяготеют к определенной семантике и обретают смысл лишь в синтагматическом ряду, образуя цепочки знаков. (стр. 351).
Окончание главы «Альтернативный вариант …» посвящено конфликтам на стадии изобретения письменности. Здесь и гнев Моисея, разбившего скрижали завета с высеченными на них письменами, которые должны были по его и Бога замыслу дать народу новый механизм памяти, которому народ предпочел однако старый и привычный вариант коллективной памяти в лице поклонения тельцу и ритуальных плясок перед идолом. Здесь и Диалог Платона «Федр», в котором Сократ рассуждает о вреде письменности, об анормальности общества с письменностью, которое способствует забывчивости, уничтожает упражнения памяти и уничтожает созданные веками мнемонические системы. «Показательно, что платоновский Сократ связывает с письмом не прогресс культуры, а утрату его высокого уровня, достигнутого бесписьменным обществом.» (стр. 353).
Интересно мнение Лотмана о том, что письменность становится необходимой для общества только в нестабильных условиях существования. Он не называет прямо катастрофы в качестве спускового механизма письменности, как это сделал я в «Истории под знаком вопроса», размышляя о возникновении европейской исторической идеи. Но зато он описывает условия возникновения письменности как «нестабильность исторических условий, динамизм и непредсказуемость обстоятельств», а также частые и длительные контакты с иноэтнической средой, которые и возникают в послекатастрофическом обществе.
Ясно, что письменность не возникает на пустом месте, а появляется как дальнейшее развитие сложных мнемонических систем каменного века, включающих протописьмо при помощи зарубок, засечек, узелков, углублений в камне или на костяных дощечках и символов в форме круга, креста, перекрещенного круга, волны и т.п., использовавшихся в каменном веке в наскальных изображениях и так дошедших до нас.
Психоз удревления, продемонстрированный на примере свайных поселений
Большое значение для развития археологической науки имело открытие озерных свайных сооружений. Так называется всякая постройка, воздвигнутая на столбах или жердях (сваях), вертикально вбитых в дно реки, озера или в землю.
Гальперина, Г..Ф., Доброва Е..В. Популярная история археологии, стр. 62
Свайные постройки не являются обязательно признаком невообразимой древности. Тем не менее, следующий рассказ Геродота о существовании свайных построек на озере Празиас в Македонии воспринимается историками именно в таком ключе (в данном случае историки говорят о V веке до н. э.):
Посредине озера находятся соединенные между собой помосты на высоких сваях, и туда ведет с суши всего лишь один мост. Сваи, на которых стоят эти помосты, были построены самими жителями в давние времена; затем они издали следующий закон: за каждую женщину, на которой кто-либо женится, он должен привезти три столба с гор и должен вбить их...
Маленьких детей жители привязывают за ногу веревкой из боязни, что они могут упасть в воду, лошадей и вьючный скот они кормят рыбой.
Рыбой сегодня ни ослов, ни лошадей уже не кормят: ее и людям не хватает. Но свайные постройки еще и сегодня можно встретить в разных концах света: не раскопанных археологами, а населенных современными жителями нашей планеты. В дельте Меконга, например, такие поселения встречаются довольно часто. Их жители занимаются рыбной ловлей и, кроме того, разводят рыб прямо у себя под ногами: пространство между сваями дома при помощи сетей превращается в замкнутое, так что ни одна крупная рыба не в состоянии выплыть за пределы «стен» из сетей. И в этом пространстве нагуливают вес крупные рыбины, которых кормят отходами домашнего хозяйства, в том числе и экскрементами членов семьи. В другом азиатском государстве, ныне прозывающим себя Миамаром, а до недавнего времени именовавшегося Бирмой, имеется этнографическая группа инта, живущая изолированно в надводных свайных посёлках вдоль юго-восточного берега озера Инле.
В южной Америке есть даже государство, происхождение имени которого обязано свайным поселениям. Якобы в самом конце 15-го века, приблизительно через год после открытия этой местности Колумбом, сюда приплыл Америго Веспуччи, имя которого сегодня носит весь Новый свет. Он увидел среди прибрежных лагун поселения местных индейцев, которые покоились на сваях. Хижины индейцев располагались над водой на настилах и были соединены между собой мостиками. Вид этих свайных поселений напомнил Америго Веспуччи итальянскую Венецию: не ту, которую мы знаем сейчас, с ее многоэтажными домами и насыпными улицами и площадями, а современную путешественнику, уже сильно разросшуюся, но, очевидно, еще сохранявшую характер свайного поселения. Поэтому он назвал побережье со свайными поселениями индейцев Венесуэла, что по-испански значит «Маленькая Венеция». Название это прижилось, а со временем так стали называть всю расположенную за побережьем страну.