— Друга моего нет?

— Давно уже не было. Раздевайтесь.

— …Попозже зайду.

Потом еще в баню заглянул, где мафия смывает грехи. Однажды было с ними дело: начальник их наше учреждение в карты выиграл. Договорились делать «ванек-встанек» на валюту. Наполнитель: по документам — свинец, а на самом деле — титан. Поставили сто тысяч штук, валюту огребли. Оказалось по документам — свинец, а на самом деле — чугун! Русская игрушка «ванька-встанька»! Какая разница — как, главное, чтобы стоял! Обиделись почему-то, честность взыграла! С автоматами на нас пошли. Пришлось дыхнуть на них пламенем, чтобы поняли, что к чему!

— Ванька не заходил?

— Не было.

Где же этот сатрап режима, теперь неизвестно уже какого?

…Не хотел сюда заходить, напоследок оттягивал. Но что делать? В студенческие годы халтурили тут, обмывали привезенных после несчастных случаев — со всего города свозили сюда. Работы хватало! С тех пор шутили, мол, в морге блат. Иногда заходили.

— Типа этого… не было тут?

Наш друг, теперь кандидат наук, как-то косо смотрел.

— Да давно вас жду!

— В каком смысле?

— В прямом! Хана вам пришла, как и всем нам! Давайте, пока еще на пол не кладу! Давно нас могила ждет! Пользуйтесь, пока я тут, недолго осталось!

Да — мрачно. Но несколько общо.

— Значит, пока не было его?

Молчит. Гляжу — и глазам своим не верю: два знаменитых артиста — Юсупов и Харламов,— знаменитые и к тому же живые!

— Нам куда?

Хозяин мрачно:

— Пройдите в тот зал!

Ушли — и оттуда сразу же выстрелы, вопли донеслись.

— Что это?! — говорю.

— Дожили! — он говорит.— Зал один сдаем под дубляж фильмов!

Ну, это неплохо, наверное. Искусство и смерть. И когда я уходил, оттуда дикий хохот раздавался. Это посильнее, чем «Фауст» Гете.

У орлов спрашиваю — «Не было». У девиц-красавиц — «Нет!». Значит, одному мне тянуть лямку вампира? Прихожу на вокзал. Появление Кошкина с зеленоватым лицом эффектней бы было, но этого гада и на том свете работать не заставишь! По вокзалу метался, успокаивал себя: «Умо-ляю, ты же в хол-ле! Я апеллирую к твоему интеллекту!» Уговорил.

Наконец подали поезд. А вот и Высочанский движется, размышляя о судьбах страны. Встал у него на пути.

— О! И вы здесь? — вздрогнул.— Откуда?

— Из морга,— глухо проговорил.

Он деликатно не стал выспрашивать, как там. Явно, что хорошего — ничего. Скорбно помолчали — пока время не стало поджимать.

— Ну так вот,— торопливо Высочанский говорит.— Вашу лодку, конечно, мы никому не отдадим! Сами доделаем! Так что можете унитаз обратно приваривать! — Улыбнуться попытался, но я не поддержал.

Хотел он хотя бы шаг ускорить, но я не поддержал. Медленно шли.

— И на регату мы с вами пойдем.— Он меня взбадривает.— Только, конечно, без этого солдафона вашего!

Я метнул на него взгляд. Он осекся.

— Впрочем, сами решайте! — торопливо заговорил. Все что угодно уже мог обещать, лишь бы из этого цепенящего Царства Смерти ноги унести! Не сдержавшись, глянул на башенные часы.

— Год уже стоят! — мрачно выговорил я. Он вздрогнул.

Но поезд все же ушел.

Кого это он солдафоном назвал? Гурьича нашего? Чушь! Вот первый командир наш, Пигасов,— вот это был солдафон! Входишь — лежит, грязными носками к тебе.

— Разрешите доложить?

— Докладывайте!

— Извольте встать!

— Что-о-о-о?! Пять суток ареста.

Ну, арест на подводной лодке — значит, не обедаешь со всеми в кают-компании, а на вахту исправно ходишь и на занятия.

Через пять суток являемся оба.

— Разрешите доложить.

— Докладывайте.

— Извольте встать.

— Десять суток!

Являемся через десять суток.

— Разрешите доложить.

— Докладывайте.

— Извольте встать.

— …Пятнадцать суток!

Весь флот уже следил за нашей титанической борьбой — только о нас в кают-компаниях и говорили. Вдруг является на лодку комбриг, капитан первого ранга Гурьев.

— Почему отсутствуют в кают-компании офицеры Кошкин и Петров?

— Находятся под арестом!

— Ясно.

В очередной раз являемся к Пигасову.

— Разрешите обратиться?

— Обращайтесь.

— Извольте встать.

— Двадцать суток.

И это продолжается почти год. Но служим четко.

И вот однажды — сидим с Кошкиным верхом на торпеде, и вдруг взмыленный командир нашей БЧ-4 с очень подходящей для подводника фамилией Непийвода.

— Там от Гурьича вестовой. Вас спрашивает.

Сверкая шевронами, вестовой, слегка брезгуя, сажает нас на белый комбриговский катер, мчит.

Предстаем перед Гурьичем. Тот встает, здоровается за руку, предлагает нам садиться. Каюта красного дерева, бюро, кресла — Гурьич сидит с чуть приспущенным галстуком, курит тонкую папиросу, сверкают золотые запонки. Дружески расспрашивает нас — как служится, входит ли в наши намерения стать в ближайшее время вахтенными офицерами. Рубим: так точно!

Потом вдруг Гурьич говорит нам:

— Сегодня в нашем театре открываются гастроли казанской оперетты «Фиалкой Монмартра». Хочу вас пригласить!

Мы цепенеем. Тупо бормочем — мол, как же так, в промасленных комбинезонах? Гурьич чуть поворачивается к вестовому.

— Съездите, голубчик, за их парадной формой!

И вот весь рейд видит, как мимо всех кораблей летит наша парадная форма! К пирсу подается автомобиль. Едем.

Кончается «Фиалка». Зал аплодирует. Мы, стоя в царской ложе, тоже хлопаем белыми перчатками. Овации нарастают, и вдруг в зале постепенно все поворачиваются — и аплодируют нам!.. Что нужно в жизни еще?

Я взял в гараже машину и мчал по шоссе к Гурьичу на мызу. Там разберемся.

Нашли реакционера! Когда плавали уже вместе, сколько они с Кошкиным набирали брошюр: религия, мистика, забытые цивилизации, НЛО! По очереди среди ночи врывались ко мне в каюту то один, то другой: «Что несет этот мракобес!» — «Успокойтесь, дайте хоть немножко поспать!» Глубина — сто двадцать, цистерны не продуть, а у них проблема — кто и откуда на Землю прилетел!

Конечно, с Высочанским у них с ходу не сложилось: когда тот еще местным депутатом был, но уже пытался нас красивой жизнью от суровых трудовых будней отвлечь.

Помню, устраивал прием во дворце Белогривских, великие князья из-за границы пожаловали. Гурьич нацепил свой иконостас — на нем, ясное дело, и знакомые профили мелькали. Высочанский слегка поморщился. Гурьич посуровел.

Высочанский говорит:

— Вот затеваем тут парусную регату под девизом «Великая Россия». Цель — восстановить порванные нити, возродить генеалогические древа. Вам, как прямому потомку графского рода, я думаю, это интересно?

Посмотрел я вокруг — фраки, чопорная речь. Интересно, до чего быстро демократы монархистами оказались!

Гурьич:

— К сожалению, еще в сороковом написал, что родственников за границей не имею!

Высочанский кинул возмущенный взгляд: «Как он мог!»

— Но тем не менее, разумеется,— Высочанский спасательный круг ему кинул,— вам близки идеалы дворянства, старинных русских родов?

— Идеалы? — Гурьич говорит.— Даже не знаю. Все ведь не однозначно, знаете. Вот мой отец преподавал в артиллерийском Михайловском училище. Негласно, конечно, но брали туда представителей только самых древних родов — Черкасские, Оболенские…

Услышав магические имена, вся «чистая публика» около нас стала собираться с бокалами, удовлетворенно кивая. Но я-то Гурьича знал, поэтому продолжения ждал с опаской.

— Интересно! — Высочанский удовлетворенно кивал, из бокала прихлебывал.

— А поскольку мы уже были крайне бедны в те годы,— Гурьич продолжил,— то отец брал в офицерской столовой обеды на семью и в судках приносил. А среди аристократии это позором считалось — обеды полагались, но никто не брал. И отца все эти знаменитые фамилии на офицерский суд чести вызвали: или перестань брать обеды, или уходи. И он ушел.

Все застыли высокомерно, потом, фыркая, стали расходиться. Они, конечно же, казенных обедов никогда не брали!