— Мы не хороним, сударь. Работа у нас другая.
— Ничего не поделаешь. Не устраивать же погребение со священником.
Палач ушел недовольный. Ему не нравился этот не снимающий шлема рыцарь.
С того дня армию Пои сопровождали ночами крики из обоза, где тащился пыточный поезд. Де Труа неистовствовал. Люди, вызывающие его подозрение, по большей части исчезали.
Де Труа не знал, осведомлен ли брат Гийом о его присутствии в армии. Считал, что догадывается. Одеяние рыцаря ордена святого Лазаря он перестал ощущать как защиту. Отлавливая потенциальных агентов брата Гийома, он заботился и о собственной безопасности.
— У вас есть, что мне сказать? — спросил при очередной встрече Великий магистр.
— Я очень хотел бы. Но… Видимо, люди монаха действуют умнее, чем мы считаем. Кого-нибудь я поймаю.
— Боюсь, что вы искалечите половину обозных. Некто де Липон публично жаловался на палачей, искалечивших его старого слугу.
— Этот старый слуга терся возле лошади монаха, будто доставая что-то из-под чепрака, мессир… Вы велите мне прекратить?
— Ничего я вам не велю, а советую быть осмотрительнее. Кстати, ко мне явился Гнако, палач. И сетовал.
— Чем я ему не угодил, мессир? Много работы? Мне казалось, что они любят свое дело.
— Людей Гнако угнетает не количество работы, а то, что нет результата, как они ни стараются.
Де Труа помотал головой.
— Вам не кажется, мессир, что мы подошли к грани безумия?
— Сказать честно, сударь, это я ощутил, когда де Бриссон привез вас из Тофета.
— Я не о том, мессир. Мы заботимся о настроении костоломов?
Граф де Ридфор коснулся своей бороды.
— Пожалуй, я просто устал. Н-да, чтобы закончить… Гнако жаловался, что вы заставляете их работать похоронщиками.
— Чтобы максимально сузить круг людей, посвященных в наши тайны, пусть убийцы хоронят убитых.
Солнце садилось. Диск его был неестественно красным. Мимо шатров тамплиеров и коновязей, возле которых топтались жующие лошади, продвигалась колонна наемной пьемонтской пехоты. Пыль оседала на крупах коней и клубилась в закатных лучах. Орали верблюды маркитантов, скрипели колеса. Пробираясь между повозками, де Труа вдруг поравнялся с телегою пыточного поезда; ее дубовые колеса дробили сухую глину. За телегой тащился шлейф унылого воя. Человека, лежавшего в ней, уже не пытали, он угасал, как октябрьский день.
Не обезумел ли я в самом деле, спросил себя вдруг де Труа. Ведь нет ни единого, ни малейшего признака того, что управляющий здесь повозкой голубоглазый монах есть центр гигантского заговора и готовится его реализовать со дня на день.
Но тогда надо спросить, в чем больше безумия: пытать людей, ловя истину, или забыть разговоры на башне замка Агумон и в хранилище Соломоновых Драгоценностей, забыть непостижимое происшествие в госпитале святого Иоанна.
Нет уж, подумал Де Труа, провожая взглядом повозку, полную затухающего воя, пусть безумие, пусть брезгливый испуг думающих, что веруют, пусть их усмешки — защита ничтожеств. Истинный путь лежит сквозь все это.
Через два дня войско достигло долины возле Хиттина.
Глава xxi. неприятная прогулка
Рано утром, когда на пожухлой траве еще не высохла роса, а на дне «блюда» хиттинской долины лежал туман, король с многочисленной, откровенно невыспавшейся свитой подъехал к шатру Великого магистра. Гюи был в полном боевом облачении. В лучах восходящего солнца сверкали серебряная отделка шлема, наплечник и рифленые толедские набедренники, прочнее и удобнее которых не было в целом свете.
Граф де Ридфор, разбуженный шумом, вышел навстречу его величеству. Рассмотрев экипировку короля, он спросил, не собирается ли тот прямо сейчас атаковать Саладина.
— Нет, — весело сказал Гюи, — пока нет. Я собираюсь всего лишь объехать позиции. Не хотите ли, граф, составить компанию?
После недолгих сборов де Ридфор был в седле. И они поскакали вниз по склону к извилистому ручью и брошенной ферме.
По мнению его величества, оттуда было легче всего рассмотреть положение обеих армий.
Де Ридфор, не споря по существу, заметил, что прогулка не безопасна; оттуда до сарацин — не более тысячи шагов.
— Вечно вы ворчите, граф, — пожурил его Гюи истинно по-королевски, и де Ридфора передернуло.
Лузиньян вырвался на свободу. Он упивался ролью монарха, чувствуя, как ребенок, что учитель не посмеет его приструнить.
— Ну вот, взгляните, граф, — они уже ехали вдоль ручья, огибая молодые миртовые деревья. Король показывал на свой лагерь, а де Ридфор посматривал на вражеский, понимая; что их оттуда отлично видно и вот-вот атакуют. Придется, значит, ретироваться под прикрытие своих арбалетчиков.
— У нас одиннадцать тысяч всадников, — продолжал король. — Не считаю пехоту и оруженосцев. Внушительное зрелище, да?
— Меня беспокоит, что Саладин их рассматривает.
— Однако и мы, клянусь казнями Страшного суда, ясно видим всех сарацин, — парировал король.
Миновали новый изгиб ручья.
— Что вы скажете об их численности, де Ридфор?
— Думаю, сабель у них чуть больше, чем у нас мечей. Есть копья, но их подсчитывать не берусь. Много. И Саладин показал не всё.
— При надлежащем командовании сотня рыцарей рассеет три сотни степняков.
— Не совсем так. Во-первых, у султана больше горцев, во-вторых, его мерхасов можно приравнять к нашей тяжелой кавалерии.
— Да, да, — рассеянно сказал король и показал свите, чтобы она приотстала.
Гюи и де Ридфор стремя в стремя ехали шагом по берегу в тишине, нарушаемой только храпом коней да птичьим гамом из рощи на том берегу ручья.
— Я ведь специально привез вас сюда, граф.
— Я догадываюсь.
— Почему вы не говорите мне «Ваше величество»? — неожиданно спросил Гюи, но де Ридфор так посмотрел, что он смешался. — Ну, ладно, пустое. Впрочем, тут вот в чем дело, граф: меня все оставили.
— Что вы имеете в виду?.. — де Ридфор подчеркнуто не сказал «Ваше величество».
— Что сказал, то и имею. Брат Гийом, скрашивавший мое шумное одиночество во дворце, куда-то исчез. Вы с ним не в ладах? Ведь он мил. Ну, ладно, об этом после. Так вот… Знаете, что мне почудилось в тронном зале, когда я объявил, что сам поведу армию? Я думал, что это — переворот, клянусь спасением души.
— Я вас не очень понимаю.
— Да, я много говорю. Как бы это выразиться… Захотелось мне стать королем, вот что!
— Разве вы не король?
— Не надо, граф, не стоит. Все-таки я закончу… Лишь овладев троном и властью, я понял, что власть мне бросили, как собаке кость. Подложили, как подкладывают сыр в мышеловку.
— Иерусалимское королевство не столь обширно, как, скажем, Франция, но все же не стоит его равнять с куском сыра.
Гюи надрывно вздохнул.
— Мне кажется, граф, вы делаете вид, что не понимаете меня.
— Я редко притворяюсь, Ваше величество.
— Не называйте меня так, — глухо попросил Гюи, — я не знаю, что делать. Все готовы беспрекословно подчиняться, но это парализует волю. Рыцари мне салютуют, солдаты сходят с ума от счастья при моем появлении, а я не знаю, что мне делать. Зачем мы начали эту войну? Войну, в какой Великий магистр ордена тамплиеров увиливает от командования армией. Для чего все это затеяно, граф?
Лошадь короля развернулась, и он оказался лицом к лицу с собеседником.
— Чтобы потерять Иерусалим, — неожиданно для себя бухнул де Ридфор.
Разговор бы продолжился, когда бы не стрела, выпущенная из рощи с того берега. Оттуда с шумом прыгали в воду конные сарацины. Двое, трое, пятеро. Король и Великий магистр обнажили оружие. Свита была в полусотне шагов, и сарацины могли обезглавить католическую армию. Де Ридфор пришпорил коня и налетел на передового, выбиравшегося из воды всадника. Тот успел подставить клинок и отвести удар от головы. Но меч опустился на голову коня, и сарацин, ругаясь и потрясая саблей, съехал обратно в ручей. Со вторым де Ридфор справился без меча. Он занес его, когда лошадь вопившего курда стала передними копытами на влажный обрыв берега и подтягивала задние ноги. Но тяжеловес-жеребец де Ридфора ударил ее мощной грудью с бронзовыми шишаками, и она вместе с хозяином рухнула в быструю воду ручья.