«Ладно», — сказал себе шевалье и спрыгнул у коновязи на твердую землю. Одет он был в кожаную куртку, серые шоссы… На широком с медными бляхами поясе висел длинный латинский меч в небогатых ножнах. Привязав коня и оглядевшись еще раз, шевалье поднялся по гнилым ступеням на веранду, крытую соломой. В помещении пахло горелым чесноком, потом и гнилью. У очага за длинными столами сидели разные люди — по виду все местные, без разбора, от стражников до голодранцев. Пили пиво с подмешанным соком белены, отчего дурели, а потом, под утро, их должно рвать. Играли в кости…

И что сразу отметил шевалье — здесь не было ни одного сарацина, хотя полагалось им быть, как в других пограничных харчевнях близ подножий Антиливана.

Шевалье сел на свободное место в темном углу. За его спиной хохотали и громко спорили.

Подбежал сын хозяина и осведомился, чего господину угодно.

— Баранины и пива.

Не прошло и нескольких минут, как парень появился снова.

¹ — Господин, что сидит в том углу, — очень важный — просил узнать, не соблаговолите ли вы объединиться. Он-де скучает без благородного собеседника.

— Скажи ему, что я не против.

Послышались тяжелые шаги. Шевалье мог бы спорить на что угодно, что это топает немолодой рыцарь в доспехах.

— Приветствую вас, сударь, — пророкотал над головой сочный бас.

Де Труа поперхнулся пивом. Он узнал этот голос.

— Барон де Кренье?

Барон был поражен и только выговорил:

— Ты?

— Садитесь барон, не стоит привлекать внимание.

Барон растерялся, выпучив глаза на старого знакомого.

— Ну, я это, я, сядьте, наконец, и — ближе к делу.

— Так это ты? — обалдело вновь спросил рыцарь.

— Вы надеялись, что я сгнил в сарае среди рабов?

Барон трубно прокашлялся. С трудом поняв, что к чему, он раскрыл на столе свою широкую, отполированную, как красное дерево, рыцарскую ладонь с крепкими мозолями и выговорил:

— Давай, что привез.

Шевалье огляделся и быстро, несуетливо положил в эту ладонь кожаный свиточек, заключенный в футляр.

— А кто ты теперь? — надменно спросил барон. — Я забыл, как тебя звать.

У шевалье дрогнули ноздри и сузились глаза.

— Барон, чем быстрее вы забудете, что я помогал вам, когда вы состояли конюхом Агаддинской капеллы, тем лучше для нас обоих.

Барон де Кренье насупился и разинул рот, чтобы высказаться по этому поводу, но посланец великого капитула не дал ему воли, опередив:

— Что касается имени… Зовут меня шевалье де Труа, и все я воспринимаю как носитель этого благородного имени. Вы поняли?

Де Кренье, вероятно, сообразил, что если братья из Иерусалимского капитула решили, что эта пятнистая рожа имеет право на настоящее дворянское имя, значит, так нужно.

— Уедешь завтра, на рассвете. Подойди к хозяину и попросись на ночлег.

Сказав это, де Кренье встал и, покачиваясь, пошел на второй этаж, где вдоль галереи располагались комнаты постояльцев. Исподволь наблюдая за своим бывшим господином, де Труа определил, какую из них занимает де Кренье. Дальше сделал, как было посоветовано. Попросил дать какой-нибудь угол до утра и запер за собою дверь, через узкое окошко выбрался наружу и залег в кустах у ворот харчевни.

Луна взошла, все было как на ладони. Де Труа не ошибся в расчетах. Вскоре де Кренье перебрался через ограду харчевни в затемненном месте. В тиши было хорошо слышно его сопение. Под ногами хрустели камешки.

Мягко ступая, де Труа заскользил за ним, петляя в тени. Барон устремился вверх, в горы, в сторону от родника. Остановился он возле полузасохшего кедра. От него валил пар.

Из кроны дерева к нему бесшумно рухнул человек. Рыцарь отшатнулся. Шевалье глубже вжался в тень валуна шагах в тридцати от них. Прыгать, как этот человек из кедровой кроны, латиняне не умели, этому не учили и в тамплиерских палестрах. То, что прыгун, был с Востока, с сарацинского Востока, не вызывало сомнений. Но это — не сельджук, не египетский гулям, не курдский мерхас. Сердце шевалье заколотилось. Дохнуло пугающе знакомым.

Свидание в кедровой тени было короткое. Барон отправился тем же путем обратно. А его таинственный собеседник поспешил дальше в горы. Шевалье, не раздумывая, скользнул следом.

Итак, рыцари Храма связаны с ассасинами! Ассасины, храмовники… Что получалось?

Кровь прилила к лицу шевалье. Де Труа стал сокращать дистанцию. Неизвестный что-то почувствовал. Остановился, прислушался. Сделал шаг, опять остановился и оглянулся. Он стоял, улавливая токи ночи. Потом, бормоча что-то себе под нос, пошел дальше. Сделав шагов пять или шесть, снова замер. У шевалье не осталось сомнений. Именно так учили в замке определять, крадется кто-нибудь за тобой или нет. Он выдернул из пояса метательный кинжал. И стоило неизвестному обернуться еще раз, как лезвие, блеснув под луной, вонзилось в его грудь.

Де Труа обыскал труп, нашел то, что рассчитывал найти, и сел на камень, подбрасывая на ладони нож с коротким позолоченным лезвием — непременный атрибут фидаина.

Одно ему стало ясно: надо теперь столкнуть замок Алейк с тамплиерами, и тогда он, Реми де Труа, отец Марк, Анаэль, Исмаил отомстит за себя. Начало есть — он посмотрел на труп ассасина. Можно считать, что орден храмовников нанес грубый удар своему тайному партнеру, нарушая течение скрытных взаимовыгодных дел. Замок должен ударить ответно.

Шевалье встал и, взвесив в руке ассасинский нож, стал спускаться к харчевне.

Интересно, что делает барон? Задание выполнено, ложится спать?

Барон обречен дважды. Во-первых, как человек, знающий, кем был рыцарь де Труа год назад. Во-вторых, как тайный посланец ордена, он будет убит точно так, как делают фидаины, чтобы сомнений не было.

Перебравшись через ограду харчевни, шевалье тихо подошел к коновязи и пересчитал лошадей. Все на месте. Он собирался вернуться в свою комнату, но услышал шаги, которые не мог спутать ни с чьими. Он недооценил своего бывшего хозяина. Для этого обжоры и выпивохи служба все-таки — прежде всего. Сейчас влезет на коня и ускачет. Коня! Шевалье осмотрел лошадей; у одного из породистых жеребцов висела на морде торба с овсом. Решил барон покормить в дорогу своего друга.

Шевалье нырнул под брюхо жеребцу и ассасинским кинжалом надрезал подпругу. Успел!

Барон, подойдя, снял торбу, отвязал повод от коновязи, подвел коня к валуну с плоским верхом, которым здесь пользовались, и взобрался в седло. Похлопал коня по шее, что-то пробормотал ему на ухо, тронул поводья и миновал ворота. Через несколько мгновений раздались вскрик и тяжелый удар о землю. Выбежавший из ворот шевалье тотчас определил — он убился. Шевалье с трудом перевернул тяжелую тушу и воткнул ему позолоченный нож в затылок.

Затем он стремительно и бесшумно вернулся во двор, отвязал своего коня и, не седлая его, выехал на освещенную луной дорогу. Возле трупа, впрочем, остановился, так как явилась новая мысль. Он нагнулся, вырвал кинжал и спрятал в пояс.

К утру де Труа загнал своего коня. Ему повезло: это случилось возле постоялого двора. Там он за небольшие деньги раздобыл довольно крепкую арабскую кобылу. Ей была недоступна стремительная иноходь сельджукского жеребца, брошенного у раскаленной тропы. Но шевалье доволен был ее мягкой, неутомимой рысью, и на рассвете следующего дня, весь в тяжелой известковой пыли, он въехал в южные ворота Иерусалима.

Он тотчас направился к капитулу и велел доложить о себе брату Гийому. Однако стражники о таком не слыхали и позвали начальника, но и тот понятия не имел о монахе.

Находясь в замешательстве, де Труа вернулся в капеллу де Борже. Приор встретил его более чем сдержанно.

— Ваша келья занята, брат Реми. Не возражаете ли отдохнуть в помещении кордегардии?

Возражать шевалье не стал.

Когда он проснулся, рядом уже сидел юноша с постным лицом.

— Вас ждут, господин, — сказал он.

Через час он опять гулял с братом Гийомом под платанами. Шевалье терялся в догадках, кто он такой, брат Гийом? И почему общается с ним исключительно в этой роще вне помещений капитула, как бы не подпуская его к каким-то секретам жизни храмовников.