Пуговицами на его рубашке она, не торопясь, занялась сама.

Закончив, заботливо погладила его по плечам, по груди, немного отстранилась и снова оглядела результат своих трудов. Забавно наморщилась.

– Нет, тебе лучше так…

Инга решительно расстегнула две верхние пуговицы и коротко взглянула на него снизу вверх.

– Вот теперь это похоже на тебя!

Глубоким поклоном Глеб Никитин согласился с таким очаровательным женским мнением.

– Ладно, садись за стол – опоздаешь ведь!

Тяжёлая сковорода всё ещё сохраняла жирный блеск на поверхности изобильной, горяченной яичницы.

– Молоко будешь? Утреннее, соседка только что на крыльце оставила. А у вас там, в походе, готовит кто специально или сами что придумываете…?

Потребовались мгновения, чтобы она опять стала примерной хозяйкой.

Опустив взгляд, капитан Глеб улыбнулся.

– Мы же люди лесные, на подножном корму да на трофеях пока всё держимся.

Привычно ловко двигаясь от вокруг стола, Инга раскраснелась. Светлые локоны выбивались из-под косынки, крошечные капельки выступили на лбу и на переносице.

Осторожно и совсем невзначай Глеб спросил.

– А иностранцы в здешних окрестностях появляются? Ну, разумеется, кроме моих авантюристов?

– Да, бывают, заглядывают разные типы. В последнее время их из города часто привозят наши мужики, на рыбалку, поохотиться.

– Ваши мужики?

Инга смутилась.

– Ну, нет, просто русские, городские, деловые всякие…

И тут же, внимательно оглядев стол, спросила чересчур заботливо.

– Посолено как, нормально? Может, кетчупа ещё дать?

Не совсем прожевав горячий кусок, Глеб отрицательно повертел головой.

– К девчонкам поселковым эти приезжие начинают свататься, когда немного отдохнут от своих фрау на нашей-то природе.

– Есть тут у нас продавщица одна, Екатерина. Молодая ещё, но такая несчастная в личной жизни – ты просто себе не представляешь!

Наворачивая ароматную яичницу, Глеб молча согласился с Ингой, с очевидным удивлением приподняв брови.

– Какой-то толстый, араб вроде, замуж её в прошлом году звал, увивался. Охмурил девку, в город всё возил, в ресторан, в посольство своё, какие-то официальные бумаги вроде как они там с ним заполняли, да вот как-то он в это лето больше к ней и не показывается…

– А Светлана, медсестра поселковая, скоро уедет со своим отсюда. Её-то дружок, иностранный, зовет всё её к себе, зачастил к нам сюда с приездами, с родителями своими обещает уже Светку познакомить.

Ровно сложив около своей тарелки салфетку, капитан Глеб лениво шевельнул в широкой стеклянной вазе на столе оставшиеся с вечера холодные ягоды, кинул в рот самую крупную крыжовину, хрустнул. Прикрыл глаза от удовольствия.

– Вот видишь, даже провинциальные дамы умеют прекрасно устраиваться.… А как эту, вашу медсестру, по фамилии-то…?

– Зачем это тебе?

– Может, я её знаю? По старой памяти?

– Серякова. Она местная, семья их уже давно здесь живет. Только ты, пожалуйста, никому про это, про их роман-то с иностранцем, не упоминай! Светланка всё это в тайне от поселковых бабок держит, сглазить боится, даже мне ничего конкретного не говорит, но я-то догадываюсь! Только бы у них всё получилось…

Не выпуская из рук разноцветную посудную прихватку, Инга присела за стол напротив Глеба.

– Дня три назад заезжала она ко мне, ну, Светлана-то эта, медсестра, со своим милым. Видный такой парнишка, ласковый. Обнимал её всё за талию, в машину подсаживал. Светка долг решила отдать, она перед этим у меня на парикмахерскую денег немного занимала, к его приезду прихорашивалась.

Прохладная приятность крыжовника закончилась.

Глеб, не глядя в вазу, пошарил по пустому прозрачному донышку. Сожалея об аппетитной утрате, улыбнулся, посмотрев внимательно на похорошевшую Ингу, на всё ещё чёткие губы, на две такие славные морщинки в уголках её глаз.

– Нет, не могу вспомнить эту особу. Не знаком был ранее. А ты сама-то как?

– Что?

– Выбрала бы себе кого поприличней, миледи. Из иностранных-то посетителей.

Инга обернулась так резко, что Глеб едва успел спрятать блеск хохочущих глаз.

– Ты на что намекаешь?

– Да так, вспомнил одного торговца потрошками. Он же ведь к тебе с серьёзными намерениями тогда подкатывался, да? Или это мне добрые люди просто настроение хотели испортить?

– Подкатывался…

Всё то, что ему нужно было знать, Глеб Никитин всегда знал, и не было для него сейчас никакой необходимости смущать лишними расспросами зардевшуюся Ингу.

С последней прошлогодней группой участвовать в игре прилетел финский предприниматель Харри Кивела – весьма успешный поставщик замороженной крови и потрохов для российских зверосовхозов.

Усманцев-старший почему-то тогда страшно настойчиво дозванивался до Глеба несколько раз, отыскал его на краю земли, требовал выслушать его очень подробный отчёт о совместных делах, а сам, старый конспиратор, странно покряхтывая в телефон, почему-то упрямо всё сворачивал разговор на ливерного финна и на хозяйку ресторана «Собака Павлова».

Инга хотела было привычно пококетничать, но, увидев серьёзную синюю глубину глаз Глеба, смутилась ещё больше. И, немного помолчав, ответила задумчиво.

– Скучные они все. И финн этот твой тоже…

Без кофе было никак не обойтись.

А разговаривать они продолжали так же, иногда остро встречаясь внимательными взглядами, иногда просто и бережно подшучивая друг над другом.

– Противно быть не самим собой. Не по мне изображать бравого вояку, этакого американского сержанта, подыгрывать этим релаксирующим ребятам, даже понарошку.

– Почему? Из тебя, по-моему, получился бы очень хороший военный!

– Ни-за-что! Есть три серьёзные причины, по которым я никогда не буду состоять ни на какой должности. Во-первых, и ты это прекрасно знаешь, дисциплина и я – несовместимы. Второе вытекает из первого – не люблю подчиняться. Особенно дуракам. И, самое главное и принципиальное для меня, – любая униформа вчистую убивает творчество.

– Было время, когда многие бывшие военные трудно входили в общепринятый бизнес из-за узости мышления, а я – тоже с проблемами – из-за широты моих личных амбиций.

Инга всплеснула руками.

– Ну, ведь ты же по-настоящему умный!

– Однако, ах, как верно ты говоришь, слюшай, хорошо слышать такие слова!

С акцентом и поднятым вверх указательным пальцем Глеб, как и хотел, был действительно забавен.

– Почему ты со мной так часто соглашаешься?! Ни за что не поверю, что ты ни с кем не споришь, только со мной?

– Зачем попусту обижать или расстраивать людей?

Глеб посерьёзнел, поглаживая пальцем кофейную чашку.

– Почти всегда я разговариваю не ради себя, не с целью выставить свою персону в выгодном свете, добиться чьего-либо расположения или пристального внимания. Давно уже выбираю тон или способ общения, способный сохранить спокойствие собеседника. С добрым обжорой я говорю о соусах и вкусе теплых лангустов, пойми – не про своё же бессистемное питание и презрение к тщательной кулинарии мне такому человеку рассказывать. Он же расстроится, он будет обижен! Нет, так с людьми нельзя.

С истовым огородником я поддерживаю разговор о пользе раннего мульчирования и об удивительных свойствах черной пленки при возделывании клубники. Если же я честно скажу, что его убогие шесть соток и будка с инвентарем, называемая в определенных кругах дачей, по моему глубокому убеждению, есть богатство нищеты, он может и впрямь начать пристально думать в этом направлении и опять же может разочароваться в себе. Я этого тоже не хочу.

А сейчас, в этом вынужденном походе, мне разговаривать особенно-то и не с кем. Иностранцы немы, мой соотечественник Бориска юн. И поэтому с ними мне приходится говорить коротко и смешно.