Следовательно, стать подобием Бога не означает стать идентичной копией Бога или раствориться в божественной субстанции, но действовать, жить и творить в богоподобной манере и стать партнером Бога в творении. Заслуживает констатации тот факт, что, с точки зрения Булгакова, субъективная автономия не есть негативное понятие, которое должно быть отринуто, когда личность становится христианином.[384] «Свобода – это онтологическая привилегия именно творений. […] Самое общее предусловие свободы – это самопроизвольность движения, автономия жизни. […] Онтологически человек не может освободиться от свободы, даже если он того желает, ибо это состояние самого бытия тварного духа. […] Если Бог сотворил человека в свободе, по Своему собственному образу, как сына Бога и как друга Бога, бога по благодати, тогда реальность этого творения включает в себя его свободу как созидательное самоопределение не только в отношении мира, но и в отношении Бога. Допустить противоположное будет значить привнести в Бога противоречие, в таком случае будет считаться, что Он располагает только воображаемой, иллюзорной свободой».[385]

Следовательно, согласно Булгакову, субъективная или личностная автономия – это богоданный факт и состояние человека, без которого было бы вообще невозможно стать и оставаться христианином.[386] Даже после «смерти» каждая человеческая личность, согласно Булгакову, будет по-прежнему существовать как автономная индивидуальность: «Дух живет и за гробом силой своего бессмертия, и ему свойственна свобода, а постольку и творческое самоопределение».[387]

Таким образом, согласно Булгакову, автономия есть богоданное качество человека, не политическая либеральная ценность. С точки зрения Булгакова, автономия не является индивидуальной склонностью, но нравственной способностью каждой личности, дающей возможность каждому творить и быть частью межличностных взаимосвязей. Вот что я называю «просвещенным», не романтическим пониманием автономии.

4. Заключение

Таким образом, автономия в понимании Бердяева является средством людей для возвращения к их совершенному божественному бытию в Троице, существовавшему до грехопадения, где нет необходимости в автономии. Бердяевское мышление стремится к богочеловеческому единству и идентичности, поэтому понятие «образа и подобия Божия» для концепции Бердяева не имеет большого смысла. Многие из его представлений, такие как миф о человеческой андрогинии, его идея об «экзистенциальном сообществе», богочеловечество и теургия творения, могут служить этому примером. Многообразие, индивидуальность и автономия не играют особо положительной роли в его мировоззрении, они есть признаки падшего мира. В противоположность этому, с точки зрения Булгакова, автономия не является средством спасения, а онтологическим условием творения. Возможность спасения – это полный благодати дар Бога, а не задание человека, как полагает Бердяев. Булгаков хочет показать, почему Бог мог возжелать сотворить этот мир во всем его многообразии и автономии. По сути, Булгаков развивает оправдание индивидуальной личности как ответ на марксизм, и он находит это оправдание в онтологии творения по образу и подобию Божьему. По аналогии со Святой Троицей, человеческая жизнь – это все, что относится к межличностным отношениям и диалогу между автономными индивидуальными партнерами, призванными принять участие в богочеловеческом акте творения. Булгаковская концепция тринитарной личностности, личностности мужчины и женщины, многоликого человечества (многоипостасность) и богочеловеческой совместной деятельности – все является примером этого мировоззрения. Другими словами, Булгаков соединяет восточное тринитарное богословие о межличностных взаимосвязях с западным нравственным пониманием индивидуальной автономии. Быть образом и подобием Бога означает, в первую очередь, иметь комплексную личность, способную к самореализации, и, второе, нуждаться в межличностных взаимосвязях для завершения задачи творения. Самореализация невозможна без межличностных взаимосвязей, и наоборот. Вот почему такое понимание тринитарного богословия может быть полезным для преодоления глубокого расхождения во взглядах между индивидуализмом и коммунизмом. Более того, я полагаю, что понятие о персональной автономии является ключевым в продолжающихся дискуссиях о человеческом достоинстве и правах человека, нравственности и либерализме. Автономия в «просвещенном» ее понимании – это не понятие о безжалостном субъективизме, но необходимое условие ответственной жизни в человеческом сообществе. Просвещение было восстанием против самоуверенных правителей, но не против властей и ценностей, созданных и признанных обществом. Просвещение не так сильно затрагивает индивидуализм, как это происходит в Романтизме, а скорее касается межличностной морали и поиска баланса между индивидуальностью и общественными ценностями.[388]

Это, безусловно, не так просто и после грехопадения представляет собой довольно болезненную задачу для человечества. Бердяев тяготеет к абсолютным решениям. Называя себя философом свободы, творчества и «персоналистического социализма», он кажется очень напуганным сложностью и разногласиями в межличностных взаимосвязях, даже если он заявляет о том, что одобряет их. Булгаков же, в противоположность этому, достоверно знает, что без сложности межличностных связей мы бы не познали свободы и творчества вообще. Творчество не произрастает из простых способов разрешения проблем, но из сложных, межличностных и мудрых решений. Ключевой термин Булгакова, как мы все знаем, – это мудрость, София. Это центральное понятие его тринитарной философии, и оно очень близко связано с понятиями личностности, межличностного, свободы, автономии и творчества. Вот почему я полагаю, что труды Булгакова могут быть хорошим вдохновляющим фактором для развития христианской концепции личности, способной справляться с трудностями нашего времени.

Перевод с английского Янины Дзенцеловски

Доминик Рубин

Лев Карсавин. Личность как полнота бытия и православная мысль[389]

1. Всеединство и персонализм: Карсавин в сравнении с современниками

Карсавина можно назвать философом персонализма и всеединства. В этой статье я хочу показать уникальность философии Карсавина с исторической точки зрения – в сравнении с современниками, а также с позиции того, как она может повлиять на наше мышление сегодня.

О своеобразии Карсавина не раз уже было сказано. Обычно персонализм и всеединство рассматривают как несовместимые: первый старается избавить человеческую уникальность от вмешательства индивидуализма и коллективизма, а последнее часто обвиняют в том, что оно растворяет личность в Абсолюте и, таким образом, оказывается противопоставлено персонализму[390]. Карсавин, однако, их сочетает и стремится снять эту несовместимость. В результате оказывается, что он более персоналистичен, чем многие мыслители, отказавшиеся от всеединства на том основании, что оно загоняет человеческую свободу под гнет тоталитарного единообразия.

С данной позиции интерес представляет Николай Лосский, старший современник Карсавина. Он нарочно отводит Богу место за пределами всеединства, чтобы избежать обвинений в пантеизме, а также предотвратить пугающий сплав Бога и человека, толчком к которому может послужить такое всеединство. Именно таким способом он защищает независимость и свободу человеческой личности. И в то же время Лосский может так писать о Боге – парадигматическом случае личностности, по образу которого создана человеческая личность: «Говоря о Нем, его следует характеризовать только отрицательными предикатами («негативная теология») или предикатами, обозначаемыми словом «вне». Это – не разум, но вне разума, это – не личное, но вне личности, и т. д.»[391]. Это странный вид персонализма, который видит самый глубинный уровень Бога как не личностный.