Как только жители соседнего села узнали о новом столпнике, так тут же стали носить ему еду и воду. И никто их не заставлял это делать. Милосердие, что называется, соприродно людям. Писатель тонко чувствует и в своей прозе никогда не проходит мимо этого важнейшего движения человеческого сердца – помощь ближнему. Таких героев в прозе Лескова предостаточно. Теперь он их находит в Римской империи. Размышляя об оставленном мире, отшельник полагает, что зло умножилось, добродетель иссякла, а значит и вечность запустеет. Однако встреча с простым скоморохом и беседа с ним наполняет его радостью и утешением: «вечность впусте не будет», потому что перейдут в неё путём милосердия много из тех, «кого свет презирает…»

Восьмидесятые годы в жизни писателя ознаменованы встречей с Л.Н. Толстым. Лесков, оценивая значение яснополянского мыслителя и свою близость к нему, отмечал: «Я именно «совпал» с Толстым… Я раньше его говорил то же самое, но только не речисто, не уверенно, робко и картаво. Почуяв его огромную силу, я бросил свою плошку и пошёл за его фонарём». Однако не такая уж и маленькая была его плошка: Н.С. Лернер утверждал, что после Толстого и Достоевского Лесков решительно наиболее ярко выраженный религиозный ум во всей русской литературе XIX в. В этой фразе всё справедливо, только слово «после» можно вполне обоснованно заменить словом «вместе» – «вместе с Толстым и Достоевским».

Не всё Лесков принимал у Толстого, в частности, его учение о непротивлении злу. В то же время их многое объединяло. Это проявилось в оценке противоречий российской жизни, в критическом отношении к пореформенной действительности и в поиске путей к решению насущных проблем и духовных вопросов. Под влиянием яснополянского мыслителя написаны «Скоморох Памфалон», «Гора», «Час воли Божией» и некоторые другие.

В 80-е годы усложняется жанровая палитра писателя. Он пробует самые разнообразные стилевые вариации, продолжает смело экспериментировать со словом, создает новые жанровые разновидности художественных произведений, но в то же время его проза наследует давние и стойкие традиции русской словесности. Появляются такие произведения, в которых обнаруживаются черты мемуаров, фольклорных жанров, хроники, агиографической литературы, новелл-моралитэ и т. п. В это время выходят из печати «Печерские антики» (отрывки из юношеских воспоминаний, 1883), «Зверь» (рождественский рассказ, 1883), «Отборное зерно» (краткая история в просонке), 1884), «Старый гений» (1884), «Заметки неизвестного» (цикл сатирических новелл с моралью, яркая стилизация в духе литературы XVIII в., 1884), «Совместители» (1884), «Пугало» (1885), «Интересные мужчины» (1885), «Человек на часах» (1887), «Колыванский муж» (1888), «Инженеры-бессребреники» ((1887) и др.

Жизнь России и «убогой», и «обильной» питает музу Лескова. Всестороннее изучение действительности наполняет «густое, образное» содержание его произведений. Всё интересно писателю, вся «русская рознь».

Наряду с необыкновенным героем появляются средние люди, «особы средней руки». Внимание Лескова по-прежнему приковано к «крепким мужам, благостным личностям, очень характерным и любезным» («Печерские антики»), но рядом с ними и «серый жилец», т. е. публика из простолюдинов, «простецы и мытари», всякая нищета и мелкота», иногда «очень характерная и интересная»: захудалое армейское офицерство, военная «холостёжь», разнообразные типы воров, казнокрадов, мздоимцев, ханжей и лицемеров, злоупотребляющие властью губернаторы, дворянки, купчихи, поповны, мещанки и т. д. Рядом с неправдами, хищениями и тому подобным – подвиги чистоты, милосердия, воздержания… Как живёт человек: по закону Божию или по видам самолюбия и влечению страстей? Каждый тип рассмотрен с самых разных точек зрения. Вот офицеры («Интересные мужчины») – картёжники и любители выпить, но в то же время люди чести. Молоденький офицер Саша предпочёл застрелиться, но не поставить под удар имя женщины. Рассказчик горестно вздыхает: «Томление духа. Ходишь, ходишь, куришь, куришь до бесчувствия и уйдёшь, и заплачешь. Какая юность, какая свежесть угасла!.. Вот именно вкусил мало мёду и умер».

Лесков всегда честен и объективен, его творчество отличается «непререкаемой искренностью». Всё максимально приближено к действительности, поэтому он так любит «картинки с натуры», живые воспоминания: «Я не должен «соблазнить» ни одного из меньших меня… Из этого я не уступлю никому и ничего – и лгать не стану и дурное назову дурным кому угодно» (1893. Из письма к С.Н.Шубинскому).

В последние пять лет Лесков пишет ряд произведений с ярко выраженной сатирической тенденцией и скорбными размышлениями о современности. Это «Юдоль» (1892), «Томление духа» (1891), «Полунощники» (1891), «Загон» (1893), «Продукт природы» (1893), «Зимний день» (1894), «Дама и фефела» (1894)и др.

Рассказ «Юдоль» обозначен музыкальным термином «рапсодия». Главное его отличие – свобода формы, фабула произведения состоит из «разноплановых эпизодов». Речь идёт о голоде 1840 г., о народных приметах, предвещавших его, о состоянии тревоги и растерянности деревенских людей. В натуралистически подробные и ужасающие эпизоды голода вплетаются авторские рапсодии-воспоминания иного плана, посвящённые тетушке Пелагее Дмитриевне, тете Полли, её жизненным взлётам и падениям. С её приездом врывается в жизнь вымирающей деревни свет, надежда, деятельная любовь, «мощный дух, присутствие которого изменяло весь ход и настроение нашей жизни».

«Юдоль» интересна не только остротой проблематики, своей сатирой, но не в меньшей степени новаторским художественным решением. Рапсодии Лескова при кажущейся свободе и внешней несвязанности эпизодов, образуют поток воспоминаний, объединенных личностью автора, его страстным призывом к душе человека, к его совести.

Творчество позднего Лескова – прежде всего общественная сатира, которая всегда ему была присуща. Изначально диапазон её был довольно обширен, теперь она стала ещё откровеннее и наполнилась яростной личной энергией. Автор ненавидел фальшивую жизнь ленивых и тупых обывателей. О «российских гнусностях» он пишет в «Юдоли», «Продукте природы», «Загоне», «Зимнем дне» и др. Журналы опасаются за судьбу его произведений, некоторые из них печатать не осмеливаются. О «Загоне» он сообщает в письме к Л. Толстому: «Списано всё с натуры», на что тот ему отвечает: «Мне понравилось, особенно то, что всё это правда, не вымысел». Постоянные опасения цензурных гонений в какой-то мере содействуют укреплению особой манеры письма, чтобы спрятать «очень тщательно и запутанно», с помощью аллегории, эзопова языка, символа и гротеска «деликатную материю», т. е. российский политический режим; гримасы и преступления «банковского» периода, полицейские провокации, лицемерие и аморализм. Поздняя сатира становится гневной и обличающей.

Произведения Лескова 90-х годов – своего рода итог в русле всей русской литературы XIX в., на что красноречиво указывает эпиграф к «Полунощникам»: «Парки бабье лепетанье, // Спящей ночи трепетанье, // Жизни мышья беготня». Пушкинское «я понять тебя хочу, // смысла я в тебе ищу» всегда присутствует в лесковской прозе.

Лесков создал галерею самых разных героев – от мудрого до невежды, от пустынника до гражданина. Его герои – главные, второстепенные, «проходные» – все глубоко индивидуальны, с особой речью, интонациями, любимыми словечками. Писатель считал индивидуализацию языка персонажей ведущим художественным принципом создания характера, хотя критики и писатели упрекали его в чрезмерном «искажении» слов. Он отвечал своим оппонентам: «Мои священники говорят по-духовному, нигилисты – по-нигилистически, мужики по-мужицки, выскочки из них и скоморохи – с выкрутасами и т. д. Изучить речи каждого представителя многочисленных социальных и личных положений – довольно трудно. Вот этот народный, вульгарный и вычурный язык, которым написаны многие страницы моих работ, сочинен не мною, а подслушан у мужика, у полуинтеллигента, у краснобаев, у юродивых и святош… Ведь я собирал его много лет по словечкам, по пословицам и отдельным выражениям, схваченным на лету, в толпе, на барках, в рекрутских присутствиях и в монастырях. Они все говорят по-своему, а не по литературному».