Стройными рядами шагает рота юнкеров. Новенькое обмундирование, свежие весёлые лица — всё говорит о том, что тридцатипятиверстный переход их не утомил.

Песня взвивается ввысь, летит в золотистые дали июньского дня.

Посланный накануне в лагерь квартирмейстер встретил отряд у Троицкого селения. Отдав рапорт ротному, присоединился к строю.

Юнкера прошли в дальний конец лагеря, где были разбиты белые палатки и сделан лёгкий навес с длинным столом и скамьями.

Началась суета, обычная в каждой воинской части, налаживающей лагерный быт. Кто устраивался в палатке, кто бежал к широкому Ханым-арыку искупаться, а кто заглядывал на кухню.

Вдали, на пригорке, стояли три сапёра и внимательно следили за лагерем.

— Уж не на нас ли привели юнкеров? Гляди, Павел, винтовки в пирамиде, а за ними пулемёт в чехле.

Говоривший зябко повёл плечами. Его нервное лицо подёргивалось, отчего большой синяк под левым глазом то поднимался к самым ресницам, то спадал на щеку.

— Полно, Сашко, не нервничай. Будешь теперь дня три переживать. Потерпи. Ещё год — и кончим мы с тобой эту проклятую каторгу… А юнкера стрельбу проходить пришли.

— Мечтал я по окончании солдатчины пойти в юнкерское… Люблю военную службу… Но уж, конечно, не выбивал бы зубы, не дробил бы скулы солдатам… Мерзавец! Как он смел ударить меня…

— Остынь, Бунин. Горячность — плохой советчик, в нашем деле нужна выдержка, — пытался успокоить товарища Волков. — Мне грозит суд, ведь я не позволил тронуть себя и нагрубил офицеру… Смотри, идёт латыш.

Широко шагая, приближался Эдмунд Гессен. Его крупная голова склонилась на грудь, губы плотно сжаты, брови сдвинуты.

— Ты чего, Эдмунд, такой мрачный? Садись да посмотри, как ребятишки-юнкера резвятся, — пригласил Волков и сам первый опустился на пригорок.

— Завтра и нам придётся резвиться. Сейчас возле кухни был шум великий.

— Поди, не выдержали ребята? — спросил Бунин.

— А как устоишь? Подкараулили повара: при закладке мяса в котёл украл фунта три. Ну, ребята его в переплёт… Сознался, дежурному офицеру надо шницель делать.

— Избить бы гада, — процедил сквозь зубы Бунин.

— Дали леща, а тут чёрт принёс эту жабу, поручика.

— А, гадина! Не было меня там, кишки бы ему выпустил, — скрипнул зубами Бунин.

— Остынь, говорю, — посоветовал Вблков. — Я зол на него не меньше, чем ты. Но Боровик передал приказ ревкома — воздержаться от конфликтов. Им виднее, когда начинать восстание. Да и выступать надо всем вместе, а то нас по одному изловят голыми руками.

— Уйдём. Степь-матушка спрячет…

— Ерунда, Сашко. Разошлют джигитов и казаков, куда от них пеший уйдёшь. Человек в степи, как на ладони…

Сигнал на вечернюю поверку собрал всех сапёров первого батальона. Хмурые лица солдат не предвещали ничего хорошего. Командир первой роты спросил:

— Нет ли претензий?

Рота молчала.

— Значит, претензий нет? Кто недоволен?

Из первых рядов шагнул Гессен.

— Что у тебя? — спросил Годило.

— Так что пища плохая, а главное поручик Султин лютует, зубы солдатам выбивает.

— О пище позаботится каптенармус… Ну, а зубы он тебе выбил?

— Никак нет. В обед окровянил Бунина, а мне кричал: "Подставь морду". Да я ушёл.

Гессен говорил спокойно, чётко выговаривая слова. За три года он хорошо изучил русский язык.

Командир роты немного растерялся, но, вспомнив строку из устава, сердито произнёс:

— Так, значит, ты не выполнил приказа начальника? Двое суток гауптвахты. Фельдфебель, выполнить! — Повернулся и ушёл.

Когда командир роты ушёл, поручик Султин не сдержал своей ярости:

— Ты, мерзавец, наплачешься у меня! Сотру в порошок, латышская морда! Ноги лизать мне будешь…

Медленно гасли летние сумерки, было девять часов. После поверки лагерь притих, наступал ночной отдых, и в этой тишине особенно гулко прозвучал винтовочный выстрел. Из бараков сапёрного батальона выскочили люди с винтовками в руках. Первая рота выстроилась. Вслед за нею с криками "ура!" на линейку выбежали солдаты других рот. Начался митинг.

Прибежавший ротный Годило кинулся на солдат с обнажённой шашкой.

В ответ раздался зычный призыв:

— Бей шкур и золотопогонников!

В эту минуту штык опрокинул офицера на землю.

— Братцы! Опомнитесь, чего расшумелись? Погубите себя. Ведь это же бунт… — плакался старый пьяненький поручик, который когда-то посылал Волкова в посёлок за водкой.

Солдаты озлобились ещё больше:

— Уходи домой, ваше благородие!

— Долой офицерьё!

Волков подошёл к растерянному поручику.

— Уходите. Ребята потеряли терпение, их ничем теперь не удержишь…

— Уйдём вместе. Зачем ты-то себя губишь?

— Нет. Я их не оставлю, вместе страдали, вместе будем погибать… Идите!

Поручик повернулся и, сгорбившись, зашагал к своему бараку.

— Ребята! Идём к артиллеристам. Там наши люди, — крикнул Волков.

— Урр-ра! Ур-ра!

Батальон выстроился и зашагал в темноту ночи.

Грянула нестройная революционная песня, но через минуту окрепла и полилась широкой волной:

Впереди шагал Волков. Все сомнения и тревоги, владевшие им ещё недавно, исчезли. Его охватило радостное, хмельное чувство свободы. Ему казалось, что он с верными товарищами шагает к светлым рубежам равенства, свободы и братства. В этот момент Волков не сомневался, что все солдаты поддержат их.

Но не так получилось. Вернувшийся накануне из отпуска начальник лагерного сбора генерал Воронов получил донос о готовящемся восстании и принял срочные меры. По его распоряжению к пулемётам была приставлена усиленная охрана. Всем офицерам даны инструкции, как действовать в нужный момент. Когда прозвучал сигнальный выстрел, командиры были уже на местах. Они собрали солдат и стали объяснять, что произошло в первом батальоне. Объясняли по-своему.

— Плохо получилось, ребята. В батальон проникли супостаты, крамольники, они подпоили главарей. Хотят организовать разбойничью банду, захватить оружие и уйти в горы, чтобы грабить мирных жителей. Это они называют революцией. Не понимают, что верных присяге и престолу солдат больше, чем бунтарей. Из Ташкента на рысях уже идут казаки. Всем крамольникам — крышка!

В солдатскую среду не успели широко проникнуть революционные идеи. Большинство верило начальству, не сомневалось в том, что бунт задохнётся. Поэтому, когда офицеры призвали солдат послужить царю и отечеству, нашлись добровольцы, пожелавшие усмирить мятежников.

Тем временем около трёхсот человек двинулись к стрелковому батальону. Послышались нестройные возгласы:

— Братцы! Присоединяйтесь к нам!

— Долой самодержавие! Отомстим за Ленский расстрел!

— Смерть офицерам! Землю — крестьянам! Свободу — рабочим!

Никто не ответил. Раздалась чёткая команда, и темноту ночи разрезала яркая вспышка огня. Сапёры остановились.

Снова прозвучала команда:

— По изменникам присяги, по разбойничьей банде!..

Грянул залп. В рядах восставших послышались стоны.

— Ребята, отступать! За мной! — зычно крикнул Волков.

Сапёры беспорядочной толпой последовали на ним.

Но наперерез им двинули учебную команду. Пришлось уклониться. Вдали, видимо не узнав в темноте своих, команда обстреливала стрелковый батальон.

Перед восставшими появилась новая вооружённая часть. Снова команда, вспышки огня, выстрелы, жужжание пуль, крики и стоны. Сапёры дали ответный беспорядочный залп, другой…

— Патроны кончаются! — с отчаянием крикнул Бунин.