Вошла дублёрша Багровой — полная, медлительная дама. Оказалось, она живёт по соседству с Ладой.

— Пойдёмте, Ладочка, пора. Муж зашёл за нами, проводит.

При сове "Ладочка" девушка с видом мученицы посмотрела на Ронина, прошептав: "ещё… Лодочка!"

Ронин проводил их до дверей. Прощаясь, крепко пожал руку Багровой.

На следующий день состоялся концерт. По окончанию администрация устроила для артистов ужин. Отговорившись срочным делом в редакции, Ронин простился и вышел в вестибюль. Здесь неожиданно для себя увидел Ладу. Она была бледна и печальна. Протягивая руку, тихо спросила:

— Уходите всё-таки?

— Надо, Заряночка моя вечерняя… Пока не поздно… — проговорил он, целуя её руку.

Она вся затрепетала от этой ласковой фразы и потянулась к нему. Но он, сдвинув брови, отступил и поспешно вышел.

В честь двадцатипятилетия Туркестанского общества сельского хозяйства тринадцатого сентября 1909 года состоялось торжественное открытие юбилейной выставки.

Выдался жаркий воскресный день, и с утра Соборная улица была заполнена народом.

Все четыре части сквера были обнесены забором с красивой деревянной аркой у входа. Фронтон украшал стилизованный среднеазиатский орнамент с надписью, сделанной под арабскую вязь.

Вторая половина выставки, расположенная в городском саду, соединялась со сквером красивым восьмиаршинной высоты виадуком для пешеходов.

К одиннадцати часам стали собираться приглашённые. Предъявляя распорядителю билеты, они проходили в сквер через боковую калитку.

Прошёл и Ронин вместе со своим редактором и секретарём редакции.

— Вот видите, весь цвет Ташкента уже здесь, а начальника края всё нет, — отметил редактор.

— Любит помпу. Как вы думаете, могут ли быть значительные экспонаты от сельского хозяйства, — поинтересовался Ронин, — саранча, кажется, повредила посевы.

— Да, это одно из стихийных бедствий Туркестана, Но дальше Кокандского уезда она не дошла… Остановили.

В это время распахнулись ворота, цепь полицейских преградила путь хлынувшей было толпе. Пристав заорал во всю мощь своих лёгких:

— Назад! Назад! Коляска начальника края.

К воротам сада приближалась целая колонна экипажей. Толпу оттеснили, и праздничный кортеж въехал в узкий живой коридор. Начальник края и его свита покинули коляски, вошли под арку. Здесь его уже ждал священник. Начался молебен.

— Кто этот высокий, бородатый? Он ещё не стар, а весь в орденах, — тихо спросил Ронин стоявшего рядом секретаря редакции.

— Гм… О нём осторожнее. Обласкан. Получил звание почётного гражданина за "плодотворную деятельность по развитию торговли и промышленности в крае"… Ворочает миллионным делом. Но не удивлюсь, если случится война и все наши дела с его помощью будут известны противнику.

— Таких и при дворе в Питере немало. Бедная Русь! Кто только не продавал её оптом и в розницу…

Вместе с толпой Ронин шёл по аллеям. За ним едва поспевал секретарь редакции. Однако около павильона ремесленного училища Ронин услышал знакомый и милый голос "Татьяны". Багрова показывала экспонаты и давала пояснения гостям. Хотелось подойти к ней, протянуть руки, но он поборол в себе это желание и снова ускорил шаг.

— Послушай, Виктор Владимирович, куда это тебя несёт? — взмолился секретарь.

Ронин очнулся, недоумённо посмотрел на своего спутника. Они вошли в павильон, где были представлены военные экспонаты. Ронин сразу остановился перед двумя картинами. Это были копии с полотен Каразина и Рубо "Штурм Геок-Тёпе".

— Постоим здесь, — предложил он.

— Пожалуй, — согласился секретарь редакции, — действительно интересно.

— Я был участником штурма. Вот Скобелев… Смотри, смотри — дикий наездник, это Громов. Обоих уже нет в живых. Как мало осталось боевых туркестанцев.

Он задумался. Очнулся от слов товарища:

— Взгляни-ка, Виктор Владимирович, прислали на выставку скорострельную пушку образца 1909 года. Интересный экспонат, не правда ли?

Ронин оторвался от картин, подошёл посмотреть орудие.

— А вот и последнее слово техники — пулемёт "максим", — продолжал восхищаться секретарь.

— Это изобретение американского конструктора Максима Хайрема Стивенса, — пояснил Ронин. — Я бы предпочёл, чтобы мысль изобретателя работала на благо человека, а не для его уничтожения.

— Ну, дорогой мой, золотой век не скоро настанет. А пока: хочешь мира — готовься к войне.

К ним подошёл редактор в сопровождении заведующего научным отделом выставки Остроумова.

— Николай Петрович просит побывать у него в отделе, — обратился редактор к секретарю. — Посмотрите, что можно дать в газету. А вы, Ронин, пишите общий обзор. На себя беру отчёт об открытии выставки. Надо спешить.

Ронин простился с товарищами.

Около чайханы его окликнули:

— Ой, тюра-джан, вас ли видят глаза мои?

Он оглянулся.

Под навесом на кашгарской кошме сидел дервиш Сулейман. Рядом расположились Арип и незнакомый мужчина в цветном халате. Все трое пили чай.

Обменявшись приветствиями, Ронин спросил:

— Откуда ты, вечный странник?

— Хожу вокруг земли. Обошёл Каспийское море. А завтра вот с другом Машрабом и его женой идём на Памир.

Арип бесшумно встал, прошёл в соседнюю ошхану[50], вернулся с блюдом горячего плова.

— Вот, тюря-шаир, старого Арипа в его хижине не хотели навестить, так я здесь угощу вас.

Молодой ясноглазый юноша обошёл всех с кумганом и полил на руки.

— Это мой младший, Азиз-певец, ученик Сулеймана, — сказал Арии с гордостью.

После вкусного плова и пиалы душистого чая Ронин пожал руки друзьям.

— Пора. Мне надо осмотреть выставку. Надеюсь, ещё увидимся.

— Дай бог, — грустно ответил Арип.

В суете и заботах прошёл сентябрь.

Теперь, вспоминая Ладу, Ронин удивлялся, как тогда, на концерте, смог удержаться в границах благоразумия. Если встретит её сейчас, то наверняка наделает массу глупостей. Лучше уберечь и себя и её от опасности.

На город пали сумерки. Тихая осенняя грусть разливалась вечерней прохладой.

Ронин шёл медленно и, сам того не замечая, свернул к Соборке, к запретному месту. Думал о своём одиночестве, о судьбе, что уготовила ему в конце пути неожиданное и трудное испытание.

Раздумье прервал знакомый голос:

— Капитан! Здравствуйте, дорогой.

Саид-Алим соскочил с пролётки и подбежал к Ронину.

— Как хорошо, что встретил вас. Смогу, наконец, поделиться своими огорчениями и радостями…

— У вас огорчения? — не поверил Ронин.

— И ещё какие. Вы знаете, что проделала моя четвёртая жена?!

— Откуда же мне знать?

— Вы оказались прорицателем. Помните, у меня на празднике акробат людей потешал?

— Помню. Красивый парень.

— Так он, жулик такой, показывая номера, делал условные знаки Наде. На другой день она с ним бежала.

— Да ну!

— Пошла в парандже в баню, служанку взяла. А из бани в европейском платье уехала на извозчике с акробатом прямо на поезд.

— Бестия! Зато остались ваши десять тысяч…

Саид-Алим весело рассмеялся:

— Она и деньги забрала.

— Но ведь книжка-то была у вас?

— Заявила в сберегательной кассе, что книжку у неё украли. Деньги выдали по паспорту. Ловко?

— Да. Женщины околпачивают нашего брата. Вы очень огорчены?

— Зачем огорчаться? Рассердился немного, поехал в Москву. А потом смеялся, когда вспоминал.

— Не жаль денег?

— Разве деньги меня делают? Нет, я делаю деньги. Прислать вам завтра Дастана? Покатайтесь, а то у вас такой вид, точно ваша Надя тоже от вас сбежала.

— Ну, дорогой, от меня некому бегать. А на Дастане завтра вечером с удовольствием поскачу в степь.

— Вот хорошо. Обязательно пришлю к восьми часам…

Дома все спали. Ронин прошёл в кабинет. Написал в редакцию рапорт об отпуске по срочным семейным обстоятельствам. С иронией подумал: "Разве не срочные семейные обстоятельства — бегство от любимой? Останусь — наделаю глупостей".