— Так что же предпринять, пан юрист? — спрашивает взволнованный Пшемыцкий. — Доложить пану Скродскому?

— Я полагаю, нет надобности. Пан Скродский как раз сегодня чувствует себя неважно. Такое известие, без сомнения, отрицательно отзовется на его здоровье. И чем он нам поможет? Хорошо, что панна Ядвига с Аготой не вернулись из Паневежиса.

Но оба решили все же принять меры предосторожности. Охрану построек, особенно панских хором, поручить ночным сторожам с собаками и Рубикису. Пусть дежурят и кучер Пранцишкус с двумя работниками, хотя известно, что все трое — неблагонадежные. Григялису приказать караулить хоромы со стороны сада и следить за яворовой аллеей.

Проверять караулы должны были войт и приказчик, но оба поспешили исчезнуть, пока управитель совещался с юристом.

Распорядившись лично и осмотрев запоры, Пшемыцкий решил заночевать не у себя, а в пустующем мезонине, рядом с Юркевичем. Он забрал с собой охотничье ружье и еще раз постучался к юристу. Тот похвалил находчивость управителя. В такую ночь вдвоем спокойнее, а кроме того, из чердачных окон можно наблюдать, что творится вокруг хором.

Юрист тоже достал ружье и в оба ствола опустил по заряду — из тех, которыми бьют волков и кабанов, а если случится — и медведя.

Пранцишкус на приказ управителя сторожить двор не ответил ни слова. Мрачно молчали и оба работника. До них дошли слухи, что Пранайтис грозился прикончить Рубикиса, все трое ненавидели палача и в глубине души были готовы помогать Пранайтису, а не кнутобойцу. Но слухам они не очень верили и, немного потоптавшись вокруг хлевов и сараев, зевая, залезли в сено и уснули.

Ночным сторожам эта ночь казалась такой же, как и многие другие. Дозорные разгуливали с собаками вокруг строений в одиночку и вместе, сидели в подветренных местах и, как могли, боролись со скукой и дремотой. Близ хором не ходили — не ровен час, залает пес и разбудит пана. Издалека они видели, как в окне у пана Юркевича допоздна горел свет, но наконец и он погас.

Луна — ущербный полумесяц — взошла поздно, но высоко и показывала уже время после полуночи. Юго-восточный ветер крепко дул уже с вечера, а теперь еще усилился, тучи поредели и быстро проносились по глубоким просветам, где сверкали крупные осенние звезды. Луна поспешно плыла им навстречу, то ярко освещая все вокруг, то почти исчезая за белесыми клочьями.

Зловеще шуршали деревья. Из яворовой аллеи ветер приносил охапки последних листьев, порывисто свистел в обнаженных липах, сгибал верхушки берез и ерошил их тонкие, обвисшие сучья.

Мрачной тревогой веяло от мертвенного света, от нырявшей в тучи луны, от раскачиваемых ветром деревьев, от множества разных звуков, которые, как море, разлились по земле, обнаженной осенними заморозками.

У хлевов сторожа увидели Рубикиса. Он стоял, прислонившись к стене, с толстой дубинкой в руках, и, закинув голову, глядел, как проплывает луна.

Сторожа ничего ему не сказали. Псы узнали ката, но взъерошились, заворчали и, пугливо поджав хвосты, жались у ног стариков.

Рубикис знал, что сегодня годовщина гибели Евы и что его люто ненавидит Пранайтис. Самое надежное было бы залезть в солому или сено, но управитель велел караулить постройки, а особенно хоромы. Рубикис понимает, что опасность грозит и пану Скродскому. То, что одинаковая опасность угрожает и ему и пану, кат принимает за доказательство собственной значительности. У него рождается смелое решение — сойтись с разбойником один на один и укокошить его. Тогда не пришлось бы трястись ни пану, ни ему, Рубикису.

Он крепко стискивает дубину, нащупывает топор за поясом и от сараев направляется к хоромам. Но прежде всего решает обойти хлев. Ему показалось, что там за углом замаячила какая-то тень. Но нет, все спокойно — верно, ошибся.

Вот у хлевов тот самый колодец. Кат уже отходит в сторону, но вдруг ощущает неодолимое желание взглянуть, куда очертя голову прыгнула эта девка. Дрожь охватывает Рубикиса, и от суеверного страха сжимается сердце. Как во сне, он подходит к колодцу и нагибается. До воды недалеко, и он видит как в зеркале быстро пролетающие тучи и свою черную голову.

Откидывается и пятится назад на несколько шагов. Налетевший порыв ветра чуть не сбивает его с ног.

А месяц вынырнул на чистую полосу неба. Серебряным светом залило деревья, постройки, двор и колодец. И вот перед Рубикисом встает страшная, незабываемая картина: у колодца — окровавленная девушка, посиневшие губы, распухшее лицо, остекляневшие глаза, растрепанные темные волосы.

Рубикис отряхнулся, дернул головой и пошел уже прочь, как вдруг из-за хлева выступил мужчина. В то же мгновение кат сообразил: это Пранайтис.

Животный ужас охватил Рыжего. Вместо того чтобы нанести врагу удар дубиной или топором, как он намеревался, Рубикис бегом пускается к хоромам. Пранайтис гонится. Выстрел. Мимо. Рыжий бежит Вокруг большой клумбы напротив барского дома. А Пранайтис прыгает через грядку и оказывается перед беглецом.

Грянул второй выстрел, и кат рухнул ничком.

Пранайтис, словно удивленный, остановился у тела. Медленно перевернул его ногой. Рубикис вздрогнул, судорожно стиснул кулаки и затих. В лунном свете тускло белело его лицо, а за поясом, из-под сермяги, сверкало острие топора.

Вдруг две собаки из кустов яростно накинулись на Пранайтиса. Одну он отшвырнул ногой, метким выстрелом из второго пистолета уложил на месте. Другая с воем исчезла в кустах. Пранайтис обежал вокруг хором и из сада бросился к веранде.

Юркевич еще не уснул, когда на дворе раздался первый выстрел. Он соскочил с постели, выбежал из комнаты и бросился к слуховому окну со стороны двора. В это самое мгновение Пранайтис, перемахнув через куртину, встал перед Рубикисом.

Второй выстрел заставил юриста, отойти от окна. Он кинулся в свою комнату, схватил ружье и сразу же услышал собачью возню и третий выстрел. Потом — топот бегущих ног со стороны сада.

Осторожно открыв дверь, Юркевич вышел на балкон. Тут же появился и разбуженный шумом управитель. Перегнувшись через балконные перила, они заметили человека, который возился с замком у дверей веранды.

— Пранайтис… — прошептал Пшемыцкий. — Ломится к пану. Позвать на помощь…

— Ни звука! — просипел юрист.

Он решительно вскинул к плечу ружье.

Когда Пранайтис увидел на земле тело Рубикиса, единственная мысль молнией прорезала его сознание: теперь — Скродского! Он знал, что в комнату пана легче всего проникнуть через веранду.

Попробовал отпереть дверь своими ключами. Но руки дрожали, и ключ никак не попадал в скважину.

"…На крупного зверя и пороха не жалко…" — вдруг отдались в его ушах слова Гугиса, и он увидел хитро прищуренный глаз юркого провожатого.

"…Да, Пятрас, на крупного зверя пороха не жалко", — мысленно повторяет он товарищу эти слова, налегая на двери.

Вдруг послышался скрипучий вопль пана Скродского:

— Помогите! Спасите! Караул!

С балкона раздался выстрел.

Пранайтису показалось, будто большой черный зверь, встав на дыбы, ударил его лапой по голове.

Темный, тяжелый клубок навалился на грудь и давит сильнее, сильнее, сильнее…

Все исчезло.

Поздним ноябрьским вечером ксендз Мацкявичюс сидел погруженный в тяжелые думы.

На дворе выл ветер, мелкий дождик временами, шипя, стучал в окна. Жалобно визжали щели в дверках печи, уныло постукивала вьюшка, свистел дымоход, глухие звуки отдавались у конька на кровле. Но в комнате у ксендза тепло. Марцяле тщательно позатыкала окна и отлично топит печь.

На столе — горящая сальная свеча, раскрытая книжка, несколько листов бумаги. Мацкявичюс, быстро посасывая раскуренную трубку, принимается расхаживать из угла в угол. Он всегда так делает, когда нужно что-нибудь обдумать. А на этот раз есть над чем поразмыслить. Только что вернулся он из Жемайтии. Побывал во многих местах, много наблюдал и испытал.