– Ох, – вздохнул он, отрываясь от бадьи. – Холодна!… Не хочешь?

– Нет.

Ивлев еще раз приложился, долго пил… Потом наклонил бадью и вылил воду. Оба стояли и смотрели, как льется на землю, в грязь чистая вода.

«Вот так и с любовью, – думал Кузьма Николаевич, – черпанет иной человек целую бадейку глотнет пару раз, остальное – в грязь. А ее бы на всю жизнь с избытком хватило».

– Ну, пока, – сказал Ивлев, вытирая о галифе руки. – Зайду сейчас домой, потом в Усятск поеду.

– Пока.

Ивлев быстро стал уходить по улице и скоро исчез, растворился во тьме. Кузьма Николаевич подвесил бадью на крюк и тоже пошел домой.

Мария сидела в плаще на кровати, слегка откинувшись назад, на руки, покачивала одной ногой, смотрела перед собой. На стук двери повернула голову, перестала качать ногой, но положения тела не изменила.

Ивлев с порога долго смотрел на нее.

– Уходи.

Мария легко поднялась, окинула глазами комнату, подошла к угловому столику, взяла альбом с фотографиями и пошла к двери. Ивлев посторонился, пропуская ее. Дождался, когда хлопнули воротца в ограде, сунул руки в карманы и стал ходить по комнате. Остановился над платочком, который обронила Мария, долго смотрел на него… Лежал маленький комочек – тряпочка, нежно розовея на грубоватых, давно не мытых досках пола. Ивлев наступил на него сапогом… Потом стал топтать каблуком, точно вколачивал в пол всю боль свою, всю обиду.

Родионов тоже шагал по комнате (по комнате Марии), курил без конца, мял под кителем одной рукой кожу под левым соском. Клавдия Николаевна тихонько звякала на кухне посудой.

Вошла Мария.

Кузьма Николаевич остановился посреди комнаты.

Мария с альбомом в руках стояла в дверях, смотрела на него.

– Иди сюда, – сказал отец.

Она подошла.

Кузьма Николаевич больно ударил ее по лицу… И потом бил по щекам, по губам, по глазам… Она пятилась от него, он шел за ней и бил.

– Папа!…

– Шлюха.

– Ты что?…

– Шлюха. Гадина.

Мария открыла ногой дверь, выбежала… Кузьма Николаевич схватился за сердце и стал торопливо искать глазами место, куда можно присесть. Он был белый, губы посинели и тряслись.

– Кузьма!… – заполошно вскрикнула Клавдия Николаевна. – Ты че? Кузьма?!

– Давай звони!… Звони… Пойдем! – Кузьма Николаевич пинком распахнул дверь и быстро пошел из дома. – Пошли!…

Клавдия Николаевна почти бежала за ним.

– Да погоди ты!… Да не беги ты!…

Кузьма шел, не сбавляя шага, крепко держался за сердце… Торопился донести его.

– Кузьма!…

– Давай, давай… скорей, – шептал он.

…В больнице переполошились. Уложили Кузьму Николаевича на кушетку, расстегнули китель… Сестра сунула ему под руку градусник, другая стала готовить шприц с камфарой. Пожилая толстая няня покултыхала за дежурным врачом, который куда-то отлучился.

– Ну-ка!… Упал он, – шепотом быстро проговорил Кузьма Николаевич, глядя на жену. – Подержи его, прижми руку…

Клавдия Николаевна насилу поняла, что он имеет в виду градусник, который выпал у него из-под руки. Поправила градусник, прижала руку к боку… Кузьма повел глаза к потолку, куда-то назад, дернулся – хотел встать… И уронил голову.

Мария, выбежав из дому, быстро пошла к Ивану Любавину. Дорогой зло и скупо всплакнула, вытерла слезы, гордо вскинула голову… В осанке, и в походке, и в опущенных уголках губ – во всем облике снова утвердилась непокорная, дерзкая уверенность в собственном превосходстве.

Такой она и явилась к Ивану. Он почему-то не удивился, увидев ее. Он знал, чувствовал, что сейчас в Баклани, наверное, в трех местах сразу разыгрывается нешуточная драма, в центре которой стоит Мария. И неудивительно, если та роль, какую она приняла на себя, окажется на этот раз ей не по силам и она захочет уехать. Или кто-то другой захочет уехать… Он безотчетно ждал кого-то оттуда весь вечер.

– Поедем, – сказала Мария.

– Куда?

– В город. На вокзал.

Иван лежал в постели, читал. Не стесняясь Марии, откинул одеяло, обулся…

– Пошли.

– У тебя деньги есть? – спросила Мария.

– Есть.

– Мне рублей пятьсот надо.

– Сейчас посмотрю… – Иван порылся в чемодане, где у них с Пашкой лежали деньги (на мебель копили), отсчитал пятьсот… – На.

– Я пришлю потом.

…Шли темной улицей, молчали. Прошли мимо больницы…

Иван шел несколько впереди Марии, думал о ней: «Поехала?… Скатертью дорожка, – думал без всякой злости. – Хороших мужиков хоть мучить не будешь. В городе нарвешься на какого-нибудь… Там найдутся и на тебя».

– Уезжаешь?… Или бежишь? – не вытерпел и спросил он.

– Не спешу, но поторапливаюсь.

– В какие края?

– Далеко.

…В машине Мария стала приводить себя в порядок. Долго причесывалась, пристроив на коленях зеркальце… Держала в губах заколку, шелестела плащом… От нее – от ее рук, волос, плаща – веяло свежим одеколонистым холодком. Чуточку искривленные, яркие, полные губы, в которых была зажата заколка, начали беспокоить Ивана. Поправляя волосы, она часто задевала его локтем, это тоже беспокоило. Он прибавил газку.

Примерно на полпути к городу обогнали Пашку. Иван приветственно посигналил ему, мигнул трижды задними огнями.

…Народу на вокзале было немного. Поезд Марии отходил через полчаса. Она взяла билет и пошла к окошечку «Телеграф». Иван (он решил проводить Марию) сидел на широком жестком диване, разглядывая огромную картину на которой матросы Черноморского флота бились с немцами.

Мария отправила телеграмму, подошла, села рядом. Посмотрела на часы.

– Ну… скоро.

Ивану сделалось очень грустно. «Зачем нужно, чтобы она уезжала? – думал он. – Куда она едет?…».

– Какой сегодня день? – спросила Мария.

– Вторник.

– Слава богу, что не понедельник. Не могу уезжать в понедельник и тринадцатого.

«Ну куда она едет? Куда?», – Иван представил ее, одинокую, на вокзале в большом каком-то городе, торопливо и жадно оценивающие взгляды сытых прохиндеев… «Ну куда, к черту едет? Зачем?».

– Куда едешь-то все-таки?

– Далеко, – Мария посмотрела на него, улыбнулась. – Пока до Новосибирска.

Иван тоже посмотрел на нее.

«А ведь не будет ее сейчас. Ведь уедет она», – понял он.

До отхода поезда оставалось десять минут. Они все еще сидели на диване. Мария казалась спокойной.

– Пойдем?

– Сейчас… успеешь.

И – как будто его только и не хватало здесь – в зал торопливо вбежал Юрий Александрович. Ринулся к кассе. Марию не увидел. Он никого вообще не видел. Он торопился.

Иван встал.

– Дай-ка твой билет.

– Зачем? – Мария тоже поднялась. В сторону кассы, где, склонившись у окошечка, стоял Юрий Александрович, не смотрела. Растерянно и насмешливо улыбалась.

– Дай, мне нужно.

Мария отдала ему билет.

Иван пошел к кассе… Подошел, вежливо постучал в узкую согнутую спину Юрия Александровича. Тот торопливо обернулся, выпрямился…

– На, – сказал Иван, подавая ему билет. – Все равно пропадает.

Юрий Александрович, не понимая, смотрел то на билет, то на Ивана… Потом повернул голову, увидел Марию. Мария стояла на том же месте, где ее оставил Иван. Смотрела на них. Через весь зал почти встретились взгляды Юрия Александровича и Марии. Юрий Александрович поспешно отвернулся…

– Зачем он мне? Я сам возьму.

– Да бери-и!… – Иван лапнул учителя за грудь, сорвал пуговицы пиджака и рубашки и старательно засунул билет ему за майку. – Бери… не потеряй, – отпустил его, посмотрел в красивые, слегка выпуклые глаза, повернулся и пошел. – Пойдем, – сказал он Марии. Сказал твердо, требовательно. Мария пошла за ним.

– Ты почему так сделал?

Иван тоже остановился.

– А куда ты, к черту, поедешь? Пойдем, – он двинулся вперед. Мария прошла еще за ним несколько шагов, остановилась. Иван тоже остановился.

– Что же мне теперь делать-то? – негромко спросила она.

– Поедем в Баклань.

– Где мне там жить? У тебя?

– Найдешь. Можешь у меня, если захочешь. Можешь у Ивлева. Можешь у отца… Тебя никто не гонит, не психуй, пожалуйста.