Напилась последняя – маленькая жеманная кобылка по кличке Монголка, любимица Емельяна Спиридоныча.

Приехав домой, Егор засыпал коням овса, убрался со скотиной, наколол дров для бани – суббота была, – пошел будить Макара.

– Айда завтракать.

– А?

– Пошли. Все.

– Пошли, – повеселевший Макар – маленько урвал, – разминая затекшие ноги, пошагал в дом.

Завтракали все вместе.

Во главе стола – Емельян Спиридоныч. По бокам – сыны. Ели молча, аккуратно и долго. Сперва была лапша с гусятиной, потом жареная картошка со свининой.

Емельян Спиридоныч рукой брал со сковороды куски мяса и прятал в лохматый рот. С удовольствием, громко жевал. Поесть в этом доме любили.

Наконец старик отвалился, размахнул на половинки большую, как веник, бороду… Сказал, покосившись на икону:

– Слава богу.

Стали подыматься. Зашарили по карманам кисеты.

Емельян Спиридоныч, сыто икая, заговорил о делах:

– Мы с Кондратом седня поедем в Березовку. Я сон хороший видал, – может, к добру.

В Березовке один лукавый татарин продавал редкого, знаменитых кровей, жеребца. Этот жеребец не давал старику Любавину покоя ни днем ни ночью. Но татарин ломил страшную цену. Три раза скупой Емельян Спиридоныч ездил торговаться и три раза приезжал ни с чем. Последний раз сгоряча заявил татарину:

– Сукин ты сын, идол! Полмешка мильенов – тебе мало?! Не продашь – я его так уведу, харя!

Татарин засмеялся ему в лицо, дыша губительным запахом неслыханной крепости табака и лука.

– У тебя коней больше… смотри!

Сегодня Емельян Спиридоныч решил съездить еще раз. Сон видел такой:

– Вижу, быдто за поскотиной, наспроть Логушиной избенки, сидит волк. Во-от такой волчина – лоб, как у коня. Мне так сердце резануло. Думаю: бежать? – догонит, хуже будет. Я взял да лег…

– В штанах ничего не оказалось? – поинтересовался Макар.

Емельян Спиридоныч нехорошо поглядел на сына.

– Я вот ломану чем-нибудь вдоль хребта – у тебя враз окажется, сопляк.

– Они шибко умные стали, – хмуро заметил Кондрат, увидев, что Егор отвернулся и трясется от смеха.

– Ты вот что, – повысил голос отец, презрительно и властно глядя на Макара, – перекуешь седня всех коней и договорись насчет борон.

Макар сразу поскучнел – он решил было денек погулять, раз отец уезжает. Скосоротился, пошел в горницу.

– Платить надо кузнецу-то. А то уж неловко даже! – громко заявил он оттуда.

– Скажи – нечем пока платить. После.

– Не будет ковать.

– А ты раньше время не распускай слюни. Не будет – тогда заплати. Ты, Егорка, поплывешь в остров за чашшой.

Егор надегтяривал у порога сапоги.

– Шуга-то не прошла еще, – буркнул он.

Емельян Спиридоныч выкатил из печки уголек, долго сопел, прикуривал. Потом вытолкнул из густых зарослей бороды и усов белое облачко, спокойно сказал:

– Ни хрена с тобой не случится. Барышня кака! Иди, Кондрат, закладывай. Надо успеть, пока дорога не раскисла.

Кондрат молчком оделся и вышел.

Емельян Спиридоныч долго надевал тулуп, минут пять искал папаху… Подпоясался цветной опояской, взял под мышку рукавицы-лохмашки, остановился у порога.

– Ну? – у него привычка такая была: перед уходом из дому останавливался у порога, оглядывал избу и спрашивал: «Ну?».

– Ты… это… – Михайловна пошла его проводить. – Много шибко запросит, так уж не берите. Что их, косяк целый держать? А ребятам строиться скоро – деньги надо…

– Там поглядим, – уклончиво сказал Емельян Спиридоныч. Он никогда серьезно не советовался с женой.

Когда отец вышел, Егор распрямился и сказал брату с горечью:

– Договорился на свою голову?

Тот откликнулся из горницы:

– Ты думаешь, он без этого не нашел бы нам работы? У него жила не выдержит.

Егор ногой задвинул банку с дегтем под печь, пошел в горницу.

На скрип двери Макар метнулся к кровати, быстренько сунул что-то под одеяло.

– Не прячь, я уж видал его.

– Кого?

– Обрез твой. Доиграться можешь. Давеча поил коней – приметил: двое каких-то приехали опять. С Колокольниковым из сельсовета шли.

– Из уезда нагрянули?

– Наверно, откуда же…

Макар картинно подбоченился, прищурился на брата.

– Им, Егорушка, надо ноги на шее завязывать, этим властям всяким. А вы с девками пузыри пускаете. Конечно, они скоро на голову сядут.

Егор ничего не ответил. Это был сложный вопрос – как относиться к властям. Они не трогали его. У Макара с ними особый счет, он уже отсидел месяца три в районной каталажке – за хулиганство.

– 3 -

В тот день в Баклань действительно приехали незнакомые люди.

Ранним утром по широкой деревенской улице шли трое. Впереди в высоких негнущихся пимах, в новеньком, белой овчины полушубке шагал предсельсовета – Елизар Евстигнеич Колокольников. За ним, в двух шагах, – приезжие. Один – старый, с бородкой, второй – совсем еще молодой парень, высокий, с тонкими длинными ногами. На лбу у парня – косо, через бровь – шрам.

Приезжие были в сапогах. Под ногами у них по-зимнему громко взыкал снег.

Направлялись к высокому дому с веселым писаным крыльцом. Поднялись. Елизар, не вынимая из карманов рук, ногой толкнул дверь сеней (положение председателя не позволяло ему иначе открывать двери).

Вошли в избу. Завидев чужих, из избы в горницу козой шарахнула молодая девка в спальной рубахе.

– Кобыла старозаводская, – строго заметил Елизар.

– Откуда ж она знала! – вступилась за дочь хозяйка, пухлая, с заспанным лицом баба.

– Еслив не знала, так надо весь день нагишом ходить?

– Так уж нагишом! – откликнулась из горницы девка.

– Вот тут остановитесь, товарищи, – обратился Елизар к приезжим. – Это мой брат здесь живет.

– У тебя другого места нет, кроме брата! – обернулась баба. – К себе-то почему не ведешь?

Елизар скрипнул новыми настывшими пимами, смерил угрожающим взглядом хозяйку и выразительно постучал себя по лбу:

– Граммофон!

Та сердито махнула рукой и принялась за тесто.

– Вот здесь, значит, остановитесь, – снова обратился Елизар к старику и парню.

Они терпеливо стояли у порога, старик протирал концом потертого шарфа очки, а парень незаметно поводил плечами под легким кожаном и переступал с ноги на ногу, – видно, промерз.

– Немедленно истопишь баню! – приказал председатель, снова решительно повернувшись к хозяйке.

– Приедет хозяин, затоплю, – все также непримиримо ответила та, не оборачиваясь. – Не шуми тут много.

Елизар вконец обозлился, но строжиться перестал – опасался, что эта дура выкинет что-нибудь похлестче. Спросил:

– А он иде?

– Сено увезли продавать.

– А-а… Ну, значит… – Елизар повернулся к товарищам, которым хотел угодить. – Значит, к вечеру вам тут баньку истопют. Это с дороги полезно, – он изобразил улыбку, с которой деревенские люди разъясняют городским общеизвестные истины.

Старик, устраивая на нос очки, согласно кивнул головой – полезно.

– А я, значит… это… побежал, – Елизар пытливо заглянул старику в глаза и ушел: так, кажется, и не понял – угодил или нет?

Старик спокойно разделся, прошел к лавке, сел. Парень тоже заскрипел тужуркой, с удовольствием стаскивая ее.

– Тебя как называть можно? – спросил старик, глядя на хозяйку поверх очков.

– Агафьей.

– А меня – Василий Платоныч. А его вот – Кузьма. Фамилия у нас одинаковая – Родионовы.

– Сын, что ли?

– Племянник. Ты не сердись на нас. Мы ненадолго.

– Чего там, – примирительно сказала Агафья. Ей, видно, понравился старик.

Из горницы вышла девка в пестром ситцевом платье – крепкая, легкая на ходу, с маленькой, гордо посаженной головой.

– Здрасте, – смело посмотрела на парня, непонятно дрогнула уголком припухлого рта, прошла к матери.

У Кузьмы слегка побагровел шрам.

– Дай закурить, дядь Вась, – тихонько попросил он.

– Из уезда, что ли? – поинтересовалась Агафья.