Святозар затих, отдал чашу с молоком отцу, лег на ложе, и, обняв подушку, добавил:

— Не кому, отец, ее встретить, там, не кому… И разве может такой человек попасть в Ирий-сад? Человек, который творил добро, но не оставил после себя никакого следа на земле, вроде бы жил… а вроде бы и нет.

— Я, думаю, мальчик мой, Дарена обязательно попадет в Ирий-сад, — сказал правитель, и, поставил чашу на коротконогий стол, примостившийся подле ложа. — Ведь, ты забываешь, что там Дарену может встретить ее мать Буря-Яга-Усоньша-Виевна.

— Да, какая, она мать, отец… какая… — возмущенно произнес наследник. — Травяня мать Дарены, Травяня… она ее любила, растила, целовала и учила. Это она, Травяня, жалела и заступалась за Дарену, она мать… А Буря ни разу, ни разу к ней не пришла…

— Но ты рассказывал мне после возвращения с Ирий-сада, что Буря-Яга разрешила тебе вернуться, по просьбе Дарены, — произнес правитель.

— Да, она, опять наверно…,- поморщившись от боли и дернув ногой, заметил Святозар. — Ах, отец, она так изменчива… не только телесно, но и духовно… Она может сходить в Пекло. Она может бывать в Ирий-саду. Она живет в Яви. Буря-Яга может сказать, принеси мне кольцо, а после может отказаться от этого дара и от этих слов. Знаешь, я уверен, Буря придумала все про Дарену, и ничего моя дочь у нее не просила. За меня заступился ДажьБог, он уже это делал, я же тебе рассказывал о том случае. И в этот раз, я помню, что когда был на границе двух миров, Буря повернула голову в сторону скошенных полей и сказала, точно обращаясь к нему, а не ко мне, сказала, что ДажьБог просил за меня. Он, наверно, стоял где-то там и ждал моего выбора, ждал, чтобы я не ошибся, и вернулся в Явь, чтобы исправить все. А зная Бурю как изменчивую особу не уходил, тревожась за меня. — Наследник вновь сел, и не зная как пристроить ногу, чтобы она не болела, положил ее сверху на укрывала. — Когда я умер, то следом умерла Травяня, а Дарена ушла в Сумрачный лес, и жила там одна, она ни с кем, ни встречалась из людей, покуда… Покуда не позволила зайти к ней в гости Богомудру, когда тот по велению ДажьБога пришел за древком. Я помню, тогда, почувствовал к ней такое тепло, такую нежность. Но я еще не познал свою душу, а она меня не узнала, хотя я уверен, тоже, что-то почувствовала. Много позже когда я Богомудром побывал в Беловодье, познал свою душу и привел своего сына Лучезара к Сумрачному лесу, чтобы он прошел испытание, то я создал белого лебедя и послал его вглубь леса. Он кружил над лесом и звал Дарену, но она не вышла… она не признала во мне своего отца…А ведь именно она создавала белого лебедя, который приносил мне от нее вести, когда я был в походах, в той первой моей жизни…. И когда я пришел к ней шесть лет назад, все повторилось, мои чувства, ее доброта и тепло. И опять мы не узнали друг друга… Если бы у меня не болела нога, отец, я поехал бы в Сумрачный лес с Туром на его испытание и сызнова повторил попытку вызвать Дарену… Я так хотел с ней поговорить, но не так, как говорил с ней отрок, а как бы поговорил с ней ее отец… А теперь… теперь… время упущено… упущено отец… Что и главное кто ее ждет в Ирий-саду? — Святозар провел рукой по лицу, и надрывисто задышав, дополнил, — душно мне, отец, душно.

Правитель протянул руку, потрогал лоб сына, затем помог ему лечь, и, поправив подушку, сказал:

— У тебя жар… Погоди, я прочитаю заговор.

— Заговор, не поможет, отец, — застонав, ответил Святозар. — У меня так болит душа, что нет надежды, что пройдет боль в ноге.

— Мальчик мой, возьми себя в руки, — очень мягко обратился к нему правитель. — Ты должен перестать волноваться, и успокоить себя. Твоя жена так расстроена и напугана, она впервые такое видела… Она знала, что у тебя болит нога, но, что от боли ты можешь потерять сознание, этого она не ведала… Когда ты упал в столовой, она так закричала, что я и Тур не знали к кому броситься на помощь и кому она нужнее тебе или ей… Прошу тебя, сынок, не ради меня, но ради Любавы, усмири боль в своей душе, ведь все равно уже ничего не поправишь, в жизни Дарены.

— Да, отец, ты как всегда прав, как всегда… и я постараюсь…,- закрывая глаза от боли и заскрипев зубами, добавил Святозар. — Постараюсь… Но ты только, отец, ни кому, ни говори о том, что я тебе поведал, особенно Любаве.

— Конечно, мальчик мой, я что ж, не понимаю… — кивнув головой, откликнулся Ярил. — Я скажу им, что Баба Яга, помогла тебе в твоем испытании и спасла от смерти Эриха, и этого им будет достаточно.

Правитель замолчал и принялся шептать над сыном заговоры, а когда жар с тела Святозара спал, и боль немного утихла, негромко сказал:

— Мальчик мой, Тур, поведал мне, что он принес семью баенника с собой, так как там в лесу, им грозила смерть. Ведь выйти из леса они не смогли бы без приглашения на новое место жительство. Может когда тебе станет легче, ты с баенником поговоришь? Да, надо бы подумать, куда их поселить?

— К Искрену, отец, — немедля отозвался наследник и открыл глаза. — Искрен уже достроил баню, он два дня назад приезжал, и звал меня поглядеть ее… Отец, будь добр, пошли к нему, Тура и попроси, чтобы он не приглашал духов в баню, погодил… Я сам привезу ему духа.

— Хорошо, сынок, — согласился правитель. — Я сейчас же пошлю Тура к Искрену, а ты пока поспи…,- отец поднялся с ложа, прикрыл сына укрывалом и бесшумно вышел из покоев.

Лишь только за правителем закрылась дверь, Святозар сомкнул глаза и вспомнил, лицо своей дочери Дарены, маленькое светящееся личико младенца, светлое и чистое лицо отрока, необыкновенно красивое, молодое лицо девы и старое, едва тронутое морщинками лицо старухи, и громко застонал. В покои вошла Любава, она приблизилась к ложу, села подле, и, обняв своего мужа, заплакав, зашептала:

— Любый мой, любый, свет моей души, счастье мое, жизнь моя, нет ближе тебя у меня никого… Как ты меня напугал, как ты меня напугал… Милый мой, если бы с тобой, что-то случилось, я бы задохнулась в тот же миг, в то же мгновение.

Святозар порывисто сел и притянув Любаву, крепко прижал ее вздрагивающее тело к себе да успокаивая, принялся целовать в пахнущие цветами густые волосы.

— Ты, что радость моя, Любавушка, что ты? Да, со мной все хорошо, я просто разволновался, — сказал наследник и погладил любимую по длинной темно-рыжей косе. — Переволновался, вот и бабахнулся… Прости меня, в следующий раз прежде чем упасть, я тебе об этом доложу. Я так и скажу, Любанька моя, сейчас мне станет не хорошо и я упаду.

— Вот, Святозарик, — недовольно отстраняясь от мужа и утирая глаза, заметила Любава. — Иногда, я с отцом, согласна… шутки у тебя злые, — а после крепко поцеловала Святозара в губы и поднялась с ложа. — Спи, давай, голубь мой сизокрылый, я укрою тебя укрывалом и посижу рядом.

— Со мной будет все хорошо, не тревожься, — молвил Святозар, нанова укладываясь на ложе.

— Нет, отец, попросил, чтобы я тебя не покидала и тогда ты не сможешь думать о плохом, — она придвинула сиденье, укрытое легким ковром, к ложу и сев на него, взяла в руки пяльцы с вышивкой. — Отец сказал: «Ты, Любава, сядь напротив него, чтобы он, открывая глаза, видел тебя и радовался, и тогда он быстро поправится».

Святозар пролежал в ложе три дня, и все это время настойчиво вспоминал жизнь любимой дочери не в силах, что — либо исправить в ней. Отец наблюдая, как переживает сын, смерть Дарены, как из-за этого волнения, его мучает не только боль в ноге, но и попеременно возникающий жар или озноб, старался его успокоить и хоть как-то отвлечь. Любава не понимала, что случилось с мужем, но чувствуя, что его болезнь произошла неспроста, то целовала Святозара, то ругала, а, то и во все начинала плакать. Однако, что первое, что второе, что третье лишь сильнее расстраивало наследника и ему снова становилось хуже. Тогда правитель, для которого мученья сына были не выносимы, пригрозил Любаве, что если она еще раз расстроит Святозара, ему придется пересилить ее в опочивальню наверх. Любава, сидевшая на ложе, около мужа и утирающая слезы, внезапно перестала плакать, поднялась, грозно посмотрела на правителя, и, уперев руки в бока, негодующе произнесла: