Сергей поднял глаза на странно притихшего Алябина, спросил:
— Какие отношения были у Климова с Чугуевым?
Алябин выдохнул со стоном:
— О-ох! Неужели и вы думаете… Пожалуйста, прошу вас, не верьте своей расчетливой логике… Ни тот, ни другой поднять руку на человека не могли. — Последнюю фразу он произнес, чеканя каждое слово. — Да, Чугуев предан Климову, как собака. Это все знают… Мог стянуть у хозяина бумаги… Мог… Но… Избавь вас Бог от этих ложных посылок…
— Не буду, не буду спешить. Спасибо, — завершил разговор Сергей. Он встал из-за стола, сложил журналы.
— Можно, я «Вестник» возьму на время?
— Конечно…
— Еще одна просьба…
— Понимаю, понимаю, — опередил его Алябин. — Никому ничего не скажу… Да и говорить-то об этом я не решусь, если бы даже очень захотелось…
По дороге домой Сергей несколько раз пытался дозвониться Потапычу — телефон все время отвечал короткими гудками. Наконец, удалось пробиться. Потапыч слушал его внимательно, но в каждую паузу возбужденно вторгался: «Ну я ж говорил…», а на просьбу Сергея узнать, есть ли в издательстве «Вестника» оригинал статьи, подписанный академиком, ответил радостным вскриком: «Сделаем!», точно получил долгожданное разрешение на арест Климова.
21
Было уже темно. Старые, знакомые с детства и всегда почему-то сонные липы преданно жались к домашнему теплу освещенных окон. Из квартиры Климовых тоже пробивался сквозь их листву огромный вытянутый прямоугольник света, он падал на чахлый кустарник, сгрудившийся возле стены, на бугристую асфальтовую дорожку и самодельный стол с четырьмя вечными доминошниками.
Сергея охватило щемящее чувство одиночества. Вспомнилась та девушка, что встретилась в вагоне электрички, своенравная, непонятная, совсем не похожая на других, но удивительно близкая и желанная. Впервые с горечью ощутил он, как вынужденно и обреченно идет в свою пустынную неухоженную квартиру, как не хочется ужинать одному.
Он ступил на цементный порожек у входа, и тут что-то глухо загрохотало вверху, над козырьком подъезда. Поднял голову, но не увидел, а скорее почувствовал большое, темное, летящее вниз… Едва успел отклонить голову, как жаркая боль впилась в левое плечо, зажгла все тело… Яркая молния, вспыхнувшая перед глазами, ослепила его. Под тяжестью нестерпимо палящего жара сгибались колени, но он держался за ручку открытой двери, мучительно напрягаясь, стоял, боялся упасть…
Кто-то обхватил его за талию. Издалека донеслись голоса:
— Булыжник свалили на него…
— Ты как, идти можешь?..
— Это Ильин из четвертой квартиры…
— Бегите, надо поймать…
Он хотел сказать им… Но ватные губы не повиновались, гортань сковала цепкая судорога… На какое-то мгновение всколыхнулась злость, свирепая, лютая, она помогла ему распрямиться, выкрикнуть:
— Не выпускайте… никого… телефон…
Его несли по лестнице, а он всем телом, как открытой раной, чувствовал неловкие прикосновения рук. Сжимал зубы, чтобы не застонать, не выдать своей слабости…
Дверь квартиры Климовых отворилась, показалось встревоженное лицо Глафиры Николаевны. Увидев Сергея, она громко ахнула:
— Что случилось? Несите его сюда…
— Телефон… — прошептал он.
Сергея положили на диван в гостиной. Возле него встревоженно засуетилась Глафира Николаевна.
— Боже мой. Боже мой! Вы заболели?.. Как же это… Врача вызвать?..
— Телефон… — упрямо повторил Сергей.
Обеспокоенная старушка, взволнованно моргая, чтобы сдержать вскипающие слезы, принесла из прихожей телефонный аппарат, расправляя за собой длинный свившийся провод.
— Какой номер?.. Давайте наберу.
— Сам…
Непослушным дрожащим пальцем Сергей начал крутить диск.
— Потапыч?
— Кто говорит?
— Ильин…
— Не узнаю тебя…
Тогда Сергей глубоко вздохнул и, выдыхая, стал выбрасывать отдельные слова:
— Я… в квартире… академика Климова…
Силы оставили его. От боли прерывалось дыхание, не хватало воздуха. Трубка скользнула по ладони, упала на грудь. Ее подхватил один из доминошников, губастый, усатый.
— Счас все скажу… Значит, такое дело…
Его голос уплывал все дальше и дальше… Тяжелая, горячая волна медленно, хищно поглощала Сергея, затягивая в черную глубину. Сквозь ее вязкую зыбь иногда пробивались обрывки приглушенных голосов. Один из них, мягкий и бархатистый, словно вынес его из мрачной темноты, и на какие-то доли секунды в призрачном желто-розовом свете возникла и растаяла та девушка с большими, ликующими глазами… «Надо позвонить…» — механически повторил он, снова погружаясь в небытие.
Потом сквозь щелки приоткрывшихся глаз увидел солнце в пелене облаков. Хотел привстать, но не смог оторвать от подушки чугунное левое плечо.
Рядом сидел Потапыч.
— Что со мной? — спросил Сергей, ощущая затвердевшие сухие губы. Он чуть приподнял левую руку и тут же опустил ее: тупая боль, охватившая плечо, заставила его отказаться от дальнейших попыток.
Потапыч, видимо, ждал его пробуждения и, наклонившись, заговорил с чуть наигранной бодростью:
— Ничего особенного! Ты покрепче этого камешка оказался… Надо только хорошенько выспаться и встанешь, как новенький…
Сергей сразу вспомнил все.
— Поймали его?
— Все обшарили, как сквозь стену ушел. Да вот записку оставил у тебя под дверью: «Во имя Графа», и крестик.
— Опять во имя графа?
— Опять, — вздохнул Потапыч.
— А со статьей Климова все выяснил?
— Выяснил… — нехотя произнес Потапыч, — Он сам принес ее в издательство… И расписался в конце… — Но Сергей уже не слышал его: из кухни вышла и встала за спиной Потапыча та самая девушка из электрички…
— Здравствуйте, — сказала она.
Его пересохшие губы растянулись в улыбке.
— Это ты ее нашел, Потапыч?
Ничего не понимая, Потапыч с удивлением глянул на девушку.
— Не он. Я сама нашлась. Вы, наверное, потеряли номер моего телефона, и вот ваши соседи позвонили. Я и приехала. Правда, они вызывали врача «скорой помощи».
— Спасибо! — Сергей смотрел на нее, чувствуя, как внутри заколыхалась теплая волна.
— За что же спасибо? Это моя работа.
Она легонько вытеснила со стула примолкшего Потапыча, заняла его место и спросила с профессиональной озабоченностью:
— Как вы себя чувствуете?
— Я очень рад, — ответил он, продолжая улыбаться.
Тут совсем не вовремя, нет, очень вовремя пророкотал баритон Потапыча:
— Извини, Сережа, мне надо идти… Потом поговорим.
— Идите, идите, — сухо сказала она и повторила вопрос Сергею, но уже другим, приятельским тоном:
— Как ты себя чувствуешь?
— Очень хорошо, — сказал он тихо, только ей. — А ты сомневаешься?
Никогда в жизни он не произносил с таким удовольствием слово «ты», разве только маме. Что-то забытое, дорогое и близкое откликнулось в этом слове.
— Ты везучий. Ушиб сильный, но кости целы. Такие травмы — моя дипломная работа. Обещаю за два дня поставить тебя на ноги. — Она говорила прерывисто, слегка возбужденно. Видимо, слово «ты» и ей доставляло незнакомую радость. — Ты проспал целые сутки.
— Сутки? — удивился Сергей. — А ты?
— А я тут на диванчике подремала… Не пугайся, папочке сказала, что дежурю возле больного, только не сказала, что это — ты… — Она встала, пошла на кухню и оттуда все тем же беззаботным голоском продолжала: — Понимаешь, у меня вчера вечером дежурство окончилось, ну мне и захотелось остаться здесь… Если возражаешь, я уйду…
Она вынесла из кухни тарелку дымящегося супа.
— Нет, не уходи… — быстро ответил Сергей.
— Не уйду… — Тарелка дрогнула в ее руках, лицо мгновенно стало пунцовым от смущения. Но она тут же продолжила строго: — Сейчас ты пообедаешь, мы посмотрим твое плечо, а потом еще один укол, и ты будешь спать. Понятно?
— Понятно… А ты не уйдешь?
— Не уйду, пока не поставлю тебя на ноги…
Утром он проснулся от неясных теней, проплывающих над закрытыми глазами.