— Пока все в тумане…
— Но вы предпринимаете какие-то шаги? — настойчиво допытывался Коврунов.
— Конечно, предпринимаем…
— Не имеете права говорить, я понимаю, — отрывисто вздохнул Коврунов. — А жаль. Мы бы могли посодействовать… Тогда жду ваших вопросов… Пожалуйста…
Размешивая сахар в чашке, Сергей заговорил извиняющимся тоном.
— Мне очень не хотелось бы вторгаться в ваши личные отношения, но без этого, поверьте моему небольшому опыту, многое останется скрытым…
— Смелей, смелей, молодой человек, спрашивайте, — поощрил его Коврунов. — Наши личные отношения с теми, кто был тогда у Климова?
Сергей кивнул, все еще глядя в чашку.
— Так слушайте. С Климовым — самые распрекрасные. Я ценю его как большого ученого. И он, по-моему, положительно отзывается о моей деятельности. С Чугуевым… тоже нет проблем. Он знает свое дело, а я его поддерживаю… Вот с Алябиным у нас, признаюсь, были мелкие стычки. Это, знаете, такой интеллигентный субъект, которому везде надо сунуть свой нос, высказать свое оппозиционное, так сказать, мнение. Но по большому счету и у нас с ним общее согласие… Вроде все?
— А Стельмах? — напомнил Сергей.
— Об этом я уже, кажется, вам говорил… Мы с ним не ругались, я подчеркиваю — никогда не ругались, мы с ним спорили… Горячо, запальчиво, но всегда, снова повторяю, всегда приходили к единому мнению. Он, знаете, как дрожжи, вызывал брожение в институтском коллективе. И я ему за это признателен. Много закостенелых традиций мы с ним разрушили, много нового привнесли в работу… Он, знаете ли, особенно любил защищать тех, кого я вроде бы обижал… И всегда в таких случаях начинал со мной разговор со своего самого ругательного слова «администратор».
— Это вас обижало?
— Меня? Нисколько. Просто мы по-разному толковали это слово. Лассаль писал когда-то, что охотно оставил бы ненаписанным то, что знает, только бы осуществить на деле хоть часть того, что умеет… Вот я и осуществляю то, что умею. В науке, дорогой мой, должны быть и мыслители, и организаторы. Я принадлежу ко вторым.
Чувствовалось, что это был самый весомый, с точки зрения Коврунова, аргумент в споре со Стельмахом.
— Мне говорили, что Стельмах какую-то статью о вас написал?
— A-а, вот вы о чем! — опять вспыхнул голос Коврунова. — Как это я не догадался сразу… Но, скажу вам, мы и здесь пришли к консенсусу… Минуточку… Полюбуйтесь…
Перед Сергеем на столе легла пачка листов, сжатых вверху большой канцелярской скрепкой. В левом углу знакомым Сергею почерком было написано: «Злодею Коврунову дарю в надежде на исцеление. Стельмах».
— Можете почитать статью. Не боюсь, — звенел чуть раздраженный голос Коврунова. — Можете взять с собой. Готов для вас и свою дарственную надпись сочинить, рядом со стельмаховской. Хотите?
— Нет, благодарю вас. — Сергей отодвинул от себя статью и горестно подумал о том, что опять зашел в тупик. В этом кабинете ему больше нечего было делать…
Мария Николаевна, привстав со стула, сообщила:
— Вас разыскивает профессор Алябин… Только что прибегал…
Алябин переминался с ноги на ногу в коридоре, наэлектризованный, взъерошенный.
— Я нашел… но это такое, такое… нет, здесь говорить не могу… Пойдемте ко мне… И готовьтесь к потрясению…
Схватив Сергея за рукав, он потащил его в свой кабинет.
— Садитесь за мой стол. Сели?.. Теперь успокойтесь… Успокоились? Тогда слушайте.
Он сцепил крепко побелевшие пальцы рук, зашагал кругами, надсадно дыша, словно до этого бежал долго, до изнеможения. Потом резко остановился посреди кабинета, закрыл на несколько секунд глаза.
— Я тоже успокаиваюсь, успокаиваюсь, успокаиваюсь… — Дыхание его и в самом деле выровнялось, стало неслышным. — Начнем… Попробую популярно… Чтобы вы все поняли… Значит, так… В начале этого века многие астрономы, начиная, пожалуй, с американца Мелвина Слайфера, сделали открытия, которые бесспорно доказывали, что наша Вселенная имела четко обозначенное начало, то есть возникла в определенный момент времени… Постепенно сложилась солидная теория «Большого взрыва». Суть ее вот в чем. Двадцать миллиардов лет назад Вселенная была плотной массой с температурой в триллионы градусов. В какой-то миг ее поразил гигантской силы взрыв, он разорвал эту массу, и неведомое число галактик с огромной скоростью помчались друг от друга… Сегодня астрономы являются свидетелями уникального движения разлетающихся в разные стороны галактик…
Эти удивительные открытия, заметьте, как бы подтверждают библейские версии сотворения мира: цепь событий, ведущих к появлению человека, началась внезапно, в определенное мгновение, вспышкой энергии и света… Ученые поневоле вспомнили ветхозаветный апокриф, где говорилось о том, что всемогущая рука создала мир из бесформенной материи.
Чуть позже, кажется, в 1916 году, Альберт Эйнштейн опубликовал свои знаменитые уравнения теории относительности. Они, вы, конечно, знаете, вызвали бурное оживление в рядах атеистов. Наша пресса тогда ликовала — наконец-то окончательно посрамлены идеалистические и метафизические представления о пространстве и времени! По теории Эйнштейна у Вселенной не было начала, она существовала всегда…
Но многие ученые до сих пор не знают (это у нас тщательно скрывалось), что через полгода голландский астроном Биллем де Ситтер нашел новое решение уравнений Эйнштейна, которое предполагало расширяющуюся Вселенную, где галактики стремительно удаляются друг от друга… А наш российский академик Александр Фридман обнаружил у Эйнштейна ученическую ошибку. Он при решении алгебраической задачи допустил в известном смысле деление на ноль, что в математике запрещено.
Знаете, Эйнштейн долго возмущался, не хотел соглашаться с их вычислениями. Затеял даже переписку с де Ситтером, пытаясь отвергнуть идею расширяющейся Вселенной, главным образом, как вы теперь понимаете, из-за ее религиозной окраски.
Так кто же, догадайтесь, поставил точку в этом научном споре? Да, да, наш академик Климов. Он дал совершенно новое, оригинальное решение уравнений Эйнштейна. Оказалось, Эйнштейн и сам не заметил того, что его теория тоже предполагает разлетающуюся Вселенную… Свою позицию Климов очень кратко, я бы сказал, тезисно изложил в последнем номере «Вестника» Московского университета… Жаль, что ни Ситтер, ни Эйнштейн не дожили до наших дней. Мои коллеги утверждают, что никто из них не мог бы выдвинуть серьезных возражений против Климова. Его математические вычисления безупречны…
Алябин предупреждающе поднял руку, потом взмахнул ею, как бы отбрасывая все сказанное, и продолжил:
— Прелюдия закончена… Теперь самое чудовищное, самое непонятное…
Он схватил с подоконника и быстро раскрыл перед Сергеем два журнала. Знакомый польский со статьей «Ошибка Эйнштейна» и русский в желтоватой обложке. В нем статья была озаглавлена «Ошибка великого Эйнштейна».
Алябин снова заговорил, но теперь уже заговорщицки-тихо, подавленно:
— Смотрите и удивляйтесь… Внимательно смотрите… Польский журнал вышел в 1934 году, еще при жизни Эйнштейна, а «Вестник» Московского университета совсем свежий, этого года издания. Статья на польском языке подписана неведомым Петром Трубецким, на русском — известным академиком Климовым… Пробегите взглядом тексты статей… Сравните начало первого абзаца… Видите? Без словаря ясно: все совпадает… Текст идентичен… Что это такое?.. Наглый плагиат? Никто из нас не поверит… Крупный подлог?.. Грязная афера против академика Климова?.. Нечестивая шутка издателей «Вестника»?.. Что это такое? Объясните вы мне, Сергей Андреевич… Ну объясните…
Сергей и сам был озадачен… Но где-то в подсознании строго и холодно выстраивалась цепь событий.
Климов перевел статью польского ученого и опубликовал за своей подписью… Потом он как-то узнал, что Стельмах нашел этот польский журнал… Как избежать позорного скандала? Выход один…
Все вдруг открылось Сергею, все стало таким простым и очевидным, что никак, ну никак нельзя было сразу принять… Пакостно вторгся вопросик: а как же тогда пропавший климовский сундучок? Тут какое-то несоответствие… Нет, почему же… В нем мог храниться польский журнал… Впрочем, пропажа сундучка может быть и ловким трюком, придуманным академиком ради того, чтобы отвести от себя подозрение… Тут что-то складывается… Но ведь Климов во Вьетнаме… Правда, он мог в ту ночь… Нет, нет, нет! А Чугуев?..