— Нет!

— Правильно, давайте короче — отдыхать надо!

— С семи утра на ногах!

— Переходим ко второму вопросу, — успокаивая, поднял Латышев руку. — Прежде чем зачитать приказ директора леспромхоза, я хочу напомнить вам следующее. Я коротко, товарищи… В этом году нам неожиданно выделили дачу на Лужне. В стороне от автомобильных дорог. Билет выписали, когда надо было уже приступать к рубке, чтобы успеть к сплаву. Поэтому, в смысле бытовых условий, ваш участок оказался в тяжелом положении. Тем более что при сравнительно небольшом объеме работ мы, естественно, не могли затрачивать и больших средств на строительство временных, по сути дела, сооружений. Ну и попросту не могли пристроить к этому бараку город или поселок — с клубом там, кино и всем прочим. Но тем не менее сами рабочие в лице ваших товарищей сумели организовать для себя культурный быт и культурный отдых. Сумели! Больше того. Первое время, нечего греха таить, у нас тут некоторые лесорубы злоупотребляли спиртными напитками. Отсюда скандалы, нехватка денег на предметы первой необходимости и так далее. Было такое. Но и эти товарищи, равняясь на лучших, осознали, я бы сказал, неприличие своего поведения. Как меня заверили — с этим кончено. Мало этого. Мы имеем сегодня на участке две новые комплексные бригады. Одна из них — бригада товарища Шугина, систематически перевыполняющая нормы. Разве это не показатель, товарищи? А инициатором этого, безусловно, следует считать товарища Усачева. Он же вложил немало труда и в борьбу за культурный быт. Все мы его знаем как баяниста, как застрельщика… Что там такое, товарищи? — обрывая фразу, гневно спросил он.

Лесорубы перешептывались, косясь на полутьму сеней в проеме распахнутой настежь двери. Антон Александрович разглядел там отливающий белизной погон и красные милицейские петлицы.

Сразу пропала охота продолжать.

— Я заканчиваю, товарищи! — поднимая голос, пообещал он. — Приказом директора леспромхоза товарищ Усачев премируется баяном, переходящим с этого дня в его собственность, — он отыскал в толпе Усачева, улыбнулся ему. — Товарищу Шугину, подхватившему почин Усачева в деле поднятия производительности труда на лесоразработках, объявляется благодарность… Все, товарищи! Можете быть свободны!

Загремели табуретками, зашаркали ногами, закашляли. Но, вопреки ожиданию инженера, никто не устремился к двери. Любопытство, вызванное появлением милиции, оказалось более притягательным, нежели приказ директора, отдых и ужин.

В комнату, поскрипывая сапогами, неторопливо вошел майор Субботин. Направляясь к Латышеву, ответил на кивки знакомых и незнакомых. И вдруг, видимо разгадав настроение не сводящих с него глаз людей, весело и чуть смущенно заулыбался:

— Больно уж вы на меня подозрительно смотрите, товарищи. Думаете — раз милиция, значит, кого-то забирать? Вот ведь что милицейская форма делает! Антон Александрович! Здорово! — майор обменялся с Латышевым рукопожатием. — Мы сюда просто так заглянули. В Чарыни были. В магазине там у вас кто-то похозяйничал, пока завмаг в Сашкове на именинах гуляла…

— Когда?

— Кто?

— Как?

Со всех сторон полетели обычные вопросы. Чарынские лесорубы, уходящие на работу задолго до открытия магазина, еще не слышали о краже. Плотной толпой окружив майора, начали выспрашивать подробности.

Субботин только руками разводил:

— Кто воровал — адреса не оставил. Когда воровал — сказать могу с точностью до одних суток. Что украли — выявится после ревизии. Завмаг заявила сначала, что в кассе было тысяча шестьсот рублей. Теперь утверждает, будто под бумагой на прилавке еще две тысячи были спрятаны, их тоже нету. Ну, а что касается подозрений — это вам лучше знать. Мне подсказать должны, не я вам..

И сразу наступило молчание, насыщенное желанием говорить, через силу удерживаемым. Удерживало присутствие тех, кого всем хотелось заподозрить в преступлении.

Майор понял это.

— Мы предполагаем, что кражу совершили или сашковские, видя, что продавщица пришла в поселок, и зная, сколько она там пробудет, либо кто-то из жителей Чарыни. Скажем, я или Латышев никак не могли знать, когда завмага не будет дома…

Ему не очень поверили: крутит, гнет свою линию. На черта бы он сюда зря поехал? Но майор заставил поверить в безобидность своего приезда на Лужню:

— Ты, как всегда, на перекладных, Латышев? — спросил он инженера.

— Как всегда.

— А когда назад думаешь?

— Сегодня, Сергей Степанович, сегодня!

— Так мы, может, махнем вместе? На вашем коне до Сашкова, а там наш „козел“. Места в машине на всех хватит. И на санях вчетвером поместимся. Вас двое и нас двое. Остальные наши пешком подались в Сашково.

Это уже походило на правду: три километра от Чарыни до Лужни — не десять до Сашкова. За лошадкой милиция пожаловала на участок, вот что!

И сразу все лишние заторопились в дорогу, обещавшую быть такой короткой за разговорами о происшедшем, за судами и пересудами. В общежитии остались только хозяева, да Латышев, да начальник милиции с начальником отделения уголовного розыска.

— Я думал, — сказал Латышев, — за нашими ребятами. Прямо ты мне своим приездом торжество испортил, Сергей Степанович! Премии, благодарности — и вдруг милиция!

— Говорю, хоть форму не надевай! У меня, брат, теща первое время все за сердце хваталась. Откроет дверь — и чуть не обморок. Так я, как с дежурства иду, ведро с водой захватывал. Специально жена под лестницей ставила. А я с ним до колонки, благо недалеко, и только тогда домой. Ну вот — не верит!.. Так кому премии выдавал?

— Премию — вот, товарищу Усачеву. Нашему активисту, — широким жестом показал Латышев на Бориса. — А благодарность — бригадиру Шугину… Шугину, понимаете?..

— На минуточку… — неожиданно тронул майора за рукав шинели Никанор Коньков и потянул в дальний — от смежной со второй половиной стены — угол. Приглушив голос, пугливо посматривая на дверь, сказал:

— Могли знать некоторые, что ушла Клавка, — онпереступил с ноги на ногу. — К примеру — Витька Шугин. Он мог.

— А почему вы так думаете? У него друзья есть в Чарыни?

Коньков замялся. Спрятал руки в карманы ватных брюк, вытащил сразу же, словно не находя для них места.

— Кто его знает?.. Мальчонка Катёхи Семиткиной прибегал вчерась из Чарыни, бельишко у меня унес постирать. Клавка уже ушедши была тогда.

— А вы откуда об этом знаете?

— Так я… от Мишки же Катёхиного… — почему-то смутился Коньков.

— Допустим, — кивнул майор. — А Шугин?

— Мальчонка, товарищ начальник, сбрехнуть мог. Ему рта не закроешь…

— А зачем закрывать? — удивился Субботин, стараясь встретить ускользающий взгляд Конькова. — Так вы предполагаете, что мальчик прибежал специально, сказать Шугину, что продавщица ушла в Сашково?

Коньков совсем растерялся. Теперь он не прятал взгляда, а испуганно, во все глаза, смотрел на майора.

— Зачем специально, по глупости если только. Шугин, товарищ начальник, быдто собирался в Чарынь.

— Он вам говорил об этом?

— Я, товарищ начальник, до них не касаюсь. Хоть кого спросите!

— Но почему вы утверждаете, что Шугин собирался в Чарынь?

Коньков тяжело вздохнул, снова заметался по сторонам его взгляд. Надо было отвечать, черт его сунул начать этот разговор! Связался с милицией на свою голову.

— Быдто он пошел в ту сторону… Вы бы, товарищ начальник, обыск сделали. Деньги он не должен еще спустить — три тыщи шестьсот! Только вы не говорите, что Коньков…

— Обыск, товарищ Коньков, так просто не производится, по вашему или моему желанию. Для этого нужна санкция прокурора. Но с вами мы, возможно, еще побеседуем. Если понадобится. Ну, а ссылаться на нас при разговоре с Шугиным мне, собственно, не из-за чего. Можете не волноваться.

— Я не волнуюсь. Ребята они такие… Жулье, товарищ начальник!

— Ничего не случится! — манор ободряюще кивнул и повернулся к ожидавшему конца беседы Латышеву. — Так, значит, благодарность? Видал, Шевчук, как мужики действуют? И на сорокаградусную, поди, меньше жать стали? Так или не так? — его вопрошающий взгляд переходил с одного лица на другое.