ваты перед женскими глазами: много вздора было написано им в честь, были

сравнения с звездами и с алмазами, и бог знает с чем" („Метель" стр. 99).

Ср. с героем Т. Готье, который заявляет, что, создавая свой идеал женской

красоты, он не хочет ни лилии, ни снега, ни кораллов, ни черного дерева,

ни алебастра, ни жемчуга, ни бриллиантов, ни звезд... („Mademoiselle de

Maupin *).

1361

женщины, портрет которой дает Павлов в повести „Маскарад",

„составили блестящие глаза, блестящие в точном значении

слова. Вечно в искрах, вечно в лучах, они не давали возмож-

ности вглядеться в их цвет" (стр. 20 — 23). Печорин говорит,

что у кн. Мэри бархатные глаза, „нижние и верхние ресницы

так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках";

„глаза ее без блеска", „они такмягки, они будто тебя гладят".

Так подчеркивается в портрете то жилка, голубая или лиловая,

просвечивающаяся сквозь тонкую кожу, то оттенки глаз и их блеск,

то отсутствие в Них блеска, то коричневая тень под глазами,

то особенный цвет лица: все эти детали придают лицу изве-

стное своеобразие, выделяют его из ряда других. Этому же

способствует и подчеркивание какого-нибудь недостатка в лице

или его национального характера, придающего внешности осо-

бый колорит, напр., монгольский, восточный. Напр., смесь во-

стока и европеизма индивидуализирует внешность героини

„Миллион" Павлова (стр. 257 — 61). У Вельтмана в „Приклю-

чениях, почерпнутых из моря житейского" — „красота Филип-

пины сбивалась несколько на восточную красоту. Смелый

взгляд, носик несколько горбком; резкие черты..." (ч. И,

стр. 345).

Наряду с цветовыми эффектами мы встречаем и световые,

особенно частые у Жуковой и Лермонтова, и проблема осве-

щения, стоящая перед ними, явно указывает на живописный

характер женского портрета. Жукова подробно описывает жен-

щину, ярко освещенную зарею: бледное лицо ее „каза-

лось мраморным изваянием, облитым пламенем пожара" (По-

вести, ч. II, стр. 115 —116). Героини в портретах освещаются

отблеском заходящего солнца — „последние лучи заходящего

солнца падали" на лицо красавицы в повести Кудрявцева

(„Звезда", стр. 206). Антонина в повести Жуковой „Падающая

звезда" сидела в комнате, освещенной догорающим днем

(ч. II, стр. 67). Героиня другой повести Жуковой „Самопо-

жертвование" стояла, „освещенная ярким лучом заходящего

солнца" (стр. 123). У Кукольника в „Эвелине де Вальероль"

прекрасное лицо одной из героинь романа озарено „лучами

солнца, пылавшего на западе" (стр. 527). Иногда головка кра-

савицы ярко освещена „пробившимся сквозь ветви солнечным

лучем" (Вельтман, „Приключения, почерпнутые из моря жи-

тейского", стр. 258. Тоже в повести Погодина „Русая коса",

стр. 11). Освещение зари, солнца заменяется порою искус-

ственным светом лампады, фонаря: „слабый луч лампады, го-

ревшей у образа Спасителя, падал на лицо спящей девушки"

(Жукова, „Самопожертвование", стр. 162). Фантастическим зе-

леноватым, гаснущим светом озаряет Лермонтов героиню

„Вадима": „фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке,

1361

и дрожавший луч, прорываясь сквозь грязные стекла, увели-

чивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленова-

тыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на

круглое гладкое плечо..." В „Вадиме" же встречаем портрет,

где передается освещение фонаря: „догорающий пламень огарка

сквозь зеленые стекла слабо озарял нижние части лица бедной

девушки").

У гр. Соллогуба в повести „Метель" — женщина „чудно

освещена красноватым отблеском нагоревшей свечи" (стр. 107).

Комбинируются иногда оба освещения — заходящего солнца

и лампады — световой эффект, к которому часто стремятся

живописцы. Красота героини Жуковой в „Суде сердца", осве-

щенная светом умирающего дня и трепещущей лампады, каза-

лась сверхестественною" (стр. 83). У Лермонтова в „Вадиме"

молящаяся Ольга на коленях перед иконой — „спина и плечи

ее отделяемы бдлли бледнеющим светом зари от темных стен,

а красноватый блеск дрожащей лампады озарял ее лицо".

Приемы литературного живописания в этих портретах 30-х го-

дов на лицо; в них уделяется большое внимание краскам внеш-

ности, придается существенное значение красочному фону,

позволяющему рельефнее выделить женский облик: красавица

освещается то солнцем, то зарей, то искусственным светом.

И недаром, говоря о внешности своих героинь, писатели не

раз ставят себя в положение художника.

Так, Шахова принимает на себя роль живописца, давая

портрет своей героини. Ей нужны для него краски, и она бе-

рет лазурь у неба, пурпур у зари, белизну у лилир, блеск

у шелка и т. д.

Я мучился — и вымыслил прекрасный идеал:

Лазурь у неба южного похитил для очей,

У шелка лоск заимствовал для змейчатых кудрей,

Покрыл чело высокое лилейной белизной,

Ланиты облил пурпуром денницы молодой.

В уста, как розы алые, амврозией дохнул,

Высокий стройный стан ее роскошно развернул"...

(„Мадонна", стр. 147).

Правда, краски, к которым прибегают портретисты, часто

очень неопределенны и не всегда вызывают ясное предста-

вление о цвете описываемой детали. Так, напр., у одной из

героинь Ган цвет глаз, которому уступят „горючий агат и са-

мый нежный сапфир небес", т. е. глаза одновременно черного

цвета агата и голубого цвета небес („Утбалла", стр. 67). У од-

ной из красавиц Гоголя „чело прекрасное, нежное, как снег,

как серебро". Снег — белый; серебро — серое. У Гоголя же

другая героиня „бледна, как полотно, как блеск месяца"

1361

(т. I, стр, 74). Цвет полотна — белый, матовый, а блеск луны

неустойчивый голубоватый, желтый, красноватый.

Этой невозможностью художнику слова разрешить до

конца живописную проблему объясняется постоянная мечта

писателей 30-х годов стать живописцами и скульпторами, кото-

рую они выражают при описании женской внешности, и этим

объясняются их „муки резца и кисти". Часто, чтобы показать,

что красавица идеально прекрасна, ее уподобляют, напр., ан-

тичным образцам искусства. У героини Ган в повести „Меда-

лион" одна из тех талий, „которыми древние скульпторы на-

деляли одних только нимф" (стр. 220). У другой героини этой

же повести „чистый греческий профиль, какой мы видим в из-

ваяниях древних художников" (стр. 262). У Улиньки в „Мерт-

вых душах" профиль и очертания лица, подобного которому

„трудно было где нибудь отыскать, разве только на античных

камеях".

Ту же роль играют припоминания произведений знамени-