После одного из таких поступков Соколова я ему, не стесняясь сказал:

– Душманы хорошо владеют «бузуками». Не рискованно ли маршалу в танке-то воевать?

– Тебе это делать запрещаю, ни к чему храбриться. А мне, – и он улыбнулся: мол, понимаешь, брат, – в Москве придется ответ за нашу технику держать.

Три дня, не возвращаясь в Кабул, мы работали в Мазари-Шарифе, изучали обстановку и характер боевых действий моджахедов под командованием Дустума. Столько же времени провели в Герате, слетали на иранскую границу. Слушали, записывали все, о чем нам докладывали афганские и советские командиры.

Работали мы и в зоне рейдовых боев в провинциях Пактия, Пактика, Газни, Заболь (в тех краях командовал Третьим армейским корпусом афганской армии генерал-лейтенант Гулям-Наби).

Сергей Леонидович был неутомим. И мне в эти недели приходилось спать не более двух-трех часов в сутки. Ведь после каждого возвращения в Кабул нужно было еще заехать в офис и вместе с Черемных и другими генералами и офицерами управления ГВС поработать несколько часов. Мы уточняли уже имевшиеся планы боевых действий, меняли поставленные задачи тем или иным соединениям и частям 40-й армии или вооруженных сил ДРА.

Черемных, как было заведено, тщательно готовил предложения по предстоявшим боевым действиям, своевременно согласовывал их с Ахромеевым и командармом 40-й Борисом Ткачом. Последнее слово однако оставалось за Соколовым (по 40-й армии) и за мной (по афганской армии).

Мне нравилась скрупулезная дотошность Сергея Леонидовича в работе. Конечно, перед возвращением в Москву ему нужна была самая свежая, точная и достоверная информация о положении дел в Афганистане. Но мы полагали, что в не меньшей мере она была нужна и афганскому руководству. Поэтому и брал Соколов с нами в полеты секретарей ЦК НДПА и министров в надежде, что хоть они растолкуют главе государства реальное (довольно плачевное) положение.

Самого Бабрака – как Верховного Главнокомандующего вооруженными силами – Соколову так и не удалось ни разу вытащить в поездку по стране, объятой пламенем войны. Вождь предпочитал не видеть, а слушать, не бывать видимым вблизи, а казаться великим издалека, не жить реальными событиями, а быть «исторической личностью». Уже сейчас в первые дни пребывания в Афганистане меня удивляло: почему глава государства так безразличен к положению дел в своей стране, где во всех провинциях идет ожесточенная война, и не воспользуется возможностью побывать в частях и соединениях афганской армии вместе с Сергеем Леонидовичем Соколовым. Для меня кадрового военного, это было удивительно и неприемлемо, а в душе своей я все-таки надеялся, что когда останусь без Соколова в Афганистане и чаще буду встречаться с Бабраком Кармалем, найду форму и способ общения с ним, чтобы убедить его бывать в армии, руководить ею, радоваться ее победам. А раз так, то волей-неволей ему придется летать и ездить по стране, по провинциям, уездам, волостям, используя свои полномочия и авторитет для утверждения народно-демократической власти.

… С такими мыслями, сидя вдвоем с Соколовым в салоне самолета Ил-14, я возвращался из Кандагара в Кабул.

– Мне необходим тайм-аут, Сергей Леонидович.

– От полетов?

– Да, на трое-пятеро суток. Надо осмыслить увиденное и услышанное, предложить… – и я выжидательно посмотрел на Соколова. – Да, наверное, пора и что-то свое предложить…

– Пожалуй, пора. Корпи пять суток со своим штабом, – отреагировал Сергей Леонидович на мою просьбу и раскурил очередную сигарету.

Сколько я знаю и помню Соколова, с ним всегда свободно и легко работалось его подчиненным и сослуживцам.

Все увиденное и услышанное во время посещения войск наводило меня на тяжелые мысли. Целесообразность ввода наших войск в Афганистан не вызывала сомнений. Я считал, что эта акция принесла нам политический выигрыш и подняла авторитет СССР в глазах друзей по социалистическому содружеству, да и кажется во всем мире. Но одновременно я получил убедительное подтверждение, что рейдовая война не дала и не может нам дать нужных результатов.

Мне тоже стало ясно: основной силой укрепления и защиты афганской революции являются не вооруженные силы ДРА, а советская 40-я армия. Я считал такое положение недопустимым, полагая, что и высшее военное руководство в Министерстве обороны СССР и Генштабе стоит на той же позиции.

Все было крайне необычным: и военно-политическая обстановка в стране, и состояние афганской армии, и, главное – отношение населения в провинциях, уездах и волостях к задачам Апрельской революции. То, что мне удалось разглядеть и осмыслить, пока не поддавалось моему однозначному суждению, оценке. Все имело какой-то второй, третий план. Доклады местного партийного руководства в провинциях явно зачастую носили лживый характер. Во всем угадывались либо подтекст, либо хитрость.

Надо было не торопясь и не ошибаясь, во всем разобраться. Бои, порой очень сильные, жестокие, велись частями 40-й армии и афганской армией во всех провинциях страны с главной целью: разбив в том или ином районе (уезде, волости) душманов, установить там народно-демократическую власть. Порой это удавалось легко, но чаще всего с большими потерями с той и другой стороны. Да и установленная власть была какой-то вялой и непрочной, не укрепляла сама себя, свой авторитет. Иногда ее людей перерезали местные жители, под предлогом, что они – басурманы, предали Аллаха, а чаще всего эта власть бесследно сама куда-то исчезала, как только из аула, где она была установлена, убывали подразделения афганской и советской армий.

И все-таки, вот эти, возможно и весьма поверхностные впечатления о положении дел в стране мне надо было квалифицированно проанализировать, прийти к определенным выводам и главное – определить, наметить хотя бы на ближайшие два-три месяца свои цели, задачи и способы их решения, определить политику и стратегию своей работы в Афганистане в условиях необъявленной войны.

Одному, я считал, этого не решить. И в то же время мне не хотелось, особенно на первых порах пребывания в должности, расширять круг лиц, участвовавших в обсуждении важных военных проблем. Поэтому я остановился на золотой середине: будем пока вчетвером анализировать обстановку и делать по ней выводы. Это генерал Черемных Владимир Петрович, обладающий острым и дерзким умом, уже имеющий восьмимесячный афганский опыт, генерал Самойленко Виктор Георгиевич, рассудительный и глубокий человек, мой заместитель по политической части; полковник Бруниниекс Илмар Янович, отличный оператор, прошедший со мной по службе от капитана до полковника с его латышской пунктуальностью, честностью и знанием в совершенстве современного общевойскового боя, техники и вооружения. И, четвертый – я.

– Разворошил медведь ульи на пасеке, – оценивает обстановку Самойленко.

– Менять надо тактику, – Черемных тычет по карте то в одно место, то в другое. – Рейды, рейды – всюду рейды!

– А пчелы жжик-жжик… – иронизирует Самойленко, – а медведь лапой хрясть-хрясть, а пчелы жжик-жжик…

– Нэт, нэ так, Виктор Георгиевич, – не соглашается с Самойленко Бруниниекс. – И вы нэ правы, Владимир Пэтрович, стратэгия и тактика вэрныэ были.

– Согласен, были! – не унимался Черемных.

Уже не первый день в таких язвительных препирательствах мы обсуждаем, обсуждаем и обсуждаем – что же все таки делать? Чувствуем, даже уверены, что рейдовая война себя изжила, а вот новые формы и способы боевых действий пока изобрести мы не в состоянии. К тому же на сентябрь-октябрь месяцы планы боевых действий в ДРА 40-й армии и афганской армии одобрены Москвой, и нам вряд ли удастся что-то кардинально изменить, тем более, пока Соколов и Ахромеев находятся в Афганистане. И все же будем искать.

Тут надобно сказать несколько слов о рейдовой войне.

Соколов и Ахромеев, координировавшие на начальном этапе боевые действия советской и афганской армий, определили для борьбы с противником стратегию и тактику, получившие название рейдовой войны. («Рейд» трактуется словарем Ожегова как «набег подвижных военных сил в тыл противника».)