Изменить стиль страницы

— Ну-с, так. Имеете вы от мужа сведения?

— Никаких.

— Рассказывайте сказки! Все равно узнаем, говорите, так лучше будет.

— Мне нечего говорить.

— Впрочем, мы и так знаем, — ваш муж командовал западным отрядом, отсюда уплыл вместе со всеми советчиками. Не так ли?

— Вы знаете больше меня.

— Да, знаем. Мы знаем также и то, что вы собирались уехать вместе с мужем, но не успели. Не так ли?

— Вы все знаете, — насмешливо подтвердила Наташа.

Офицер покрутил длинный рыжий ус, довольно усмехнулся.

— Не правда ли? Так как же, имеете вы от мужа известия?

— Никаких.

— Лучше говорите сами, иначе мы вынуждены будем вас арестовать.

— Арестуйте.

Из контрразведки Наташа вышла взволнованная. Было ясно — Димитрий успел на пароход… Зачем бы разведчикам допытываться, нет ли о Димитрии каких известий, если бы он был убит при отступлении. Жив, жив! Может быть, ранен, болен, но не убит, нет, нет, не убит.

Домой шла почти бегом. Была надежда, и она окрыляла. Дома бросилась к Мише, схватила на руки, начала тормошить и целовать.

— Миша, Миша, папа наш жив!

Мальчик так и встрепенулся.

— А где он?

В радостном порыве нагнулась к сыну, шепнула на ухо:

— С большевиками ушел.

Мальчик задумчиво кивнул головой.

— А он придет?

— Придет, Мишенька, обязательно придет, только молчи, будь умным.

Миша опять сосредоточенно кивнул головой. Ну, конечно, он будет молчать, вот хоть все пальчики отрежь, и то вытерпит, никому не скажет, что папа ушел с большевиками.

3

Жить становилось все хуже и хуже. Недостаток сказывался во всем, пришлось перестать покупать для Миши молоко. Миша в первый же раз запротестовал:

— Мама, ты что молока не купишь? Я молока хочу.

— Денег, Миша, нет.

— А почему денег нет?

— Не работаем мы с тобой. Вот погоди, найду работу, и деньги будут.

— Тогда и молока купишь?

— Куплю, Миша, непременно куплю.

— Ну, ищи скорей работу!

И без того бегала каждый день по большому шумному городу. Знакомые, которые могли бы помочь получить работу, боялись попасть через Наташу под подозрение контрразведки. А те, которые не боялись, ничем не могли помочь.

Каждую неделю вызывали в контрразведку, все допрашивали о Димитрии. И это вселяло в Наташу уверенность, что Димитрий жив…

Кое-как удалось устроиться на службу в кооператив. Только было вздохнула свободней, вызывают в правление. Показывают бумажку.

— Вот, Наталья Федоровна, смотрите. Очень сожалеем, но, видите сами — приказ: причастных к большевизму на службе не держать. С удовольствием, конечно, но понимаете…

Председатель беспомощно развел руками:

— Своя рубашка ближе к телу.

Наташа грустно улыбнулась.

— Да, понимаю.

Утром Миша удивился, что мама никуда не пошла.

— Мама, ты что в кооператив не идешь?

Наташа спрятала от мальчика расстроенное лицо.

— Так, Миша.

Миша озабоченно сморщил лоб и, заглядывая матери в лицо, спросил:

— У тебя голова болит?

— Нет, Миша, не болит.

Мальчик видел, что у мамы на глазах показались слезы. Залез к ней на колени, обнял ручонками Наташину шею и настойчиво стал просить:

— Мама, скажи, зачем ты плачешь, тебя кто обидел?

Наташа рассказала; что она не будет больше ходить в кооператив, что у них опять не будет денег и Мише не на что будет купить молока.

— Да мне и не надо молока, — живо перебил Миша, — я его и не люблю вовсе.

Мать улыбнулась сквозь слезы, крепко прижала к себе мальчика.

— А почему ты не будешь ходить в кооператив?

— Потому что тем, у кого папа большевик, начальство не велит давать работы.

— А какое начальство, мама?

Наташа опять улыбнулась.

— Колчак.

Мальчик хмуро сдвинул тоненькие бровки и сердито подумал:

— Ну, погодите, вырасту большой, всем колчакам шею сверну.

Наташа глотала слезы, делала веселое лицо…

По утрам тщательно осматривала комнату, рылась в остатках белья и одежды, — все искала, что еще можно отнести на толкучку. По ночам тихо плакала. Тоскливо звала:

— Митя, Митя!

Хотя бы что-нибудь узнать, — жив ли, успел ли уйти. От знакомых знала, что ни среди расстрелянных, ни среди арестованных Димитрия не было. Через неделю опять вызвали в контрразведку. Усатый рыжий офицер все нахальнее. Плотоядно осматривает стройную фигуру Наташи и так выразительно:

— Мы вас должны арестовать.

— Арестуйте.

Офицер нагло склабится, наклоняется ближе к Наташе и еще выразительнее:

— Но можем и не арестовывать…

Знакомые посоветовали:

— Вам надо выехать отсюда. В другом городе скорей и устроиться можно, а здесь все равно контрразведка житья не даст.

Наташа так и решила сделать.

4

Ярко светит огнями огромное здание «Европейской» гостиницы. У подъезда — автомобили, экипажи, извозчичьи пролетки, верховые лошади.

Внутри, на эстраде, задрапированной тропическими растениями, гремит музыка. Яркий свет дрожит и переливается на хрустальных люстрах, канделябрах, вазах. На сдвинутых столах белоснежные скатерти, цветы, цветы: И — как огромные живые цветы-дамы в атласных и шелковых бальных платьях. Розовым теплом лучатся голые женские руки, плечи, спины, груди. Военные — с туго затянутыми талиями, в изящных галифе. Рубахи и френчи с суконными темно-зелеными погонами, звездочки на погонах золотые. Серебром и золотом блестят погоны представителей иностранных государств. Мелькают черные сюртуки и фраки штатских.

Гремит музыка, искрится вино, звенят звоном хрустальным бокалы.

Тосты. Тосты.

В конце стола, у зеленолапчатой тропической пальмы, встает высокий белокурый красавец, высоко поднимает бокал.

— Господа офицеры! Позвольте предложить тост за первого военного министра освобожденной от большевиков России!

— Ура!

Гремит туш.

Военный министр поднимается с ответным тостом.

— Господа офицеры! Вы все, конечно, понимаете, что свержение позорного большевистского ига не есть заслуга одного лица. Честь и слава русскому офицерству, наполнившему подпольные боевые отряды и вынесшему всю тяжесть борьбы с большевиками на своих плечах!

— Ура!

Военный министр поблагодарил сановным — как ему казалось — кивком головы, озабоченно отставил от себя бокал с шампанским.

— Ни лишения, ни опасности нас не страшили. Русское офицерство, воодушевленное принципами, — министр заиграл на верхних нотах, — свободы, равенства и братства, самоотверженно кинулось на борьбу, и вот теперь мы празднуем здесь наш праздник свободы. Большевизм пал!

— Ура!

Министр обвел всех глазами, помедлил.

— Господа офицеры! Велика ваша заслуга перед измученной родиной. Но еще большей славой покрыты наши благородные и великодушные союзники, которые на своих плечах выдержали всю тяжесть первых дней восстания.

Министр широким жестом поднял бокал, обернулся в изящном полупоклоне к чешскому генералу.

— Честь и слава нашим доблестным союзникам — чехам. Я приветствую наших славных и доблестных братьев в лице их вождя, здесь присутствующего! Наздар!

— Ура! Наздар!

Гремит туш. Все встают с мест и с полными бокалами тянутся к чешскому генералу. Генерал с улыбкой раскланивается. Один за другим предлагаются тосты за иностранных представителей. Те отвечают…

Гремит музыка, искрится вино, звенят звоном хрустальным бокалы.

…На эстраду поднимается пожилой капитан.

Господа офицеры! В пользу семей офицеров, погибших при свержении большевизма, объявляется лотерея. Разыгрывается золотой пятирублевик. Объявленная цена — пятьдесят рублей. Кто больше?

— Сто рублей!

— Сто рублей. Кто больше? Раз… Два…

— Сто двадцать!

— Сто двадцать, кто больше? Раз…

— Сто пятьдесят!

— Сто восемьдесят!

— Двести!

— Двести, кто больше? Раз… Два… Кто больше? Раз… Два… Кто больше?