— Ева! — прошептал ей вдруг на ухо Губерт… — Разве ты его не видишь? Он здесь!

Девушка открыла глаза и вздрогнула.

— Кто? — спросила она.

И внезапно увидела высокую фигуру новоприбывшего. Ни она ни Губерт не заметили, как он вошел. Казалось, что он всегда стоял там, против де Мирамара и Жана Лавореля, в том оконном простенке, — очень высокий и очень светлый.

— Как, ты говоришь, его зовут? — прошептала Ева.

— Фортинбрас.

— Фортинбрас? Что ты хочешь сказать, Губерт?

Она напряженно вспоминала этого шекспировского героя, норвежского короля, олицетворявшего собою двигающую силу. Того самого Фортинбраса, за которого подает свой голос умирающий Гамлет, и который появляется в самую решительную минуту, весь светясь энергией, единственный живой человек среди мертвых.

— Я отказался от всяких попыток произнести его имя, — пояснил Губерт. — К тому же, разве ты не находишь, что прозвище «Фортинбрас» подходит ему как нельзя лучше? Кругом него, над нлм, в его глазах, в его голосе, — чувствуется движение… Он представляется мне шествующим среди громадного поля развертывающихся действий.

— Он производит очень симпатичное впечатление, — добавил Макс, приближаясь к своей невесте. — Каким он кажется молодым! Такой ученый человек, знаменитость…

— Молодым, да… И однако… Мне кажется, что у него нет возраста, — прошептала Еза.

Она не могла больше оторвать глаз от этого серьезного, бледного, гладко выбритого лица, с улыбкой склонившегося к ее отцу. Ясность этой улыбки разливала вокруг какую-то необъяснимую бодрость… Ева встала, чувствуя неудержимое желание подойти поближе.

Она услышала, как ее мать спрашивала:

— Не выпьете ли чашку чая, господин Эльвинбьорг?

Госпожа де Мирамар долила чашку кипятком и молоком. Склонившись над чайным столиком, она вновь нашла свои привычные слова и жесты. И казалось, что все окружающие предметы прояснились вместе с нею…

Исследователь доисторических времен говорил:

— Ожидание конца мира никогда не переставало волновать нервных людей… Это нечто вроде коллективной истерии… Явление это хорошо известно.

Ева не слышала дальнейших слов отца. Она все смотрела на Эльвинбьорга, и, вспоминая название подготовляемого им труда, унеслась в неясных думах.

Вдруг она вздрогнула. Эльвинбьорг снова заговорил, и звук его сдержанного голоса возбудил странное сожаление о каком-то ином мире, где бы перевернулись вверх дном все современные земные ценности…

— Этот ужас является, быть может, ни чем иным, как очень древним воспоминанием…

Между учеными разгорелся спор.

— Люди воображают, что катастрофические потрясения относятся лишь к прошлому, как будто будущее дает нам какую-то таинственную гарантию.

В голове Евы как молния пронеслась мысль: «Он тоже… Он верит, что подобная вещь возможна… И, однако, он улыбается, и с тех пор, как он здесь, я не ощущаю никакого страха».

Она заметила, что ее отец пристально взглянул на умолкнувшего Эльвинбьорга.

Нерешительно раздался тонкий голосок Ивонны, смущенной воцарившимся молчанием:

— Папа, но ведь Ной был предупрежден, не правда ли?

Возвращаясь мыслями к любимому предмету, ученый ответил:

— Да, моя крошка, Ной был предупрежден… И, несмотря на людские насмешки, он построил свой ковчег…

— Каким образом строится ковчег? — спросила Ева, снова охваченная зловещим видением и с тревогой думая о своей любви, о своем счастье, которое необходимо было спасать во что бы то ни стало…

— О! — решительно воскликнула Ивонна. — Ковчег, это символ!..

Франсуа де Мирамар повернулся к ней в радостном восхищении.

— Хорошо, очень хорошо, крошка! Я буду прибегать к твоей помощи для разъяснения древних мифов…

— Если бы я умела! — смущенно прошептала Ивонна. — Я очень люблю те мифы, которые вы нам рассказываете, папа.

— Нет ничего красивее их! — воскликнул ученый.

— Нет ничего красивее… — повторил Эльвинбьорг, — так как они являются выражением тех судорожных усилий, которые выпали на долю человеческой мысли. Есть события, память о которых совсем забыта, но зато их отражение сохранилось в людских мечтаниях. Сожаление о Золотом веке… ужас исчезновения Атлантиды… человеческий плач во время потопа…

И в тишине внезапно смолкнувшей гостиной его голос процитировал слова, которые халдейский эпос приписывает праматери людей, Истар, когда она в отчаянии присутствует при гибели мира:

— А помните ли вы любопытное предостережение, полученное вавилонским Ноем? — спросил де Мирамар.

Эльвинбьорг ответил:

Де Мирамар улыбался, восхищенно слушая древний сказ, воскрешаемый его гостем.

— Я поражен, что вы знаете это наизусть… Что касается меня, то я помню лишь один отрывок и не вполне уверен, что смогу правильно его передать, так как перевод очень стар:

Де Мирамар прервал свою цитату. — Продолжайте, прошу вас, дорогой коллега!

Эльвинбьорг продолжал дальше. Все взгляды были устремлены на него. И чувствовалось, как сама собой довлела над всем и оживала в своем темном бытии эта людская скорбь, пережившая около пяти тысяч лет.

Сезон в Ионпорте выдался блестящий.

Вилла Роз ютилась в стороне от прибрежных утесов, с которых глядели на рыбацкое селение отели. На светлом пляже, ослепительным поясом развернувшемся навстречу волнам, широкие бухты Виллы Роз казались часовыми, выдвинутыми к самому океану. Маленький садик с двумя клумбами под фиговым деревом мирно дремал под шум прибоя. Отблеск песков бросал на него свою позолоту, а беготня молодежи, лихорадочная веселость Евы, ожидающей своего жениха, и возгласы обоих малышей, занятых постройкой дворцов и крепостей, придавали ему жизнь. Сидя на террасе, госпожа де Мирамар с улыбкой наблюдала, как детские щечки покрывались загаром. Никогда до сих пор не наслаждалась она так полно блаженной истомой июля, беспечностью пролетающих часов, однообразных в своей равномерной смене и своем спокойствии. В голове ее не было никаких навязчивых мыслей, глаза бесцельно блуждали по простору. На этот раз лазурь моря не омрачалась даже той далекой тучкой, которая до сих пор каждый вечер заволакивала ее легкой вуалью, но ни разу не разразилась дождем.

Приехала наконец и госпожа Андело. Появившись в одно прекрасное утро, она снова вошла в роль молчаливого секретаря, незаметная в своем костюме строгого покроя и озабоченная только тем, чтобы возобновить свою работу.

Де Мирамар тотчас же увел ее в приспособленную им для занятий комнату во втором этаже, сплошь заваленную книгами, бумагами и коллекциями кремнистых пород.

— Ах, госпожа Андело! Как вы мне были нужны! — воскликнул он. — Садитесь сюда… Мы все это перебелим начисто. Я вам продиктую то, что у меня готово уже две недели…