— Он жив… раз он плачет, — размышлял Игнац.

До них доходил неясный гул ожесточенной борьбы: крики, уговоры, проклятия, вспышки безумия, сухой треск выстрелов…

Они их еле слышали. Склонившись над своим другом, они тревожно следили за его дыханием. С неподвижностью этого тела для них как бы останавливалась вся остальная жизнь.

Зарево пожара уменьшилось, потухло. Шум постепенно стихал. На землю всходила жалкая заря. Жоррис, охранявший порог, наблюдал, как из мрака ночи выплывали какие-то окутанные дымом развалины и группы людей, распростертых над трупами.

Туманный день осветил хижину. Лицо Жана стало еще бледнее. Круги вокруг век, заострившийся нос, внезапная худоба, медленные слезы, изливавшие какое-то чрезмерное горе, которое спутникам не придется узнать…

— Жан! — шептал Макс. — Жан!.. Мы здесь… Возле тебя…

Глаза Жана, эти голубые глаза, смотревшие когда-то с такой нежностью на весь мир и преисполненные такого света, открылись, расширились, скользнули на минуту по взволнованному лицу Макса и остановились на Эльвинбьорге, который стоял, не спуская с него глаз. И в полной тишине, где, казалось, слышно было трепетание их душ, глаза Жана о чем-то спрашивали, полные тревоги и мольбы. Понемногу слезы его прекратились. Голубые зрачки озарились улыбкой.

Его умирающие губы прошептали:

— Ах! Фортинбрас!..

Веки опустились. Дыхание остановилось. Наступило великое молчание. Никто не дышал. Макс и Игнац опустились на колени. Они услышали властный и тихий голос Эльвинбьорга:

— Сейчас же в путь!

Они вздрогнули, очнувшись от оцепенения, и повернулись.

— Надо возвращаться в долину Сюзанф, — говорил Эльвинбьорг. — Подумайте о ваших женах, о детях… Эти безумцы убивают кого попало.

— Но как же с ним? — рыдал Игнац. — Мы его не оставим здесь!

Эльвинбьорг жестом показал на Жорриса и Ганса, которые, согнувшись на пороге, при помощи палок и веревок сооружали носилки.

— На берег Белого Озера, — прошептал он.

Они пустились в путь. Макс и Игнац подняли тело на плечи и последовали за Эльвинбьоргом. Ганс и Жоррис шли за ними с шестами в руках, готовые к защите. Они едва замечали рывшихся в обломках людей. Они удалились, унося с собой такое тяжелое горе, что их шаги замедлялись и они не могли выпрямить плеч.

Они поднимались по косой линии между скалами и обвалами. Жоррис иногда оглядывался назад, чтобы убедиться, что их не преследовали. Тело Жана, освещенное утренним солнцем, казалось прекрасным мраморным изваянием.

Они дошли до арены, прилегавшей к выступам Красных Игл. Среди неподвижных каменных потоков прозрачное озеро казалось хрустальным. Шестами и ногтями они вырыли могилу у подножия валуна. Они хотели вырыть ее возможно глубже и сделать недоступной для диких зверей.

Ганс и Жоррис подняли на руки длинное неподвижное тело. Эльвинбьорг, склонившись, поцеловал его в лоб. Они молча опустили свою ношу в могилу, и Игнац разбросал на ней цветы.

Когда все было кончено, он поднялись на ноги и перевязали свои мешки. Они взглянули на замершее озеро, на волны фьорда. Мелкая рябь ложилась на поверхности воды длинными, ровными складками.

— Вот направление долины Сюзанф, — указал Эльвинбьорг.

Он показал им острый барьер Красных Игл, который надо было перейти. За ним один за другим шли другие перевалы, простиравшие к небу скалистый профиль. Перед ним вырисовывались острия Белых Зубов. Несмотря на грусть, перед глазами Макса мелькало лицо молодой женщины с ребенком на руках. Игнац мысленно созерцал образ Ивонны, а Жоррис — будущие поля, засеянные между скал Сюзанфа. Они видели, как увеличивается число их хижин, как к ним присоединяются новые руки.

— Прощайте, — сказал Эльвинбьорг… — Возвращайтесь к себе… Я иду дальше… Я еще вернусь…

Но как вернуться без Лавореля? Принести с собою это горе? Снова пережить те мрачные дни, когда они думали, что над ними тяготеет проклятие?

Припав к могиле, Игнац тихо плакал. Жоррис ворчал, сжимая кулаки, старый Ганс закрыл лицо потрескавшимися руками. Макс ходил взад и вперед, подавляя негодование. Там — убивали друг друга. И ради них они потеряли лучшего из всех — их товарища, брата, учителя…

Иногда он взглядывал на Красные Иглы. Могут ли его товарищи и он сам, с дрожащими ногами и ослабевшими мышцами, перейти опасные проходы?..

Игнац перестал рыдать. Когда он поднялся, глаза его как будто отражали взгляд Лавореля.

— Они нас ждут, — проговорил он тихо.

Но остальные не двигались и не отвечали ни слова.

— Надо идти к ним, потому что они нас ждут!

Снова бодрый и гибкий, он поднялся одним прыжком и внезапно бросил, перебирая на все лады, свой прежний клич, тот самый клич, который он бросал вечером в долине Сюзанф, возвращаясь после далеких переходов.

— Ивонна! Женевьева!.. Инносанта! Инносанта!

Его звучный голос взвился к солнцу, как птица. Потом несколько тише, но с большим волнением, он стал повторять имя Ивонны, баюкал, ласкал его и — замолк.

Очнувшись от оцепенения, все напрягали слух, невольно ожидая знакомый отклик.

Из лабиринта Красных Игл до них донесся тот же голос, несколько ослабленный, вытягивавший те же ноты, перечисляя те же имена.

— Слышите? — воскликнул Игнац. — Они там!

Он остановился. Голос поднялся с другого конца ледника, колебался с минуту, подбирая слоги, и, повторяя их, погнал дальше, как бы жалея с ними расстаться… Их перехватил громкий и неясный голос эха. Перемешивая еле различаемые имена, оно перебрасывало их со скалы на скалу, пробуждая один за другим гигантские органные трубы гор…

Макс остановился. Жоррис поднялся на ноги. Старый Ганс опустил руки и улыбнулся Игнацу…

Они стояли, готовые пуститься в путь. Жоррис размотал веревку и перевязал своих спутников. Игнац пошел последним. Он снял свою тунику. Жаркое солнце покрыло испариной его обнаженный торс.

Медленно поднимались они по горячему склону, по гнейсу, отполированному ледником. Приближаясь к обрыву, они в последний раз взглянули на арену, которая углублялась под ними, сжимаясь вокруг озера.

Макс искал глазами валун, укрывавший могилу. Повернувшись на восток, Игнац повторил свой клич.

Жоррис их окликнул:

— Идем! Сумерки не должны застигнуть нас на скале. — Они перешли обрыв…

Послушные голосу Жорриса, тела их боролись со скалами, и мышцы побеждали препятствия. Но их мысли были далеко… Они чувствовали, как опрокидывалось вокруг них прежнее миросозерцание. Они больше не узнавали своих мыслей.

Свет!.. Мир!.. Все было просто и ясно. На людей налагаются очевидные обязанности. Но эти обязанности перестают обязывать. Они превращаются в радость. Весь смысл существования с его мрачными и трудными часами приобретает надежную окраску. Жизнь раскрывается перед ними, ясная, как вечернее небо, и исполненная кротостью. Самые тусклые часы, каждая минута являются чудесным даром. Работать!.. Трудиться на крутых склонах! Носить тяжести, подготовлять благополучие других!.. Служить им!.. Какая милость и какая награда! Неужели до этой минуты они не сознавали своего счастья?

А те люди — там? Они не знают… Они убивают друг друга, чтобы продлить свою жалкую жизнь. Они, убийцы Лавореля, заслуживают только жалости в своем заблуждении, в своем слепом эгоизме…

Знакомые образы воскресают в новом освещении. Прозревшие глаза видят оттенки, о которых раньше и не думалось, улавливают таинственную связь между живыми существами. Долина Сюзанф озаряется двойным светом своих вершин и цветущих скал: это уже не бесплодная арена, безвозвратно поглощающая приносимые жертвы. Долина Сюзанф — обретенный рай…

Дым из хижин витает в воздухе, насыщенном утренней свежестью. Покрытая золотистой арникой, сдала горит, как факел. Кролики играют в траве. Бережно неся ребенка, ходит взад и вперед Инносанта… Смех Евы… Улыбка белокурой Ивонны, ожидающей на пороге хижины… Женевьева Андело, спешащая на работу… Сколько скромных, здоровых дерзновений!..