Такие вот нарядные мы лазили по подворотням, да по чердакам: искусством занимались, фотографировали друг друга – какие мы прикольные. Так зарождалась fashion-фотография в этой стране. Один раз я вытащила на съемку девочку, которая казалась мне безумно красивой. Красивой «на лицо», как говорится, но с огромными, совершенно непропорциональными фигуре, бедрами. Она, в общем, конечно, догадывалась, что у нее что-то не совсем так… как у всех. Не совсем обычная красота. Но я, со своей эмпатией, развела ее и сказала, что это – как раз ништяк.

– Давай! Ты же красивая, снимем тебя красиво! Наденем черное трико… ну, конечно, голую жопу снимать не будем…

Хотя хотелось именно этого и, конечно… В этом бы была фишка. Но тогда мне не хватило смелости. Да, мы ее сняли, и это был апофеоз всей моей эстетики. Мы влезли в заброшенный дом, на чердак. Там везде валялся битый кирпич, и было одно окно, из которого падал луч света. И в этом луче света планировалось сфотографировать девушку. Романтика. Девушка дико стеснялась. Она была в леггинсах, в приталенном пиджаке и зачем-то в кепке. Я ее фотографировала на дерьмовый, но прикольный фотоаппарат «Любитель», с широкой пленкой: смотришь сверху в окошечко на матовое стекло и прокручиваешь кадр вручную. А Саша снимал меня, как я снимаю эту девочку. Очень концептуально. Мне кажется, это была эротика, все-таки. Очень странная, эстетская и немного… злая. Позже я прочитала у Сьюзен Сотаг, что фотографирование – это всегда акт агрессии, нападение хищника на жертву. По крайней мере, мой снобизм по отношению к толстожопому объекту съемки добротой назвать было сложно. Но это было осознанное творчество, а не просто извращенное либидо. Потому как народная эротика, которая нас окружала повсеместно, не устраивала меня никак: в кабинах дальнобойщиков висели фотографии веселых колхозниц в кружевных синтетических трусах. Пьяные шалавы в кабаках – как эталон сексуальности. Деньги, алкашка и шансон. Эротика, как ни крути, мать любой эстетики. А мы были какими-то уродами. Эстетическими извращенцами. Лично я так себя ощущала и гордилась этим.

Глава 4

Эстеты-миссионеры и бушмены. Подростковые иллюзии. Как стать фотомоделью и выйти замуж за иностранца. Картофельный салат, танец страсти мифический фотоаппарат.

Шел девяностый год. Мы интенсивно создавали отсутствующую в стране красоту. Поднимали общественный уровень вкуса. И чувствовали, что на стыке может родиться гениальный стиль. Но все же, я страстно мечтала уехать из России, чтобы покорить уже весь мир. Был у меня один знакомый фотограф, он пел в церковном хоре по выходным. Он тоже мечтал уехать. И уехал. Причем, по приглашению от западной галереи. Так уехать было верхом удачи. Стремительная и блестящая карьера. Так вот, он для этого снимал голых толстых баб в пионерских галстуках и прочих атрибутах развала великого СССР. Художественно, но некрасиво. Конъюнктурно как-то, по-предательски. Так вот, мы так точно не хотели. Интересно, что с ним было потом?

Я верила, что скажу «новое слово» в искусстве. Тогда это казалось так несложно… Было столько новых идей, и формы выражения не успевали за ними. Потом, правда, оказалось, что новое все это было только для нас, дикарей. А на Западе смотрели на все это как на забавный феномен. Много лет спустя я стала свидетелем аналогичного культурного прорыва… Я ездила с антропологом к бушменам в резервацию в Южной Африке. Они сидели в пыли около своих убогих жилищ и выделывали шкуры швейцарскими ножами «Solingen». Ножами работать было намного удобнее, чем скребками. Выходило быстрее и аккуратнее. Но это были все те же некрасивые и вонючие шкуры, висящие у них на бедрах. Ножи завезли туда уже давно, но ребята продолжали ими делать то, что привыкли.

А нам хотелось дышать. Говорить и быть понятыми. Я ходила с красными волосами и ждала, что ко мне будут относиться серьезно. Мой подростковый период совпал с подростковым периодом целой страны. Страна удивляла своей косностью. Вроде бы – все можно. Но ничего хорошего не получается. Это не просто раздражало. Это фрустрировало. Отнимало надежду на будущее. «У меня в то время была любимая песня: «Уеду срочно я из этих мест, где от черемухи весь белый лес». И я, конечно, пыталась найти разные возможности. В частности, тогда существовали очень странные бюро знакомств, которые часто косили под fashion agency для фотомоделей. Тогда, в девяностом году, кроме бюро знакомств, по-моему, вообще ничего не существовало, никаких доходных структур. Промышленность встала, бизнес еще не начался, госслужбы дружно делали вид, что все еще зачем-то нужны. А эти дикие конторы по отбору моделей делали следующее: к ним приходили девушки и говорили: «Мы хотим быть фотомоделью». Всякие приходили: красивые, толстые, сумасшедшие, проститутки. Все, кто был выше 170 см ростом, хоть разок заходил, судьбу спытать. И им говорили: «О'кей! Но у вас нет портфолио, чувихи! Поэтому вот – есть тут фотограф, вот – фон висит (тряпочка на кнопках в подвале каком-нибудь). Вы должны заплатить 200 долларов, и мы вам снимем супер-портфолио». Девушки платили. Отдавали последние, брали у «спонсоров», мало ли – повезет… Им отдавали фотографии и говорили: «Ну вот, мы закинули ваше портфолио в международное агентство «Пупкин и Co», ждите. Если вы им подойдете – позвонят». В четырех случаях из пяти это был чистый развод. Возможность подзаработать, потому что денег не было ни у кого.

Авантюристы процветали. Были еще такие агентства знакомств, которые знакомили русских телок с иностранцами. Как правило, там блядство было махровое. Блядство было вообще везде. В периоды нищеты оно всегда расцветает, как упрямые ростки жизни на руинах. Так вот, люди снимали в центре специальную квартиру… Тогда старые квартиры в центре были в запустении и стоили недорого, а престижным районом считался, например, Сокол, за «сталинские квартиры с высоким потолком. В огромной пустой съемной хате в центре большой комнаты стоял стул и видеокамера – в другом конце. Происходило все просто – садишься на стул и тебе оператор говорит: «Если вы хоть чуть-чуть знаете английский, скажите что-нибудь, хотя бы поздоровайтесь, а потом уже можете по-русски». Телочки садились перед камерой и рассказывали о себе и о том, какого они хотят мужа. Часто на академическом английском, после спецшколы. Всем от 18 до 25. Кто постарше – уже давно щи варили мужьям… И видно было по каждой, что им все равно – какого мужа, главное – умотать поскорей.

Мне было двадцать, не первой уже свежести телочка. В общем, я долго металась, но пошла все-таки в одно из таких агентств, которое показалось мне приличным. Передо мной на стуле сидела пухленькая блондинка, очень скромная, но четкая: сказала, что ей нужен муж kind and clever. Меня даже удивило, почему она не добавила до кучи – rich and handsome. Я села и поздоровалась по-английски, потому что только это из школьного курса и помнила. А дальше по-русски, рассказала, что я занимаюсь искусством и мне нужен кто-то такой же, желательно молодой, художник… Оператор, он же владелец агентства, головой покачал: «Молодых у нас нет, честно говоря. А художников – и подавно. Но, может, повезет…» В общем, анкету заполнили, я где-то там расписалась и забыла о них.

Неожиданно, через пару месяцев мне позвонили и говорят: «Ну что, все! Привезли мы вам иностранцев! Они видели ваши видеозаписи и уже кое-кого выбрали: кто – одну, а кто – двух. И теперь готовы с вами встречаться». Я очень удивилась: «Что, и меня кто-то выбрал, что ли?» И они сказали: «Да, вы понравились одному чуваку, американцу (допустим, Полу). Но встречаться будем все вместе, с представителем агентства: будет группа девушек и группа иностранцев… Мы все встречаемся перед рестораном». Рестик назывался «Арбатский», на пересечении Садового и Нового Арбата – с глобусом наверху – один из самых козырных и дорогих ресторанов. Мне, конечно, показалось все это маразмом – коллективное свидание и ожидание перед дверями ресторана… Но в нашей стране – любое столкновение с любой структурой – маразм. И я поехала. По-любому интересно, приключение!