Стрельба тяжелыми по нас продолжалась еще несколько часов. К вечеру все стихло.

Весь вечер мимо нас таскали Преображенских раненых.

Теперь, какая цель была этой атаки? Прорыв? Но прорывы подготовляли иначе, даже и у нас. Демонстрация? Но демонстрация подразумевает серьезное действие на другом участке, откуда нужно во что бы то ни стало, и какой угодно ценой, отвлечь внимание противника… Сколько было известно в это время ни на каком ближайшем участке фронта никакой серьезной атаки произведено не было… Атаковало несколько дивизий, в частности 2 гвардейские, при помощи своей собственной артиллерии, и почему-то по 4 роты от полка… И разумеется все были отброшены назад и с какими потерями!

В нарушение главного военного принципа били не кулаком, а растопыренными пальцами. Причины почему все это делалось так, а не иначе, конечно, были. Мы их тогда не знали. К сожалению, не знаю я их и теперь.

На следующий день передавали, будто командующий армией Каледин, был очень, недоволен, говоря, что гвардия не желает по настоящему драться и симулирует атаки… «Симулирует атаки!» — веселый разговор!

В тот же день вечером стало известно, что на 7-ое число на тех же местах приказано атаковать нам и Измайловцам.

Для боев у нас в полку всегда велась строгая очередь. В полку батальонам, а в батальонах — ротам.

На этот раз батальонам приходилось идти по порядку: 1-му, 2-му, 3-му и 4-му.

Из каждого батальона атаковать должно было по одной роте. Шли так: 2-я, 8-я, 12-я и, кажется, 15-я.

При успехе в прорыв должен был броситься весь полк.

1-го числа вечером мы сменили на передовой позиции Преображенцев. Два дня ушло, очевидно, на приведение в порядок артиллерии и на пополнение их запасов. Насколько мне известно, в людях потерь у них не было.

5-го днем узнали подробности предстоящей атаки.

Артиллерийская подготовка, как и в прошлый раз, начнется в 6 часов утра 6-го сентября и будет продолжаться почти сутки, т. е. до 4-х часов утра следующего дня, когда ротам но часам подыматься и идти в атаку.

Роты занимают исходное положение: 2-ая в передовом окопе, 8-я во второй параллели, 12-я в третьей и 15-я в 4-ой.

По выходе 2-ой роты, 8-ая ходами сообщения сразу же идет на ее место и не задерживаясь выходить за ней в поле, за ней 12-ая, за ней 15-ая.

Таким образом в указанную минуту, без всяких дополнительных приказаний, весь боевой порядок начинает движение одновременно. Между параллелями около ста шагов расстояния.

В подготовке принимало участие то же количество артиллерии, что и в первый раз, т. е. тот же Тяжелый Дивизион Вешнякова и та же наша 1-ая бригада.

В 6 часов утра началась пальба. Погода была, как на заказ, солнечная и теплая. И единственное, что было хорошего тогда, это погода.

На душе у нас было довольно скверно, т. к. по совести в успех никто не верил. Если еще при атаке 3-го числа можно было на что-то надеяться, то 2-й раз, да еще через 4 дня, повторять абсолютно то же самое, ничего доброго не сулило.

О разрушении немецких окопов не могло быть и речи.

Как-то после атаки 3-го, я встретил приятеля, артиллериста 1-й бригады, отвел его в сторону и задал ему прямой вопрос: чем они, собственно, расчитывают нам помочь. На это он сказал мне, буквально, следующее:

— Говорить это во всеуслышание не нужно, но вы то понимаете, конечно, что 3-дюймовыми пушками разрушить таких укреплений нельзя.

— Ну, а огневую завесу перед атакующим, на западном фронте это давно уже практикуется, вы нам устроить не можете?

— Нет, этого мы не делаем.

— Ну, а по ближайшим тылам немцев, чтобы мешать им подвозить пищу, подводить свежие войска, и т. д. вы можете бить?

— На все это у нас не хватит ни орудий, ни снарядов. Единственно, что мы сможем сделать и сделаем, это заставить немцев в окопах немножко обалдеть, а перед линией их прорвем проволоку. Больше ничего от нас не ждите!

Веселый разговор!

Прорвать проволоку, конечно, полезно, но нужно, до нее дойти. А идти нужно 500–600 шагов, по ровному, как скатерть, полю, на каждом ротном участке по крайней мере против 4-х или 6-ти пулеметов, не считая скорострельного ружейного огня…

Как только началась наша подготовка, немцы замолчали; ни одного выстрела.

Часов в 9 утра я собрал унтер-офицеров и мы все отправились в первую линию. Долго стояли и смотрели в перископы, расчитывая и примеряя, как мы пойдем. Старались найти какие-нибудь ложбинки, лощинки, складочки, чтобы без особенных потерь пройти хоть часть пути. Но ничего этого не было. Сразу у наших окопов местность слегка понижалась, так что при самом выходе образовалось подобие «мертвого пространства» — для нас это было как раз «живое» пространство — шагов в 50 ширины, а дальше бугорок и ровное, как скатерть, поле, а впереди, где немецкие линии, от нашей стрельбы густое облако пыли, так что ничего разобрать нельзя.

В 12 часов привезли для чинов обед. Мне, как полагалось, налили котелок, и я стал подсаживаться к разным взводам. Главное мне хотелось, как говорится, «померить температуру»… Что они думают… Пойдут или не пойдут… И если пойдут, то как. Только сделают вид, или пойдут по настоящему, от сердца… Ведь по существу никаких мер принуждения не было. Подгонять людей в атаку, сзади, из своих же пулеметов, в наше время было как-то не принято…

Я говорил в деловых тонах, как мы должны идти, по каким ходам войти во вторую линию, по каким в первую, как выходить в поле, как держаться ближе к начальству, кто кого замещает и т. д.

Отвечали тоже по деловому. Иногда шутили, иногда смеялись…

Температура казалась нормальная, а что у них на душе делалось, понять было нелегко… Раз мы, офицеры, громко своих мыслей не высказывали, то они тем более, в особенности начальству.

Все-таки после этих разговоров на сердце стало много легче. Как-то неуловимо ощущалось, что несмотря на три года войны и усталость, и 4 раза переменившийся состав, и огромный недохват в офицерах, существует еще это чувство плеча, взаимной связи, доверия, боевого товарищества, этой основы всякого хорошего войска…

Хоть может быть на донышке, но был еще порох в пороховницах…

Живучи хорошие, старые полки… Был у них какой-то «грибок», который ничем не вытравишь…

И если бы только один успех, и опять все было бы забыто и опять полк, был бы не хуже, чем в 14-м году!

Часа в 3 дня, я со «связью» (связью назывались особые чины, по одному от каждого взвода, при ротном командире неотлучно, исполняли адъютантские обязанности, в бою телохранители) опять отправился в 1-ую линию.

Подготовка шла на полный ход. Немецкие окопы были под обстрелом уже 9 часов непрерывно. В это время в 1-ую линию по какому-то делу из штаба пришел полковой адъютант Всеволод Зайцев. Стали мы вместе смотреть вперед, и он по неосторожности высунул голову. Только что я хотел ему сказать, чтобы он этого не делал, как «бамм» — траншейное орудие прямо в бруствер над нашими головами. Мы только успели нырнуть.

Это был плохой знак. При настоящей «подготовке», после 9-ти часов пальбы, люди в обстреливаемых окопах, уже полуразвалившихся, те, кто еще цел, должны но настоящему переставать понимать, где правая и где левая сторона, где верх и где низ… А у них наблюдают за противником, как ни в чем не бывало, и наблюдают не плохо.

В 5 часов пошел в штаб полка. Он помещался недалеко в тылу, на пригорке, в широкой землянке. П. Э. Тилло, по своему обыкновению, лежал на бурке и курил. Тут же, полувысунувшись, стоял знакомый офицер 1-ой бригады и по телефону не переставая командовал своей батарее очереди. Наблюдатель их сидел в нашей 1-ой линии. По внешности в штабе все было спокойно, но чувствовалось что и им не по себе.

Часов около 6 вечера случилось неожиданное происшествие. Роли переменились. Без особого предупреждения немцы открыли по передовому участку, правее нас, кажется Гренадерского полка, такой артиллерийский огонь, что даже было страшно.

На участке батальона сосредоточили огонь тяжелые батареи. От нас все это место казалось сплошным столбом черной земли двухсаженной высоты. Продолжалось это минут сорок. Передавали потом, что за зто время батальон потерял до 30 % состава и для атаки был заменен другим.