- Собачевцы – беспредельщики! – в тон Мафии подхватил Длинный.

- Беспредельщики! – согласился Мафия.

- И ссыкуны! – сказал Бригадир.

- Ссыкуны! – радостно кивнут Мафия.

- Пошли с нами этих козлов гупать! – сказал Фидель.

- Да, пацаны! Я с вами! – Мафия хихикнул. – Как увижу собачевского - так сразу и врежу!

Он собрал посиневшие от холода пальцы в кулак и показал его всем в доказательство того, что ему есть, чем бить собачевских.

- Можешь начинать прямо сейчас! – сказал с нажимом Максим, и стало тихо.

Максим выступил вперед.

– Ты помнишь меня, Толик? – спросил он.

- Нет, – ответил Мафия, попятившись – он не понимал до конца, что происходит, но улавливал в тоне Максима угрозу.

- Вспоминай. Два года назад, трудовой лагерь. Ты тогда хотел зарезать котенка, а тебе помешал маленький школьник. Из собачевских, кстати. Ты еще хотел этого школьника тогда отгупать. Ну, помнишь, Мафия? Так этот школьник – я! И вокруг тебя – собачевские, которых ты назвал беспредельниками, козлами и ссыкунами. Гупай нас, Мафия!

Мафия отступил на шаг, но отойти дальше было нельзя – его окружало плотное кольцо собачевских.

- Пацаны, простите! – забормотал он. – Простите, перепутал!

Тут Мафия отмочил штуку, которую никто не ожидал – плюхнулся перед Максимом на колени.

– Не бейте, пацаны. Козлом буду - перепутал, по пьяни ляпнул, ну, бывает!

Максиму стало противно. Было неприятно видеть, как перед ним на коленях стоит тот, которого он так сильно боялся когда-то. Почему-то унижение давнего врага каким-то образом унизило и его, Максима.

- Ладно, иди, вошь, - сказал Максим, поморщившись. – Пропустите его, пацаны, пусть катиться.

И добавил, постеснявшись вдруг показаться слишком добрым:

- Некогда тобой, паскуда, заниматься, а так бы мы… Пшел вон, собака!

Кольцо расступилось. Мафия, не верящий до конца своему счастью, живо встал с колен и поспешил прочь. Ему отвесили подзатыльник и дали пинка под зад – «на дорожку», но больше бить не стали.

- Я не Жорик, - сказал Максим Длинному. – Я лежачего не бью!

Тем временем прибежали запыхавшиеся Жорик и Корень.

- Они там, - сказал Жорик. – Их не много – может человек сорок. Я с Кефелой нос к носу столкнулся, сказал, чтобы они выходили на улицу и ждали нас. Пошли быстрее, пока они не успели подмогу привести!

Собачевские побежали в сторону «Радуги», на ходу вытаскивая спрятанное под одеждой оружие. Через две минуты были на месте – проспектовские уже стояли у входа. Площадка перед «Радугой» не освещалась, и различить в темноте, сколько именно проспектовских было готово принять бой, было совершенно невозможно.

В этот раз обошлись без приветствий, переговоров и пожатий рук – собчевские на бегу врезались в противостоящую им толпу. Тот час же поле боя превратилось в свалку – было очень скользко, и сцепившиеся подростки валились наземь, образуя темные, копошащиеся кучи. Проспектовские пока еще не поняли, что на них напали с оружием, поэтому отбивались смело.

Максим, прибежав к месту боя одним из последних, остановился в нерешительности – из-за темноты определить, где свои, где чужие было совершенно невозможно. В слабых отблесках света из окон близлежащих домов Максим увидел, как справа от него самозабвенно тузят друг друга два проспектовских. Рядом с ними сцепились в рукопашной Бригадир и Коля Шварц. Он попытался приблизиться к ним и разнять эту глупую схватку, но в шаге от него одновременно рухнули на землю четыре человека, и эта воющая, беспорядочно копошащаяся на скользкой земле куча едва не увлекла Максима с собой.

- Макс! – услышал он рядом голос Корня.- Где свои, где чужие?!

- Не знаю! – прокричал Максим.

Корень ринулся в толпу, а Максим остался стоять посреди этого странного побоища, не зная, что же ему делать. Он озирался вокруг. Черные, казавшиеся совершенно одинаковыми, тела падали и вставали, чтобы через миг упасть вновь. То тут, то там, слышались удивленные и возмущенные вопли проспектовских – это кричали те, кому досталось чем-то деревянным. Некоторые из проспектовских не растерялись, и встречали вооруженных собачевских камнями и кусками льда, извлеченными прямо из-под ног.

Рядом с Максимом стоял парень, и так же медленно озирался вокруг – очевидно, и он пытался определить, кто есть кто. Когда их глаза встретились, Максим первым понял, что рядом с ним чужой, ойкнул, и тут же ударил. Его удар угодил прямо в незащищенный нос проспектовского, и тот согнулся, закрыв поврежденное лицо руками.

Внезапно раздался страшный свист и шипение. Максим обернулся на звук и увидел, как в метре от него крутится по мерзлой земле и извергает искры чугунка, брошенная Жориком прямо в толпу; как разбегаются в сторону собачевские; как заворожено смотрят на невиданное зрелище застывшие в изумлении проспектовские. Максим тоже побежал в сторону, но через пару секунд обернулся, и увидел яркую вспышку, затем столп огня, высотой в два человеческих роста. Спустя доли секунды раздался оглушительный взрыв, а вслед за ним были печальный звон вываливающихся оконных стекол, и вой милицейских сирен где-то вдалеке. И падающий проспектовский по прозвищу Мясник - тот, кто стоял к чугунке ближе всех…

Потом они мчались к Собачевке. Проспектовские не стали их преследовать. Но погоня была - милицейский УАЗ с мигалкой и включенной сиреной наседал на пяты беглецам. Интуитивно подростки выбрали верный маршрут для бегства – через небольшой пруд. Собачевские ринулись в свой родной частный сектор двум колоннами - через подвесной мост и через крепкий лед, а УАЗ не мог проехать ни по тому, ни по другому. УАЗ поехал в обход, а собачевские, пользуясь минутной форой, ныряли в узкие улочки, прыгали через заборы, чтобы добраться домой огородами…

В тот вечер милиционерам не попался никто. Не попался им и Максим, пробравшийся домой огородами, словно вор. Он очень замерз и наглотался морозного зимнего воздуха. От этого, а так же от перенесенных волнений, у него в тот же вечер начался сильный жар.

10.

Спустя неделю побледневший, осунувшийся, но уже почти здоровый Максим впервые принимал дома гостя – к нему зашел Фидель.

- Ну, ты дал, бродяга! – сказал Фидель, с улыбкой оглядывая товарища.

- Что да, то - да! - согласился Максим. – Три дня – температура под сорок, и не спадала дольше, чем на час. Врачи говорят, еще с недельку дома посижу. Ну, что там, на фронте?

- Фронта больше нет, - с гордостью сообщил Фидель. – Поздравляю тебя с победой и окончанием войны.

- Что - серьезно? – удивился Максим. – А я вот, если честно, больше какой-то беды ждал. Как только жар прошел, и я что-то соображать начал, каждого стука боюсь – думаю, милиция заявилась.

- Я тебя понимаю! - кивнул Фидель. - Мне тоже поначалу везде люди в форме мерещились. Я, веришь ли, в первый день в школу не пошел – страшно было. Все гадал – убили мы кого-то, или нет.

- И что?

- Не убили! – воскликнул Фидель радостно. - И представляешь, к нам Кефела в школу приходил.

- Да? – глаза Максима округлились. – Он же Собачовки как огня боится!

- Боится, - согласился Фидель. – Но, через день после драки заявился, и не один – с Рудым и с Хачеком. Мирные такие – прямо не узнать! Сразу же сказали, что пришли только поговорить.

- И о чем говорили? – глаза Максима горели любопытством.

- Все, как и предсказывал Пеля. Умный он, блин, хотя и сволочь, конечно! Мы проспектовских так напугали, что они сразу же предложили нам вечный мир, причем без каких-то условий. «Пацаны, – начал Фидель, копируя гнусавый выговор Кефелы, - что вы делаете? Два проломанных черепа, разбитый глаз, несколько сломанных пальцев, у Мясника обожженные ноги, он не меньше месяца в больнице проваляется! Пацаны, так же нельзя – а если и мы начнем с дубинками ходить и гранаты взрывать, что будет?! Мы тут между собой перетерли, и решили – надо, пацаны, завязывать – вы нам ничего не должны, мы – вам. Иначе – кровь, смерть, тюрьма…» В общем, - закончил Фидель своим обычным голосом, - заключен вечный мир. И Пеля говорит, что на этот раз мир будет долгим – никто нас больше не посмеет тронуть.