— Не надо было, — вышло у Плети как-то жалостливо.

— Ну не надо так не надо. — Ощупав повязку, Бася ещё раз удовлетворённо хмыкнул и вдруг сделался мягким. — А давненько ты меня не обматывал.

Давненько. С бинтов началось их знакомство.

Плети было всего тринадцать, но за спиной его уже лежало несколько побеждённых на ринге противников — таких же детей, которых так же натаскивали. Подпольные бои тогда были в некотором упадке, но росы, желающие не только сделать ставки, но и проверить себя, всё равно приходили почти каждый день. Плеть всегда немного сторонился людей, даже общины — тем более общины. Однако в презрении к этим росам он с ними сходился.

Цой Ночка, тогда ещё без седины в косе и без права решать за всех, окручивал богатых претендентов, мягко выдворял бедных и изредка клал глаз на перспективных. Но были и те, с кем он не желал церемониться, — те, чья обида на общину не могла ей навредить и на ком можно было выместить обиды самой общины. Над ними смеялись, их раззадоривали и избивали до полусмерти, а потом выкидывали прочь.

Когда в общину явился Бася, ему тоже было тринадцать.

Он утверждал, что местоположение ринга ему указал некий тавр, и вёл себя ровно так, как росы, с которыми можно не миндальничать. Петушился, выпячивал грудь и кричал, что ничего не боится.

Тавры не отличают детей от взрослых. Если ты утверждаешь, что готов драться, с тобой будут драться.

У Баси не было ни единого шанса.

Как и другие молодые бойцы, Плеть тогда ухаживал за рингом, поэтому видел произошедшее своими глазами. Драться Бася не умел совершенно, в нём был один только гонор; он визжал, кусался, бросался на противника всем телом, падал, и вставал, и вставал, и вставал. Плеть давно забыл черты шестнадцатилетнего парня, которого выставили против Баси, но почему-то не мог забыть имя: Урда Кочка. Урда Кочка даже не был особо натренирован.

Как и другие молодые бойцы, Плеть сперва посмеивался над росом-неумёхой; потом общинным детям это наскучило — они наблюдали такую потеху каждую неделю, и у ринга остался один только Плеть. Он не знал, что именно его заворожило. Многие росы пребывали в плену заблуждения, будто тавры оценят если не боевые их навыки, то силу духа. Но сила духа не стоит ничего, если она не подкрепляется умением и дисциплиной. Своему обладателю она лишь оставит более крепкие травмы.

А потом Бася больше не мог вставать. Он упирался в ринг ладонями, но не мог оторвать от земли даже грудь. По буйно вспыхнувшим синякам Плеть понял, что у Баси переломаны рёбра, и лица его не было видно. Он рыдал. Его локти дрожали.

В этом и было дело. Бася рыдал от боли, но всё ещё пытался подняться. Сила духа? Нет; сила упрямства. То, что другие так отчаянно пытались продемонстрировать, у Баси просто было. Урда Кочка, конечно, не слышал его бормотания, а больше в зале никого не было. Один только Плеть и разбирал невнятное «Щ-щас, я только поднимусь… Дай мне только… Я тебе…».

В Басиных заплывших синяками глазах даже не было злобы — только сосредоточенная решимость. И она никуда не делась, когда Урда Кочка пнул его под изломанные рёбра.

«Ну что, попробовали? Убедилис’? — покончив с более важными делами, Цой Ночка заглянул к рингу. — Выкин’те этого. Зубр Плет’, приберис’».

Молодые тавры редко сами заговаривают со старшими. Это не запрещается и не считается дурным; так просто не делают. Плети было страшно.

«Цой Ночка, а можно мне его… оставит’?»

«Тебе?» — нахмурился Цой Ночка.

«Мне».

«Разве ты — это что-то отдел’ное от общины? Зубр Плет’, общине не нужен этот рос. Значит, он не нужен и тебе».

«Это неправда, — выдавил Плеть и надломил себя, как ребро, чтобы не опустить глаз. — Я част’ общины, у меня ест’ долг перед общиной. Но если я хорошо исполняю свой долг, мне можно самому решат’, чего я хочу за его пределами. Этому учил меня ты».

Цой Ночка сделал несколько грозных шагов, но Плеть не шевельнулся. Он никогда ещё не смел чего-то просить. Это не запрещалось и не считалось дурным; так просто не делали.

«Твой долг — прибрат’ ринг», — с нажимом проговорил Цой Ночка.

«И я его уберу. Этого роса не будет на ринге, пока он не понадобится рингу».

Желваки Цоя Ночки играли, но в кривой его глаз пробралась усмешка.

«И что ты будешь с ним делат’? Этот рос не нужен общине. Община не даст ему ни еды, ни лекарств. Он просто умрёт».

«Если он умрёт, то умрёт. Позвол’ мне о нём позаботит’ся. — Плеть заставил себя не зажмуриться. — Пожалуйста».

Уже спустя много лет он понял, что не так был ему нужен этот рос, как право получить что-нибудь своё — хоть что-нибудь. Что-нибудь, что община не сумеет забрать и чем не сможет распорядиться, даже если пожелает.

Друг.

«Собачек и комнатных зверей заводят себе богатые росские дамы, — пренебрежительно хмыкнул Цой Ночка. — Прибери ринг, Зубр Плет’. Если этот рос навредит общине, отвечат’ тебе».

Наверное, Бася не слышал этого разговора. Уже спустя много лет он признался, что нашёл в общине то, чего не мог найти за её пределами. Семью. И он не ошибался: Цой Ночка быстро его полюбил и ещё быстрее приспособил под свои нужды. Уже спустя полгода Бася помогал у ринга, спустя год вышел на него сам. Он фантастически располагал к себе людей, имел чутьё и легко делал деньги.

Как только его рёбра срослись, он ушёл в Порт, смошенничал там и принёс долю Цою Ночке.

У Баси было чутьё. Он знал, как стать частью общины.

Но тогда, в самом начале, он валялся на тонком матрасе Плети в лихорадке, и первыми его словами были «Пошёл вон». Бася и сам понимал, что у него не было шансов, но поражение мучило его сильнее сломанных рёбер.

Вторыми его словами были «Научи меня нормально драться».

Третьими — «Au fait, как тебя зовут?»

Это происходило давно, и в то же время — это происходило здесь и сейчас. Плеть знал, что его зовут не «Зубр», и не мог найти ответа на третьи Басины слова.

«Я твой друг», — неловко сказал он.

Это происходило давно, и в то же время — это происходило здесь и сейчас.

Здесь и сейчас Бася повязывал платок поверх свежей рубашки, так что никто бы и не догадался о ране. Беспечно улыбался. Пристально выискивал на ковре следы крови.

— Mon frère, у меня есть к тебе одно важное поручение, — промурлыкал он, удовлетворившись ковром и с шипением разгибая спину.

Плеть насторожился.

— Я долго думал и решил, — Бася не торопился обернуться, — ты повезёшь пленных в Вилонскую степь. Да, да, я понимаю, что тебе вряд ли хочется, но это нужно сделать.

— Нет.

— Ты со мной не спорь! Ce n’est pas une matière à controverse. Я сказал, что повезёшь, — значит, повезёшь. — Он вздохнул. — Иначе никак. Пленные тебе доверяют, они тебя послушаются. Петербергу нужно от них как можно быстрее избавиться, казармы превратились в такой рассадник антисанитарии, что мне скоро оторвут голову. В Усадьбах теперь школа, а в Восточной части вши и лишаи! И потом, — Бася потёр лоб, — их ведь не в готовую тюрьму везти надо. Если верить Хикеракли, la destination — это голые поля. Я пораскинул мозгами и понял, что один в полях Хикеракли с такой прорвой народу не справится, даже если подкинуть ему ещё охраны. А ты… Ты ведь знаешь, что такое дисциплина, — усмехнулся он, подошёл и хлопнул Плеть по плечу. — Поезжай, mon frère. Помоги Хикеракли.

Если поручаешь свою свободу одному человеку, неизбежно приходит час, когда этот человек прикажет совершить нечто опасное. Что тогда делать? И что делать, когда он прикажет тебепоступить во вред ему?

Плеть много об этом думал. Он давно препоручил себя одному человеку; он знал, что это правильно. И знал, что настанет день, когда Бася протянет ему револьвер и предложит себя в качестве мишени.

— Не надо, Бася, — тихо попросил Плеть. — Тебе сейчас нел’зя остават’ся одному.

— Quelle absurdité! — громко воскликнул Бася, и Плеть увидел, что он понимает.

— На тебя покушаются. У тебя много врагов.