Золотцу пришлось приложить некоторое усилие, чтобы не потянуться за портсигаром. Курение на ходу удовольствия ему не приносило, но эта беседа оборот принимала самый располагающий к нервическим размахиваниям папиросой.

Сильнее на табак тянет только от Резервной Армии под стенами — ну или от совместного с За’Бэем плача по сердечным недугам графа. Что, впрочем, явления безумным образом взаимосвязанные.

— Как, спрашиваете, отношусь… — запрокинул голову Золотце. — Мне лестно. Лестно, что столь требовательный человек, как хэр Ройш, видит во мне не только друга, но и ценного союзника. Правда, сам я от этого мыслить в категориях «союзников» не начинаю.

— Я, признаться, рад, что у вас те же сомнения… Мне было ужасно неловко наедине с собой возражать хэру Ройшу! Его предложение нам с вами и господину Мальвину порядком выбило меня из колеи.

— Я люблю хэра Ройша без памяти — кто ещё способен с каменным лицом вырядиться в женское платье и отправиться так допрашивать наместника! Знаете, когда я вернулся из Столицы и мне рассказали в подробностях про наместника, я понял, что моё романное мышление несколько переоценено. Так вот, хэр Ройш феноменален. Более того, я не стану отрицать, что у нас четверых давно сложилась совершенно отдельная дружба — со своим, если так можно выразиться, языком и своими предметами интереса. И это естественнейший ход вещей! Сознайся я вам, к примеру, о чём мы толкуем по ночам с господином Приблевым, вы бы мне не поверили. Но должны ли мы с господином Приблевым на таком основании позиционировать себя как фракцию? А с За’Бэем — как радикальное движение под лозунгом «Граф, не губите столь бездарно свою жизнь!»?

— Более всего я опасаюсь, — прошелестел Скопцов, отсмеявшись, — что разделение на фракции породит противоречия, которых без разделения мы могли бы избежать. Создание Временного Расстрельного Комитета как самостоятельной сущности продиктовала необходимость, Временный Расстрельный Комитет занят важной работой, я согласен — но ведь у него формируются собственные потребности, которые, как мы уже убедились, способны конфликтовать с потребностями общими. И дальнейшее дробление лишь подогреет конфликт потребностей.

— Тут я не могу не напомнить вам, что желания хэра Ройша произрастают из уверенности, что сей конфликт уже назрел.

— С кем, с Твириным? — Скопцов тоскливо нахмурился. — Я, наверно, оскорблю сейчас заочно аналитические построения хэра Ройша, но мне думается, что дело тут не в какой-то политике, а в том всего лишь, что с Твириным мы — большинство из нас — совсем мало знакомы. Я уверен, если бы он на полгода дольше сидел за общим столом в «Пёсьем дворе», договариваться с ним было бы куда легче.

— Быть может, вы правы. Но давайте продолжим обсуждение наших конфликтов уже за вином? Поскольку всей лестнице ни к чему знать, кто сколько сидел в «Пёсьем дворе» и что из того следует, — Золотце послал Скопцову улыбку и как раз начал пересчитывать ступени.

Приблев снял комнаты под самой крышей в довольно скромном доходном доме — первоначально его интересовал комфорт душевный, а не телесный. Вопли под окнами были для него менее серьёзной проблемой, нежели вздохи так окончательно и не покорившихся судьбе родителей. Рассказывал, как весь второй курс вкладывал сметы по контрактам метелинского завода в черновики фармакологических расчётов — и родители уверовали, что уж фармакологию-то он выучил. Разумеется, когда сметы понадобились уже не на один-единственный завод, сохранять видимость сыновьей покорности стало невероятно убыточным предприятием. Теперь Приблев еженедельно проведывал семейство, но вещи свои демонстративно перевёз, чтобы не подпитывать иллюзии.

Золотцу вся эта ситуация была в новинку: пока было перед кем, и он время от времени изображал независимость, но батюшка всегда до того убедительно подыгрывал, что всякая независимость вскоре приползала за советом на тот самый обшарпанный ящик в голубятне, которого больше нет.

А госпожа Придлева однажды нанесла им внезапный визит явственно инспекционного характера. Золотце буквально покорёжило от её недальновидности: ну кто же так делает, ну чего так можно добиться, ну как можно не разуметь таких очевидных материй! Хоть отводи её в сторонку и учи детей растить, о ирония.

Растит ведь Золотце детей? Растит — от электрических генераторов, которые, к слову, нуждаются в частичной замене, и это с учётом потенциальной осады удивительно некстати.

— Очень уютно! — поспешил высказаться Скопцов, Золотцева обиталища толком не увидев.

Золотце рассеянно кивнул и едва не позабыл о приличествующих первому визиту ритуалах гостеприимства: на паркете отчётливо сырели следы. Они с Приблевым слуг, разумеется, не держали, раз в четыре дня вызывали кое-кого из прежних батюшкиных, а потому в сапогах по дому не разгуливали. Закрались нехорошие подозрения, но тут, по счастью, в дверном проёме возник Приблев.

— Сандрий, день добрый! Не ожидал вас застать, у вас ведь мрачные вести для Союза Промышленников.

— Здравствуйте! — просиял Приблев. — Господин Скопцов? Здравствуйте, чувствуйте себя как дома, присаживайтесь, не желаете с улицы парижского чаю? Господин Золотце передал мне своё искусство, впрочем, сомневаюсь, что я когда-нибудь достигну в нём подлинных высот, но не беспокойтесь: попытки после шестнадцатой я поборол в себе отравителя и стал обыкновенным бездарным кулинаром, так что опасность погибнуть вам не грозит, разве только от разочарования…

— Сандрий, — покачал головой Золотце, — господин Скопцов ещё не удовлетворил зрительное своё любопытство, не набрасывайтесь на него так яростно с предложениями для прочих органов чувств. Лучше попробуйте услышать мой вопрос: почему вы не на заседании Союза Промышленников, и кто напачкал тут сапогами?

— Ах да, сапоги, — Приблев огорчился. — Конечно, он не разулся… Простите, что проглядел, но Гныщевич, вероятно, и спит тоже в них.

— Гныщевич? А я уж перепугался очередных взрывателей — или, в наилучшем случае, воров… Подождите, Гныщевич? — сообразил Золотце. — То есть он не в Северную часть направился, а в город? Вот же необязательный человек! А я ему вслед записку по портовым делам посылал, чтобы он распорядился поскорее. Тьфу! И когда он её теперь получит?

— Это важно, да? Увы, могу вас лишь расстроить: Гныщевич передумал доверять мне сегодняшний Союз Промышленников и полчаса назад убежал к нему сам.

Золотце рухнул в кресло и проглотил немало воззваний к лешему.

— Нет, в самом деле, у вас чрезвычайно уютно, господа, — попытался заглушить не озвученные, но без того громкие воззвания Скопцов. — Никогда бы не подумал, что жилище это обустроено всего два месяца назад.

— О, до господина Золотце у меня была тут бессмысленная свалка предметов первой необходимости, я всё никак не находил времени на быт.

— Зато Гныщевич на всё находит время… — тихо фыркнул Золотце и встал за вином.

В другой момент он бы с удовольствием послушал заслуженные комплименты уюту. Две невзрачные комнаты с кухонным помещением и крохотной прихожей превратились в подлинное гнездо на чердаке — забиться под стреху, натащить ветоши и греться. Золотце даже нарочно забрал со двора выброшенный кем-то хромоногий кофейный столик и выпросил у графа кое-какой индокитайский хлам, чтобы не было соблазна воспроизвести здесь фрагмент Алмазов.

Голубятня взорвалась, голуби разлетелись, забились под стреху, натащили ветоши и греются.

— …и тогда он подумал, что все второпях завезённые в город дрова нам без блокады не будут нужны, — разливался соловьём за тоненькой стеной Приблев, — и мы можем продать излишки Ыбергу, чтобы Ыберг, в свою очередь, перепродал их Европам, которые с нами вести торговлю пока не готовы. А вырученные средства поделить между потерявшими поголовье скотопромышленниками и новым проектом Союза. Да и вообще, Ыберг давно следовало внимательнейшим образом рассмотреть в качестве обходного пути товаров в Европы, тот же лес из Ыберга подозрений в принципе вызвать не может, мы сумели бы и дальше…