спал Зайка. Он открыл глаз и посмотрел на галку...

Галка, выпятив грудь, подошла к нему, каркнула и ударила

его клювом в глаз — Зайка едва успел зажмуриться... Он

сел и некоторое время наблюдал за галкой; потом,

видимо, решив, что лучше не связываться, угрюмо и

обиженно удалился в комнаты.

Галка росла. Деловитой походкой, переваливаясь и

подскакивая, она ходила по дому и по двору. Сама

копалась под кустами сирени — искала червей. За обедом

взлетала на стол и выхватывала из тарелок макароны и

капусту. И Зайка и собака „Букет боялись ее: она

взлетала им на голову и больно клевала в темя. У кур

поднимался переполох, когда галка приближалась к

ним,

Она воровала блестящие вещи: исчезали чайные

ложки, пропали маленькие марьянины ножницы. Не сразу

догадались, что искать их надо в галкиной «коробке

(спала она попрежнему у Сережи, в коробке от кубшшв).

Тетя Паша боялась снять очки: только положит их на

стол или на подоконник — глядь, галка уже подбирается

к ним, бочкОхМ, вприпрыжку, нацелившись вороватым

глазом.

— Ее нужно посадить в клетку! — сказал Иконников.

Но никто с ним не согласился: в этом доме никогда не

держали птиц в клетках.

Мальчики Дальней улицы были от галки без ума.

— Галя-Галя! — по целым дням раздавались крики на

улице.

— Кар! — отвечала галка, но на чужой голос не шла,

чем особенно гордился Сережа.

Она ходила с ним на прогулки. Он шел, окруженный

мальчиками, а она сидела у него на плече.

Однажды она исчезла из дому. Сережа бегал по всему

городу и звал: «Галя-Галя!» Она не отзывалась. Сережа

плакал и опять звал. Вечером Марьяна силой увела его

домой и уложила в постель. Он посмотрел на пустую

коробку, стоявшую на комоде, и залился слезами. Вдруг

кусты за окном зашумели, и галка «влетела в комнату —

и прямо к Сереже!

— Галя-Галя! — закричал он, вскочив.

На но'ге у нее был обрыво-к тряпки.

— Подумай, Сереженька, — сказала Марьяна, — ее

привязали, а она оборвала привязь и прилетела к тебе!

Но потом галка все-таки покинула Сережу. К ней

стала прилетать другая галка, они подолгу гуляли вместе по

двору и о чем-то совещались.

— Они улетят, — сказала Марьяна. — Они задумали

вить гнездо. С этим ничего не поделаешь, Сереженька.

Птица должна вить гнездо.

И галка улетела. Это было очень грустно, но ничего

не поделаешь — Сережа понимал, что ничего не

поделаешь.

Два раза галка прилетала в гости. Ходила по террасе,

пугала Зайку, выхватывала макароны из супа,— а

другая галка сидела на ветке и смотрела, как ее подруга

безобразничает в гостях.

Потом они перестали прилетать. Должно быть, они

были очень заняты постройкой гнезда, и у них не было

времени ходить в гости,

Вот школа. Ее только что построили. С светлых

кирпичей, из которых она сложена, еще не облетела

розовая пыльца.

У школы две трубы. Из обеих труб идет дым: топят

печи, хотя до холодов далеко — дни стоят золотые,

погожие; топят, чтобы скорее просохло здание.

Много разных красок пошло на школу: крыша

зеленая, пол коричневый, классы светложелтые с белым,

коридор голубой. Все краски пахнут одинаково:

новизной, праздником, ожиданием.

Привезли оборудование: парты, стулья, столы,

шкафы, большие классные доски, два круглых синих

глобуса и баки для воды: откроешь кран — вода в рот

фонтанчиком.

Тащили шкаф в IV класс, шкаф упирался, оцарапал

косяк, на свежеокрашенном полу оставил след своей

грубой деревянной ноги. Пришел маляр, закрасил след,

велел, чтобы два дня никто не входил в IV класс.

Пустырь вокруг школы очистили от стружек, щепы,

обломков кирпича. На расчищенной земле лопатой,

колышками, бечевкой наметили линии будущих аллей,

контуры будущих клумб, ягодников, опытных грядок.

В школу шли комиссии, одна за другой: строители,

врачи, учителя. Сам председатель райисполкома пришел

и сам секретарь райкома партии Иван Никитич Горель-

ченко. Они неловко присаживались на маленькие парты,

на которых еще никто не сидел, против больших черных

досок, на которых еще ничего не было написано, и лица

у них становились смущенными, потому что все они в

этот миг вспоминали свои школьные годы, и все

чувствовали умиление, и все старались это умиление скрыть.

Один Иконйиков был недоступен подобным слабостям.

ПО

— Ну, как?—спросил его Коростелев.— Хороша шко

лочка?

— Очень пахнет краской,— сказал Иконников и

поскорей пошел на свежий воздух, обмахиваясь чистым

платком... Но черт с ним. Сегодня, когда всё — новизна,

праздник, ожидание,— не будем говорить об Иконнико^

ве. О нем в другой раз, когда испортится погода и будет

плохое настроение.

Последние дни августа. В школу приходят отцы и

матери, приводят детей, ^приносят метрики и справки об

оспопрививании.

Две матери зашли в канцелярию. Двое детей,

мальчик и девочка, ждут их в коридоре.

— Мне уже давно семь лет,— говорит девочка.— Мое

день-рождение было в марте. А твое когда?

У нее рыжие косички, завязанные крендельками на

ушах, и черные живые глаза. Мальчик смотрит на нее

озадаченно.

— Я могу нарисовать пароход, — говорит он.

— Фу, пароход! — говорит девочка.— Пароход

каждый дурак умеет. А ты умеешь нарисовать лошадь?

Проходит Марьяна со стопкой книг.

— Если она захочет поставить меня на колени,—

говорит мальчик,— я все равно не стану.

— Она не будет ставить на колени,— говорит

девочка.— Она нас будет выгонять из класса.

И они провожают Марьяну долгим взглядом.

...Первое сентября, первый день нового учебного года.

Нежарко светит утреннее сентябрьское солнце.

Треугольником пролетает в небе журавлиная стая. И дети идут

по полям, размахивая сумками.

Когда прозвучал звонок, возвещавший конец урока,

Марьяна построила детей в пары, вывела во двор и сдат

ла матерям, пришедшим встретить своих малышей. Под

материнской охраной первый класс организованно

направился в поселки, по домам. «Почти такие же

маленькие, как мой Сережка,— подумала Марьяна, глядя им

вслед.— В классе они не кажутся такими

маленькими...»

. Она вернулась в класс, села на парту и посидела,

поддерживая голову рукой, отдыхая от впечатлений,

нахлынувших на нее в этот первый день ее самостоятельной

работы.

. Невозможно сразу запомнить, как кого зовут.

Запомнились имена тех, кто шалил, вообще как-то проявлял

себя. Девочку с рыжими косичками, завязанными на

ушах крендельками/ зовут Серафима, Фима. Она все

время шепчется с соседями; поссорилась с девочкой,

сидящей за нею. Ссора была шопотом, но все перестали

слушать Марьяну и смотрели на ссорящихся. Пришлось

прервать урок:

— Что у вас там делается, ребята?

— Она взяла мою резинку и не отдает! — сказала

Фима, сверкая черными глазами.

— Встань! — сказала Марьяна.— Когда к тебе

обращается преподаватель, надо встать.

Фима встала.

— Теперь отвечай мне.

— Она взяла хмою резинку "и не отдает,— уже

спокойно доложила Фима.

— Положите резинки, вообще все ваши вещи, в

парты,— сказала Марьяна.— Чтобы на партах ничего не

было. Положите руки назад, вот так. Смотрите на меня й

слушайте внимательно, потому что то, что я сейчас

говорю, очень важно.

Все зашевелились — им нравилось выполнять

приказания учительницы, да и рады были подвигаться,— и стали