Бродов наскоро оделся и вышел из квартиры. Хотел было ехать в институт, но передумал. Поймал такси и поехал в ресторан. Откинув голову на сиденье, он ещё долго слышал визгливый голос Ниоли. И не то было страшно, что она говорила,— минутную вспышку гнева можно было понять, извинить; было тяжело сознавать горькую правду её слов. Но правда есть правда. К тому же он, Бродов, как на гранитных столбах, держится на связях жены. Нет, нет, он не может ссориться с Ниоли и, тем более, довести дело до разрыва — он должен помнить, кому он и чем обязан. Он должен быть благодарным и... покладистым.

На языке у Бродова вертелось слово «послушным», но оно Вадиму показалось неуместным, неточным, и он нашел ему замену: «покладистым». Эта маленькая удача размягчила его окончательно, и он тронул шофера за плечо:

— А ну, приятель, поедем-ка обратно. Я кое-что забыл в квартире.

Вернувшись домой, Вадим рассказал Ниоли о телефонном разговоре с министром, о докладе академика Фомина и об истории с «Видеоруками». Рассказал не так, как Папу, а подробно, без утайки — надеясь на то, что Ниоли примет нужные меры, пустит дело, как она выражалась, по «своим дипломатическим каналам».

Исповедь жене Бродов закончил сообщением о фоминском звене.

— Ты, Ниоличка, должна знать: в конце декабря на коллегии министерства будет обсуждаться фоминское звено, линия: мартен — установка непрерывной разливки стали — прокатный стан. Если коллегия примет решение о строительстве звена — Фомин тогда окрепнет ещё больше, он тогда усилит нажим на наш институт, на меня... Одним словом: швах дело!..

— Но твои... институтские, тоже не дремлют. Кстати, чем отличается звено Фомина от ваших... институтских проектов? Все время ты мечешься между двух огней, а я так и не знаю, какая между ними разница.

— Фомин, как всегда, предлагает кардинальное решение проблемы: строить все заново — сталеплавильный агрегат, разливочный и прокатный. Соединить их как бы в один, в одно звено с замкнутым автоматическим циклом. Наши же, институтские, ещё лет десять назад предложили другую идею: подстроить к существующим агрегатам соединительные механизмы, создать ту же автоматическую линию производства металла. Проект не решает кардинально проблемы, но он дешевле, по нему можно построить быстрее.

— Что министр? Куда клонит голову?

— Боюсь, что к Фомину.

— Хорошо. Но если и тебе пойти в союзники Фомина?

— А если Фомин не примет меня? В каком я тогда положении окажусь?..

— Фомин примет. Какая разница этому старому черту, кто будет двигать его идеи! Лишь бы двигали.

— Не совсем так,— проговорил Бродов, усаживаясь в кресло под торшер.— Тут есть обстоятельства, Ниоли... тонкие, деликатные... Пойми меня правильно. Это очень важно... Ты знаешь, я был у Лаптева. Не хотел тебя огорчать, и вообще... противно все это, но как ни странно, а Павел, этот ничтожный операторишка, тоже втянут в игру

— Но он же рабочий! —подступилась к нему Ниоли и вызывающе вскинула руки на бедра.— Какое его дело!.. Наконец, он твой друг.

— Ты не знаешь Лаптева. Он, когда разъярится... опасен, как бык.

— Лаптев и институт! Смешно!.. Как он может тебя достать?..

— Павел имеет странное и необъяснимое влияние на Фомина и на... позицию обкома партии. Он член бюро обкома. А это, милая, не шутка. Может быть, тут и таится для меня главная опасность.

— На коллегии будет представитель обкома?

— Полагаю, сам секретарь приедет. А он, секретарь, тоже Лаптева уважает. Говорят, по делам стана советуется с ним.

— Ну хорошо... Лаптев, этот противный кочегар.

— Не кочегар, прокатчик.

— Ну, прокатчик. Шут с ним. Какого рожна он к тебе имеет. И что он смыслит в проектах!.. Что ты мне мозги-то морочишь?..

Бродов качнул головой и улыбнулся. Ниоли его развеселила. «Как она далека... от всего этого. И может ли понять? Стоит ли ей разъяснять все подробности?» Но тут же он почувствовал, что не может один носить в сердце всю сумятицу тревог и сомнений. Он должен ей рассказать, он верил в нее, как в чудо, хотя толком не знал, как она может ему помочь. «До сих пор помогала,— тешил себя надеждой.— Поможет и теперь. Должна помочь».

И стал излагать подоплеку дела:

— Ниоличка, дорогая. Послушай меня внимательно и постарайся понять. Ты дипломат. Твоя фантазия неистощима. Так слушай. Лаптев, конечно, не все понимает в проектах — это верно, также верно было бы и то, если бы подобное ты сказала и обо мне. Фоминский проект — вершина технической мысли. В него можно поверить, но знать его, «смыслить» в нем — невозможно. Это под силу человеку, стоящему на его уровне. Таких мало! Очень мало, Ниоличка. Но Лаптеву и не надо смыслить в проектах. С него хватит и того, что он смыслит в работе стана. А тут уж он дока. Он стан фоминский знает, как в свое время знал свой самолет. Он чувствует его нутром, знает все его болячки...

— Ну, хорошо, хорошо! — начинала нервничать Ниоли,— Пусть себе он знает этот стан. При чём же тут проекты? Опять я в толк не возьму.

— Теперь я подхожу к сути дела. Сейчас ты все поймешь. Одно тут из другого вытекает. Выйдет к новому году на проектную мощность железногорский стан — Фомин на коне, он победитель. Он тогда на коллегии будет с козырями. Тут невольно срабатывает психологический момент: раз стан хорош, значит и звено его... Смекаешь?..

— А Лаптев?..

— Он — рулевой. В его руках стан-то. К тому же людей поднимает — комсомольцев, конструкторов; нашим институтским клич хотят бросить. Навалятся, пожалуй, и вырвут проектную мощность.

— М-да-а... Все логично.

— Ты теперь видишь фронт, на котором действует Павел Лаптев. Но есть, Ниоличка, и второй фронт — там тоже едва ли ни первый боец Павел Лаптев.

Бродов так же подробно рассказал жене о хронометраже Егора Лаптева, о том, как против него могут использовать эти записи на коллегии секретарь обкома и академик Фомин.

— Почему академик? Секретарь обкома?—пожала плечами Ниоли и так растянула свои губки, словно ей поднесли что-то сильно горячее или неприятное.— Министр может пригласить на коллегию самого Лаптева. Они послушают самого рабочего. Эффектно и демократично. А-а!.. Верно я говорю?

Бродова поразила эта мысль. Такая реальная и простая. Лаптев на коллегии!.. Да он уничтожит его, Бродова! Превратит в посмешище. Вадим уже слышит голос Павла — резкий и неприятный, как скрежет пилы: «Чем выше вознесли человека, тем больше он мужества должен иметь. Гражданского мужества — понимаете?.. А Бродов трус, он в Сталинградском небе струсил, оголил нас с Шотой Гогуадзе. Это из-за него Шота обеих ног лишился!» Через головы членов коллегии Лаптев показывает рукой на него, Бродова. И все смотрят на Вадима.

И министр смотрит.

Ниоли, почувствовав приближение бури, решила действовать.

— Поезжай к Фомину! — приказала она мужу.

— Зачем?..— удивился Бродов.

— Поезжай, говорю, и будь со стариком ласков. Поезжай к нему с визитом. Захвати с собой Папа — делай вид, будто ничего не произошло, будто ты и раньше питал к нему сыновние чувства, а теперь воспылал нежнейшей любовью. Поезжай! А я нажму на свои «дипломатические каналы».

Ниоли накормила мужа, вызвала для него служебную машину, проводила его в институт. Затем достала из серванта шкатулку, вынула утаенные от мужа фонды иностранной валюты, пошла в магазин и купила голубое платье, вязанное из чистой шерсти мастерами английской фирмы. «Лиза любит голубой цвет»,— подумала о той, кому была предназначена покупка. И ещё подумала: «Лиза страсть как любит одеваться. Наряды на ней сверкают и блещут, каждая деталь платья подобрана со вкусом, цвета её одеяния гармонируют друг с другом и особенно с цветом глаз, все примечательные её достоинства оттеняются резко, но не навязчиво».

Покупку завернули в целлофан и по требованию клиентки обвязали широкой лентой, украсив пышными бантами. Затем подыскали коробку с яркими иностранными наклейками, вложили в нее сверток, наглухо заклеили крышку, В таком виде сюрприз был доставлен в квартиру Лизы.