Она вновь открыла глаза. Сквозь тяжелые оконные шторы просвечивался хмурый зимний день; с улицы доносился шум автомобилей, во дворе дома по обледенелому асфальту шаркал метлой дворник. Здесь же, в спальне, ничто не напоминало о суете жизни, людских тревогах. На паркетном полу лежал во всю комнату китайский ковер — безвестный художник изобразил на нем купол ночного неба с месяцем и крупными звездами; Ниоли любит вставать на «небо» босыми ногами, она любит затем сесть в темно-красное кресло, что поставлено у окна, и некоторое время посидеть в нейлоновом халате. Он точно облако окутывает её тело, просвечивая голые плечи, ноги, спину. Кажется, ещё вчера в квартире было шумно — сын и дочь, студенты, наполняли все вокруг книгами, иностранными журналами — с утра до ночи гремели магнитофоны, транзисторы. Потом вдруг, словно сговорившись, сын женился, а дочь вышла замуж; им купили кооперативные квартиры, отселили, и в квартире Бродовых наступил рай. Никого нет, все четыре комнаты раскрыты, все хранят тишину и ждут, когда хозяйка выйдет и начнет неспешный обход своих владений. Недавно из Польши по особому заказу на их имя пришел комплект мебели для кухни, столовой и гостиной. Столы, стулья, кресла, софы и диваны в современном стиле — рассчитаны на эффектные позы «полулежа»; полировка настолько идеальна, что во все деревянные части можно смотреться, как в зеркало, и что особенно важно: мебель исполнена прочно, не в стиле модерна, где все стоит на куриных ножках. Нравилась Ниоли и обстановка в спальне, её собственном кабинете и в кабинете мужа. Мебель здесь исполнялась по индивидуальным чертежам, по спецзаказу. Словом, все в квартире нравилось молодой женщине, и она любила в ней побыть одна, любила поваляться в кровати столько, сколько ей захочется, и даже не всегда отвечала на телефонные звонки, раздававшиеся в эти, так любимые ею, утренние часы.
Неожиданно раздался звонок в коридоре. Сунув ноги в тапочки, она метнулась к теплому халату, но тотчас услышала знакомое лязганье дверных замков и успокоилась: пришел Вадим. Только он имеет ключи от квартиры,— больше открывать некому. И Ниоли сбросила вязаный халат, накинула нейлоновый. И вышла навстречу мужу. Он уже раздевался в коридоре и чего-то говорил ей через все комнаты.
— Не слышу тебя! — вышла она в гостиную.
Вадим заключил жену в объятия, поцеловал в шею, поочередно прикоснулся настывшими на морозе губами к её теплым розовым щечкам. Внутренне Ниоли поежилась: ей не нравились бездушно-холодные поцелуи мужа, словно он выполнял давно заведенный и устаревший ритуал. Неприятный озноб пробежал по телу и от его холодных и тоже будто механических рук; и она, как это часто бывало в последнее время, подумала, что муж её хоть и здоровый, красивый — он хоть и нравится женщинам, но годы свое берут. Ему уж скоро будет пятьдесят, в нем нет и не может быть того тепла и трепета, которые бушуют в молодом организме,— и мысль о какой-то другой жизни скользнула в голове, но только скользнула, потому что опытный взгляд уловил тревогу в глазах мужа, и она, усаживаясь на диван под большим белым торшером, спросила:
— Ты чем-то взволнован?
— А ты читаешь мои мысли?
— Плохая жена, если она в глазах мужа не видит его душу.
Бродов прошел на кухню, достал из холодильника кувшин с компотом, наполнил хрустальный фужер.
Ниоли следовала за ним, была у него за спиной.
— Люди, которых ты мне рекомендуешь в институт, подводят меня,— начал он. Ему трудно было держать себя на тормозах.— Ты думаешь только об одном: как бы пристроить человека, а между тем, существует ещё и деловая сторона вопроса — есть работа, за которую спросят с меня.
Бродов хотел сказать: «а не с тебя!», но удержался, решил не доводить дела до скандала. Ниоли, в свою очередь, хоть и уязвлена была грубостью тона своего супруга, но как и всегда в подобных случаях, решила выждать, когда гнев спадет у него и ей легче будет переубедить мужа. Она вообще придерживалась тактики убеждения. Знала, криком ничего не возьмешь: чего доброго, он закусит удила и начнет разрушать её планы. А планы у нее были всегда. Исполняла их Ниоли с великим тщанием, готовила исподволь. На этот раз её занимал новый план, по которому из седла должен вылететь один ведущий ученый института и на его место посажен другой.
«Тут нужна осторожность. Осторожность», — убеждала себя Ниоли.
С этой мыслью она подошла к мужу, сняла с него пиджак, развязала галстук и расстегнула ворот рубашки. Обвивая шею теплыми нежными руками, говорила.
— Ты все о работе, о работе — скоро совсем забудешь любящую тебя жену. А жизнь коротка, мой милый; жизнь дается человеку один раз, и он должен её беречь.
— Прости, дорогая. Нервы.
Ниоли сходила в спальню, принесла Вадиму тапочки, халат и с присущей ей твердостью проговорила:
— Переоденься. Я накормлю тебя и уложу отдыхать.
Бродов натягивал новые, бумажные носки (он дома носил все бумажное) и искоса поглядывал на жену, грузно и как-то неловко ходившую из комнаты в комнату. Видел её фигуру, теперь уже не стройную, как в первые годы замужества. Ниоли как-то незаметно раздалась в талии, и грудь, и спина её налились нездоровой полнотой, а на шее появились" рыхлые складки. «Что же я любил в ней, — подумал Бродов и удивился тому, что думал о любви в таком горестном для себя положении?.. — Да, да чем же она меня приворожила?— вспомнил он редко употребляемое слово и потому повторил его несколько раз: Приворожила, приворожила... В самом деле, на что я польстился и попал к ней в такую зависимость?..»
Мысли эти раздражали его; он снова подумал о своих делах, о глупом, безвыходном положении, в котором очутился... «А ведь все она, она»,— думал неприязненно о жене. Она навязала ему Папа. Вечно улыбающаяся, тихая, с кошачьей походкой. Действительно, кошка. Вот только коготков у нее не видно, зато вонзятся, не отцепишься.
— Вам бы, женам, поменьше вмешиваться в мужские дела,— проговорил он, чувствуя, как волна бессильной ярости и досады вновь поднимается у него в груди.
— Это как, то есть...— остановилась перед ним проходившая в это время из своей комнаты в кухню Ниоли. Томность взгляда и доброта слетели с нее, она сверкнула желтыми, круглыми, как у совы глазами.— Что ещё за мужские дела?
Ноздри её с едва пробивавшимися веснушками нервно выгибались, верхняя ниточка-губа вздрагивала.
Бродов понял: Пап уже позвонил ей, и она знает все.
— Обыкновенно,— внезапно смягчился Бродов.— Обыкновенно, мужские дела, служебные.
Ниоли чутким ухом уловила дрожь в его голосе, подступилась к нему ближе:
— Он, видите ли, мужчина! — сузила желтые глаза Ниоли,— Он, видите ли, фигура! Директор столичного института. Да кем бы ты был...
— Ниоли!..
— Ты думаешь, мы не знаем, какой бы из тебя вышел кандидат, да?.. Мы все знаем!.. Благодари судьбу и добрых людей,— Ниоли притворно вздохнула и вытерла платочком сухие глаза.— Добрые люди сделали тебя человеком... Или тебе дороги те, кто пытается лишить тебя ученой степени, да?..
«И это знает, — подумал Бродов, чувствуя, как чаще начинает биться сердце. Он взял себя в руки и заговорил спокойнее:— Этого не случится. Не беспокойся. Диссертации бракуются, а кандидаты остаются. Такие примеры случались».
— Это когда общественность молчит. А ну-ка рабочие...
Ниоли знала, что буря пока не грянула,— Пап и об этом её известил, но на хитрость шла умышленно. Вот видишь, мол, в какой луже ты теперь сидишь, а я и на этот раз тебе помогу. Знай, Бродов, своих благодетелей!..
— Тут не одной только степенью пахнет,— всхлипнула через минуту Ниоли.— Тебя могут даже из партии...
— Ниоли!..
— Что, Ниоли?.. Знал бы ты, неблагодарный, какие дела теперь делает ради тебя, меня, нашей будущей жизни гонимый тобой и оскорбленный Пап! Он носится по городам, организует статьи, гасит конфликты — и все за тебя... А связи Папа, его люди! Сколько нужных людей я держу при посредстве Папа вот здесь...
Ниоли похлопала пухлой ладонью по карману халата, закрыла лицо руками и зарыдала Сокрушенно покачивая головой, пошла в свою комнату. Но и там, сквозь рыдания и всхлипывания, продолжала: — Фомин раздавит тебя на коллегии. И тебя выбросят... Человек старается, летает во все концы, а ты... копаешь под ним яму.