Марцин неловко поклонился и только на лестнице вспомнил, что забыл пригладить волосы.

После ужина Вацек листами нарезал толстую коричневую бумагу: хотел сделать альбом для фотографий. Марцин с пылающими щеками следил за приключениями героев «Долгой дождливой недели». Мать пришивала пуговицы к старой пижаме Вацека — она, разумеется, предназначалась Марцину. Вдруг она подняла глаза на среднего сына и сказала:

— Может, и тебя взять с собой? Это было бы совсем неплохо, ты за Петриком присматривал бы. Не знаю только, как к этому у нас в отделе отнесутся. Одного ребенка я уже беру…

Марцин оторопел от неожиданности. Ничего себе веселенькие каникулы: нянчиться с Петриком! Нет уж, спасибо!

— Что ты, мамочка, — заговорил он, обретя дар речи, — наш лагерь в таком замечательном месте. И реки большой нет, так, ручеек по колено. И зачем решение менять перед самым отъездом?

— Затем, чтобы ты подальше был от своего приятеля. Небось он тоже в лагерь поедет?

— Костик? Ты его имеешь в виду? Почем я знаю, поедет или нет, — притворился Марцин, будто ему это безразлично. — Едет, кто деньги внес, а я при этом не присутствовал.

— Ничего не стоит проверить в канцелярии, — вмешался Вацек.

— А чем тебе Костик не нравится? Мировой парень! И учится лучше меня, и вообще…

— Не желаю, чтобы ты с ним дружил, и все! Я уже сказала вашей учительнице, чтобы вас рассадили.

— Нас? С Костиком? — со стоном вырвалось у Марцина. — Мамочка!

— Не хнычь, пожалуйста, я знаю, что делаю. И вообще, я не думала, что ты начисто лишен самолюбия. Его мать тебя из дома выгнала, хулиганом считает, говорит, ты оказываешь на ее сына дурное влияние, а ты продолжаешь к ним ходить, в друзья ему навязываешься. Никакой гордости у тебя нет!

— Откуда ты взяла? Вовсе не навязываюсь. Просто мы с ним дружим. Один раз она, правда, прогнала меня, но за дело. Мы устроили в комнате кавардак, не нарочно. А вообще мы очень дружим с Костиком…

— Хватит с меня этой дружбы! — перебила мать. — И не смей возражать. Я вчера такого наслушалась на собрании, чуть не сгорела со стыда. Общество какое-то, цирк, над учительницей потешаетесь, урок срываете, врете. Откуда у тебя такие наклонности? Когда ты дома, с нами, я ничего такого за тобой не замечала. Значит, кто-то дурно влияет на тебя и надо положить этому конец! И заруби себе на носу: не будешь меня слушаться, я и в самом деле тебя к батарее привяжу!

Как? Значит, маме все известно?

Тут уж не до возражений. Надо помалкивать в тряпочку. И он не произнес больше ни слова. Но может, это случайное совпадение? Он робко посмотрел на мать. Та перехватила его взгляд.

— И ты даже не краснеешь! Как вы могли плести учительнице такие небылицы?

— Она не учительница, — оправдывался Марцин. — Настоящая учительница никогда бы не поверила. И не разболтала, раз ее предупредили, что это секрет, — добавил он с презрением.

Мать еще что-то говорила о собрании, но Марцин не слушал. Как сообщить Костику и устроить, чтобы их не рассадили, ломал он голову. Возможно, Пуся и не рассадит, ведь до конца года всего два дня осталось. И на переменке видеться им никто не запретит. Нет такого закона. Внезапно Марцин почувствовал прилив нежности к Костику. Никто, кроме Костика, его не понимает, и вообще, жизнь без него просто немыслима.

19

На другой день они пошли на экскурсию в Лазенки, поэтому никто не подумал их рассаживать. Но Костик тоже был сам не свой: наверное, о чем-то догадывался.

Когда они, растянувшись длинной вереницей, направились в парк, между друзьями произошел следующий разговор.

— Костик! Ты что, елки-палки!

— Вот тебе и елки-палки.

— Моя мама.

— И моя.

— Запретила…

— Мне тоже.

— Но мы не сдадимся!

— Ни за что.

Разговор был короткий, но значительный. Об этом свидетельствовал вздох облегчения, вырвавшийся у друзей одновременно. Отношения выяснены, понятно, как себя вести дальше.

В парке ребята осмотрели памятник Шопену, гонялись друг за дружкой, играли, любовались лебедями, кормили белок. Словом, делали что хотели. А педагоги устроились в тенечке на скамейке и болтали. Они тоже радовались, что скоро каникулы.

Костик с Марцином примостились на ступеньках лестницы, спускающейся к воде, и развернули завтрак. Обсуждая план дальнейших действий, они не забывали бросать крошки лебедям и рыбкам, которые подплывали совсем близко.

— Завтра не рассадят, не станут из-за одного дня огород городить. И вообще на Пусю это не похоже.

— А до сентября десять раз успеют позабыть.

— Зато в лагере будем вместе. Я начну волю закалять.

— Чью?

— Свою, конечно. А хочешь, и тобой займусь. Хочешь?

— Посмотрим, — уклончиво ответил Костик. — Может, мне это не по силам.

— Подумаешь! Люди потрудней вещи делают. Взять хоть космонавтов. Представляешь, сколько им приходится работать над собой?

— Они, по крайней мере, знают, что в космос полетят, а мы…

— А почему бы нам не полететь? Чем мы хуже? — У Марцина родилась новая идея, и он стал ее развивать: — Приносят в один прекрасный день газету, а там во всю страницу — наши фотографии и подпись: «Герои-космонавты, Костик… нет, Константин Пшегонь и Марцин Солянский, высадились на Луне».

— На Луне никакой растительности нет, — сказал Костик, но глаза у него блеснули: проект явно его заинтересовал.

— Не беспокойся! Специалистов доставим туда, хотя бы нашу биологичку, и она на месте решит, какой там нужен компост и прочее. Главное, полететь, правда?

— Ага…

— Значит, начинаем работать над собой?

— Ладно. Только сперва обсудим, что и как, а то без подготовки недолго и ноги протянуть.

— Ты прав. Сразу себя не переделаешь, надо знать, с чего начинать, и тогда уж действовать наверняка.

— А ты с чего думаешь начать?

— С чего? Ну с выдержки, например. Выдержка — это вроде упрямства, верно? Скажешь себе: сделаю то-то и то-то, и хоть лопни, но сделай.

— По-моему, это и есть сильная воля.

— Согласен. Называй как хочешь. Но когда про кого-нибудь говорят: «человек с характером», подразумевают, что у него сильная воля.

— Верно.

— А для этого нам необходима цепь.

— Чтобы чистить?

— Изо дня в день.

— А где мы ее возьмем?

— Бирюк даст. Пошли, спросим у него.

Бирюк с Казиком стояли на берегу пруда и, с опаской озираясь, нет ли поблизости сторожа, пускали по воде плоские камешки, подобранные тут же на дорожке, посыпанной гравием.

У Бирюка получалось лучше. Его камешки дольше скользили по поверхности, оставляя серебристую дорожку. Казик злился.

— Вам чего здесь надо? — накинулся он на приятелей, которые остановились посмотреть, как они пускают камешки. — Проваливайте!

— Не комадуй, не у себя во дворе! — огрызнулся Марцин. — Бирюк, мы к тебе.

— Ну?

— Ты говорил, у тебя в подвале цепь есть. Дай ее нам.

— Зачем?

— Секрет. Нужна, и все.

— Смотри, Бирюк, как бы они тебя не надули, — предостерег Казик.

— Цепь-то есть. Правда, я хотел ее сдать в утиль, но так и быть, берите.

— А сколько хочешь за нее? — предусмотрительно спросил Костик.

Запроси Бирюк деньги за цепь, им пришлось бы отказаться.

— Нисколько. Что я, барышник? Хоть сегодня забирайте. Отец, когда узнал, как мы практикантку надули, сказал: неплохая идея, стоит взять на вооружение. Лучше уж забирайте ее из нашего подвала.

По дороге из парка они зашли за цепью. Она оказалась страшно тяжелой. И Костик, хотя немного трусил, помог ее донести до самой Марциновой двери.

Мать на два дня отпросилась с работы. Поэтому спрятать цепь было не так-то просто. А не спрячешь, начнутся расспросы.

Дверь открыла Шелестина. Он приложил палец к губам и внес мешок с цепью в прихожую. Старушка его поняла.

Но из ванной, как назло, — мама, с полным тазом выстиранных рубашек.