— Насовсем?! — обрадовался Петрик и помчался домой.

Когда Марцин вернулся из булочной, мать раскатывала тесто для лапши. И по ее лицу Марцин сразу догадался: ей все известно. На этот раз она на него не кричала, а только тихо упрекала, отчего ему было нисколечко не легче. Напротив, это грозило затянуться до бесконечности. Она не повторяла, как обычно, «с ума можно сойти», а говорила примерно так: «Ты меня в гроб вгонишь. Запомни, в моей смерти виноват будешь ты. И горько об этом пожалеешь. Но будет уже поздно».

— Мамочка, ну что я такого сделал?

— Ты сам прекрасно знаешь.

— Это была шутка!

— Ничего себе шутка! Деньги выманивать у маленьких детей!

— Просто опупеть можно! Один говорит «выманивать», другой «выцыганивать», третий — «вымогать»…

— А кто про вымогательство говорил?

— Не все ли равно? И чего не придумают!

— Говори сейчас же! — замахнулась на него скалкой мать. — Кто это сказал?

— Ну, учительница, она с нами разговаривала.

— С тобой и еще с кем?

— С товарищем… С Костиком.

— Что-то мне этот Костик не нравится. А палатка у вас откуда?

— Это его палатка… Костика.

— А кто его родители?

— Отца у него нет, мама машинисткой работает…

— И покупает сыну такие дорогие вещи?

— Мама… Он выиграл палатку.

— Как, он в карты играет?! С ума можно сойти! — Это восклицание означало перелом в мамином настроении. — С кем ты якшаешься? А директор знает, что вы в карты играете? Дед твоего отца заядлый картежник был, все состояние проиграл, тебе это известно? Семью по миру пустил!

Она опять замахнулась скалкой.

— Костик не в карты ее выиграл, а на конкурсе. На читательском конкурсе. Надо было о прочитанных книжках написать. Он написал и получил приз — палатку.

— А ты как написал?

— Я вообще не писал. Ведь это необязательно.

— Ну да. В этом ты весь! Без понукания и принуждения ни на что дельное не способен. А глупости разные придумывать вроде цирка, тут ты первый! И в кого только ты такой уродился!

Мать стала резать тесто с такой быстротой и ожесточением, что Марцин испугался, как бы она себе не отчекрыжила палец, но все обошлось благополучно. Видно, у нее большой опыт по этой части.

— Вот приедет отец… — Она не договорила: раздался звонок в дверь.

— Неужели отец? Так рано? Марцин, помой поскорей редиску!

Петрик открыл дверь. Но это был не отец, а их дальний родственник, Стефан Дзевалтовский. Весело, как с равным, поздоровался он с Вацеком, хотя был намного старше.

Мать, вытирая руки, вышла в переднюю и пригласила гостя в комнату. Марцин поздоровался и вернулся на кухню, довольный, что приход гостя положил конец неприятному разговору.

Стефан со стариком отцом жили в Зеленой Седловине под Варшавой. У них был большой дом с садом, и Марцин с братьями и матерью несколько лет подряд проводили там каникулы. По субботам приезжал отец, и они с Вацеком работали в саду. Но, видно, занятия садоводством Вацека не вдохновляли, и на это лето он наотрез отказался туда ехать. Хотя, по словам мамы, более дешевого и приятного отдыха не придумаешь.

Из семерых детей Дзевалтовского только младший, Стефан, не был еще женат. Остальные давно пообзавелись семьями и детьми. У Дзевалтовского было много внуков, некоторые уже в возрасте Вацека, и как-то так повелось, что в семье все его называли дедушкой.

Дедушка держится молодцом, рассказывал Стефан, и все бы хорошо, если б не глаза. Вот и сегодня он приехал, чтобы ускорить визит у знаменитого окулиста, с которым мать жила когда-то в общежитии и с тех пор поддерживала дружеские отношения.

— На одном глазу у него катаракта, уже давно пора оперировать.

«Катаракта? — думал Марцин. — Что еще за штука? В прошлом году про катакомбы проходили». От этих размышлений его отвлек разговор в комнате.

— Мальчики могли бы пожить в этом году у нас. В начале лета Елена с ребятами приедет. У Марцина товарищ был бы: сын Елены — его ровесник. И дедушка будет рад. Очень тоскует он с тех пор, как на пенсию ушел. А теперь еще из-за глаз почти из дома не выходит.

— Спасибо, Стефан. Но Вацек в этом году на турбазу уезжает в Закопа́не, Петрика я в дом отдыха с собой беру, а Марцин в лагерь со школой поедет.

— Жалко. Я думал, Марцин поживет у нас. Приезжайте тюльпанами хотя бы полюбоваться: такого множества цветов, такой красоты я просто не припомню.

— Спасибо. А что касается Марцина, можешь не жалеть. С ним так трудно… Совсем отбился от рук… Юзек вечно в разъездах. И на уме у него только сахарная свекла. Боюсь, он с плохой компанией связался.

— Юзеф?

Стефан был потрясен.

— Нет, не Юзеф. Юзеф на это не способен и времени у него нет на такие глупости. Марцин! Все даю себе слово взяться за него и все некогда…

— Солянка! — громко позвал кто-то со двора. — Солянка!

Марцин подскочил к окну и замахал руками, подзывая Чушку поближе.

— Чего орешь?

— Приходи ко мне. В пять — «Бонанца».

— Ну да? — Марцин от радости чуть не вывалился из окна. — А предки твои?

— Порядок! Будь спок.

— Подожди, у мамы спрошусь…

Редиска вымыта и почищена. В кухне прибрано, за хлебом он сходил. Что еще? Газета? За газетой пусть Петрик сбегает.

— Мамочка, извини, пожалуйста, товарищ приглашает меня телевизор посмотреть. Сегодня будут показывать научно-популярный фильм. Чисто познавательный.

— «Бонанца» сегодня в пять часов, — со вздохом вырвалось у Петрика. — И мне тоже хочется посмотреть!

— Ах, «Бонанца»! Это, по-твоему, познавательный фильм? — с иронией спросила мать.

— Познавательный в том смысле, что в нем говорится об отваге, о чести, о чувстве товарищества, — вступился за Марцина Стефан. — Ясно, если бы не приключения, он не пользовался бы таким успехом. Отпусти его, Марыся, этот фильм только в его возрасте и смотреть.

— Знал бы ты, Стефан… Я не могу…

— Ну разреши, Марыся. В неделю-то раз.

— Мамочка, редиску я помыл. А ты заметила, как в кухне чисто? Я сегодня…

— Ты? Я думала, Вацек…

— Да разве Вацек догадался бы кладовку разобрать. Мамочка, можно?

— Ну так и быть. Ступай! — сдалась мать. — Только смотри не возвращайся поздно. — Когда Марцин уже попрощался со Стефаном, поблагодарив его взглядом, и отворил входную дверь, мать крикнула вслед: — Как фамилия твоего товарища?

— Чушка.

— Чушка?

— Ну, Чушкелевич! Мам, он во дворе меня ждет.

— Ученик Вацека? Видно, порядочные люди: о сыне заботятся о своем. Ну, хорошо, иди!

У Чушки был недовольный вид: ему надоело ждать.

Они быстро зашагали в сторону Новогродской улицы.

— Слушай, а твоя мама меня не выставит? — спросил Марцин.

— Нет. Она в Прушков уезжает на именины.

— А отец дома?

Марцину очень хотелось посмотреть «Бонанцу», но при воспоминании о здоровенных ручищах и зычном голосе Чушкиного отца ему сделалось не по себе.

— Они вместе едут. И вообще, не дрейфь, мама уже не сердится. Знаешь, директор — мировой мужик! Он ей такое загнул…

— Ну?!

— Она еще раз к нему ходила. Обиделась, что меня прозвали Чушкой. Я столько лет не обижаюсь, а она раз услышала и — пожалуйста! Но директор ей растолковал…

— Что же он сказал?

— Что его в школе тоже никогда по фамилии не называли, всегда Кобылой или Кобылкой. И ничего нельзя было с этим поделать. С отцом его та же история была. И в университете иначе не называли, как Кобылой. Идет он однажды по Маршалковской, а навстречу солидный какой-то дядечка. И вдруг заорал на всю улицу: «Кобыла, ты?» «Я», — говорит наш директор. Даже прохожие остановились и обернулись, а тот как ни в чем не бывало обнял нашего директора и облобызал. Оказывается, они учились вместе. Мама рассказывала папе, я слышал.

— Потеха! — рассмеялся Марцин, представив себе эту сцену. — Во потеха, — повторил он.

— И мама с папой тоже смеялись. А знаешь, твой брат математикой со мной будет заниматься. Какой он?