Аделаида думала, думала, как велела ей мама, однако, видимо, не всегда головой! Или голова у неё после того случая осталась стукнутой! Иначе сказать невозможно, потому что она учудила такое, что, как потом говорила мама, «ни одна бы девочка на свете до такого не додумалась!»

У мамы на дне гардероба хранился узел. Аделаиде он казался волшебным, Там лежали такие драгоценности, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Нет, не те, которые лежали в маленькой коробочке на антресолях, которые мама просила папу достать и они все вместе рассматривали их.

Вот это колечко, – говорила мама, внимательно рассматривая со всех сторон золотой кружочек с красным камушком, – когда вырастешь, я подарю тебе, Аделаида! Вот эти серьги – Сёмочкиной жене…

Маленький Сёма, бросив на пол побитую пожарную машину, подбегал к маме:

Покази! Покази какой зене? – лез он и хватал маму за руки.

Это была маленькая коробочка из-под часов. Так они рассматривали её содержимое, а потом папа снова клал её на антресоль под большой чёрный чемодан.

Но Аделаиде гораздо больше нравились другие драгоценности, драгоценности из гардероба. В том волшебном мамином узле, на дне шкафа хранились «отрезы». «Отрезы» – это просто такие куски материалов – на юбку, на платье, на брюки. Они бывают всякие вообще. Разноцветные, однотонные, тонкие, тёплые. Их покупают в магазинах. Не то чтобы сразу пошить что-то, а покупают просто так, чтоб было. Чтоб лежал в шкафу, потом захочется юбку сшить, а вот и материал из шкафа «как находка»! Так говорила мама. Серые и чёрные расцветки Аделаиду не интересовали. Зато совершенно сказочные, аж светящиеся сиреневые, красные, ярко-зелёные в цветок, оранжевые ситцы доводили её до исступления. Эти отрезы покупал из-под «полы» деда в универмаге и привозил в подарок Аделаиде и, конечно, маме. Чтоб пошили себе платья. Это называлось «индийский хлопчатобумажный». Часто, когда никого не было дома, Аделаида доставала со дна шкафа узел, развязывала его и любовалась на сокровища, всей душой впитывая в себя краски, которых в её убогом окружении не было вовсе. Ни в одежде людей, ни в убранстве комнат, ни в природе. Может быть, они могли быть только в том городе, с названием, похожим на сок – в Сочи. Но Сочи был «летний праздник». Это как одежда бывает «на праздник» и на «каждый день». Здесь, в городе, «на каждый день» вокруг один серый асфальт, серая, облупленная штукатурка домов, серые от бетонной пыли с бетонного завода трава и листья деревьев, серая одежда и серые лица рабочих, которые и жили в её родном городе и работали на одном из десяти заводов…

И всё равно Аделаида любила этот город! Любила, когда в нём праздники, парад, например, на Первое мая. Еще и недавно другой был – Седьмое ноября. Теперь, когда гландов нету, она почти совсем не простуживается, и на парад можно ходить всегда. И ещё вот каникулы. Наверное, скоро приедут дедуля с бабулей и заберут её к себе.

Она даже не думала, что может остаться вообще без каникул, потому что ухитрилась учудить с отрезами такое…

Глава 7

Чем старше становилась Аделаида, тем жизнь ей казалась всё менее безоблачной и всё менее понятной. В самом Городе, где она жила, оказывается, нормы союзного законодательства практически не учитывались, уголовный кодекс, так сказать, был не в почёте. Скорее всего, большая часть населения о его существовании вовсе не подозревала. Зато были свои законы, обычаи, правила, оставленные, видимо, ещё Тамерланом в качестве бартера за городские руины, оставленные им от Второго Города на этом месте, потому как иначе никак невозможно было объяснить всё то, что происходило в каждом районе, в каждом дворе, в каждом мозгу. Ранее о существовании совсем иной системы координат Аделаида даже не подозревала, потому как была маленькой. Она знала, что «Москва – столица нашей Родины СССР!», декламировала стихи: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» и свято верила, что это именно так. Но она росла, и стала замечать, что вокруг делается не совсем то, что в «Столице нашей Родины – Москве», например, та «мама» из букваря, которая мыла «раму», произвела на неё неизгладимое впечатление своей короткой узкой юбкой до колен и вызывающей белой кофтой. Было очевидно, что с собой надо что-то делать, чтоб стать равноправным членом именно Городского общества, а не надеяться помыть «раму» вместе с «мамой» в «Столице нашей Родины»!.. Каждый день Аделаида обнаруживала в окружающем её мире что-то новое, что наводило её на разные недоумённые мысли, которых раньше не было. Она, в общем-то, пока не искала ответов. Просто внимание само почему-то начало застревать на вещах, которые раньше воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

Самое примечательное в Городе было то, что современные постройки оказались третьими в истории местности. Предыдущие две были сметены с лица земли задолго до того, как в нём родилась Аделаида, в эпоху Тамерлана – вторая, а первая – гораздо раньше.

Так и стоял себе город на двух берегах реки к огромному удовольствию местных рыболовов: вокруг площади Ленина серые многоэтажки с постоянно забитыми до девятого этажа мусоропроводами и пустыми лифтовыми шахтами. И был он не совсем, чтобы город, и не так, чтобы деревня.

Город Аделаида видела. Это яркие витрины, клумбы цветов, красивые люди, цирк, кинотеатр, театр Оперы и Балета, ухоженные парки, заасфальтированные дороги и даже мостовая. Из всего перечисленного у них присутствовали пара кинотеатров и парк.

Зато парк был неповторим. На территории лесополосы, несколько проредив деревья, посыпали красным кирпичом широкие аллеи и вырыли водоём. Он получился настолько большим, что всё лето по его берегам после работы под солнышком жарили себе бока местные трудящиеся; зимой вода в озере замерзала и являла собой прекрасный каток для любителей зимних развлечений; весной и осенью, всего за пятьдесят копеек в час, можно было укататься на лодочке. Они, правда, все до одной протекали, но зато в каждой присутствовали специальная консервная банка для вычерпывания воды. Всё красочное великолепие было обильно сдобрено разными качелями, каруселями, аттракционами, тиром и кафешкой с газированной водой.

Зато в пользу деревни говорили, например, куры, в огромном своём множестве разводимые местным населением. Даже у Аделаиды был небольшой курятник с двумя курочками – Белкой и Стрелкой. Кощейкина семья растила пчёл и свиней. Её мать каждый день носила из столовой напротив кинотеатра вёдрами рыжие помои, которые плескались ей на юбку и дырявые калоши. Через два дома на третьем этаже жила корова. Она, когда хотела есть, очень жалобно мычала на весь район. Коровьим навозом хозяин удобрял во дворе виноград и сливу. Когда было жарко, «удобрения» воняли на весь район.

Ещё у аборигенов была одна, но пламенная страсть – отвращение ко всему, что выходило за рамки их понимания. Например, новые глиняные вазы на газоне у въезда в город. На следующий день от воздвигнутого дизайна не осталось и следа: меньшую часть кто-то успел сволочь домой, зато большая осталась лежать прямо на скудных цветах жалкой кучкой матовых черепков. Металлическому дельфину была уготовлена не менее трагическая судьба: ему тут же свинтили хвост; в парках статуям столько чего посвинчивали до проволочной арматуры, что дирекция предпочла не реставрировать их, а утилизировать вовсе. Так и стояли потом пустые постаменты, и туда для веселья залезали местные шутники и становились в разные позы. Ни один телефон-автомат никогда не работал. Розы у памятника Ленину иногда срезались любителями прекрасного, но чаще всего злостно выворачивались на корню. Витрины бились. В городских автобусах, уютно развалившись на изрезанных в клочья сиденьях, свободно курили и тепло общались друг с другом и с дальними соседями представители люмпен-пролетариев.

Одним из самых занимательных зрелищ в городе было наблюдение за очередью. Сие мероприятие только так называлось – «очередь». На самом деле это были гигантские свалки визжащих, царапающихся и бьющих друг друга по фасадной части головы человеческих тел с зажатыми в руках деньгами. Город становиться в ряд и дышать друг другу в затылок категорически отказывался! Этого он делать не мог и не хотел. Славные сыны и дочери гор хотели сразу здесь, сейчас и побольше!