— Страшно было? — тихо спросил я.
Виталий улыбнулся. Какой же ясной была эта улыбка, без примеси каких-либо смутных чувств.
— Некогда было бояться, Андрей. Если я чего и боялся, так чтоб ты не потонул и чтоб Алеша в воду не полез тебя искать... тогда хана ему была бы — грипп ведь.
Хорошо все, что хорошо кончается.
— Ты герой, Виталий! — сказала мама.— Наш оператор сняла тебя для документальной ленты, о твоей храбрости узнает весь Союз.
Виталий тихонько толкнул меня локтем. Он был смущен.
— Ничего,— шепнул я ему,— пускай Света с полковником посмотрят.
Однако это был еще не конец. К вечеру мы оба лежали в больнице с температурой под сорок: крупозное воспаление легких на почве переохлаждения.
У обоих кашель, потрясающий озноб, боль в боку и прочие «прелести».
У обоих начались осложнения, но Виталий заболел гораздо серьезнее, хотя и находился в воде меньше. Поражение сердечно-сосудистой системы, застой крови... вплоть до отека легких. Врачи испугались за его жизнь. Еле отходили беднягу.
Мое осложнение (на центральную нервную систему) не так бросалось в глаза: резкие головные боли, возбужденное состояние и кошмары — мучительные кошмары, едва я забудусь сном.
Я не знал еще тогда, что это надолго, быть может, навсегда. До сих пор мне снится, как я бьюсь снизу о толстый непробиваемый лед в синеватой воде, борясь с подводным течением, которое тащит меня все дальше и дальше в глубину... Все толще лед, все темнее вода, и бьются в мозгу привязавшиеся слова Твардовского:
Кому — память,
Кому — слава,
Кому — темная вода.
И мама, дежурившая ночью, осторожно будит меня... не спрашивает: и так знает, что мне снится что-то очень страшное. Она и за Виталием ходила, как мать, я даже не ожидал от нее.
Наконец мы стали выздоравливать, медленнее, чем можно было ожидать от двух здоровых парней.
Теперь ночью никто не дежурил возле нас (в тяжелые дни они сменяли друг друга: мама, отец, Алеша, Женя), зато днем кто только не навещал нас. Все шли с передачами и новостями.
Приходили водители с автобазы, рассказывали, что о нас написали в стенной и районной газете, как о героях. (Ведь я пытался спасти машину, когда, высадив Виталия, перескочил через полуметровую трещину. Я не мог знать, что Байкал вдруг разверзнется и машина уйдет на дно.)
Зашел отец, расцеловал нас обоих. Похвастался тем, что ему удалось заполучить в НИИ «Проблемы Севера» молодого доктора наук из Москвы и что он добился для него однокомнатной секции во вновь отстроенном доме. Он предлагал Алеше место лаборанта, но Алеша отказался наотрез оставить свою пекарню.
— Когда окончу институт,— сказал он.
Пожалуй, я должен был начать с новостей мамы. Она зарегистрировала свой брак с Андреем Николаевичем, не ожидая моего выздоровления.
Они зарегистрировались и поспешили ко мне в больницу.
Через неделю мама пришла сияющая и сообщила, что они поменяли свою однокомнатную квартиру в центре Зурбагана на трехкомнатную, тоже в центре, и уже перебрались. Меня ждала отдельная комната. А Алеша?
— Какой же дурак сменял три на одну? — вяло поинтересовался я.
Мама усмехнулась.
— Совсем не дурак, а очень умная женщина, которая тебе весьма нравится. Я даже побаиваюсь, что ты в нее влюбишься.
— Таисия Константиновна? Но как же это согласился Чугунов?
Оказывается, Чугунова забрали работать в Москву в трест. Квартира у него в Москве была. Четырехкомнатная. Там воспитывались двое его детишек от первой жены, под присмотром Тасиных родителей.
Таисия Константиновна подала на развод, а пока поменяла три комнаты на одну.
Это неудивительно, я сразу понял, что больше с Чугуновым она жить не будет. Меня удивляло, что мама устраивается так... основательно.
Впрочем, она всегда устраивалась как следует, даже если в гостинице, даже если на несколько дней. Я вспомнил, как, едва войдя в номер гостиницы или в Доме творчества, мама начинала с перестановки мебели, иногда — к великому возмущению уборщицы и администратора.
Отец приносит свои новости. Он остался директором НИИ и, по моим наблюдениям, стал как-то более уверен в себе, более настойчив и тверд.
На алюминиевом заводе открыли новый цех, где будут делать... дирижабль. Ледовую дорогу через Байкал собираются постепенно закрыть: хватит ежегодных жертв (меня спасли каким-то чудом). С Байкалом шутки плохи.
Вот именно. Когда я вспоминаю, как ветер нес лодку «Ча-ча-ча», словно воздушный корабль, и как он оставил от нее мокрое пятно на скале... Да...
Я спросил у отца, а дирижабль не может отнести и стукнуть о гранитный утес?
— А метеорология на что? — возразил отец.
Началась постройка Дворца спорта, секция фигурного катания будет функционировать круглый год. Таково желание родителей. Отец уверен, что руководство секцией я возьму на себя. Я охотно согласился.
Пришел Женя. Он собирался ехать в Тынду на конкурс исполнителей песен и гитаристов. Пока мы болели, конкурс прошел в Зурбаганском районе. Женя занял первое место.
Мы с Виталием его от души поздравили.
— Как дочка, привыкает? — спросил я. Красивое лицо его омрачилось.
— На все кричит: мое! На игрушки, на сласти, на одежду — на все буквально. Приучили! Такая собственница растет, ужас!
— Подожди, сколько этой «собственнице» лет?
— Два года на днях будет.
— Отучится. Лучше скажи, как к ней относится твоя жена?
— Маргарита хорошо к ней относится, Аленка тоже. Добрые они обе. А моя нет...
— И твоя дочка будет доброй. Она еще просто мала.
— Надеюсь. А пока... глаза завидущие, руки загребущие. Аленка лучше.
— Не любишь ты свою дочку.
— Пока нет.
— Ой, Женя!
— Я же ее не обижаю.
— Женя,— вдруг вмешался Виталий,— если так и не полюбишь, лучше отдать деду с бабкой. Они же в ней души не чают.
— Никогда. Они сделают ее моральным уродом, как свою дочь, жену мою покойную. Ну, ребята, поправляйтесь...
Приходил каждый день Алеша, какой-то грустный, я не мог понять — почему. Занятия его шли успешно, он уже отослал несколько контрольных работ. О работе в пекарне и говорить нечего, «Алешин хлеб» славился по всему Забайкалью, к Алеше приезжали пекари за рецептом и советом. Я поправлялся, а он становился все печальнее.
Мне показалось, я все понял, когда меня навестили Кирилл Дроздов и Христина Даль. Что ж... Видно, добрый и милый Алеша не существовал для нее как мужчина. Конечно, прежде ей мешал Андрей Николаевич, которого она любила, еще будучи студенткой, когда ездили с ним вместе в экспедицию. Теперь она потеряла его навсегда, тягостно пережила эту потерю, может, примирилась с мыслью, что навсегда останется одинокой.
Кирилл сумеет влюбить ее в себя, это не Алеша с его вечной неуверенностью в себе.
И конечно, Кирилл был красивее Алеши, тоньше, изящнее.
Когда они ушли, тепло попрощавшись и тоже оставив обильную передачу, пришел Алеша. Долго сидел в палате и все как-то присматривался ко мне.
— Что-то в тебе изменилось, Андрей,— произнес он задумчиво.— Если бы это могло быть, я бы сказал, что с тобой что-то произошло там, в озере...
— Заглянул смерти в глаза,— глубокомысленно заметил Виталий.
В начале апреля меня выписали из больницы. Виталия оставили еще на недельку. В больнице ему нравилось, и он отнюдь не спешил выписываться.
За мной приехали отец и мать. Отвезли на новую квартиру. Мне отвели чудесную солнечную комнатку с балконом, какой у меня не было и в Москве. Четвертый этаж. Вид на Ыйдыгу и синеющую вдали тайгу. И до чего мама мне все уютно устроила... Хотя надеялась, что я уеду летом в Москву учиться.
Она уже подговаривалась насчет кинооператорского факультета. Отцу хотелось, чтоб я шел на геологический, но он-то, конечно, давления не оказывал. Кирилл советовал на физический, Христина — на медицинский. Алеша с интересом ожидал, что я выберу.
Никто не знал, что я уже выбрал. Выбрал перед смертью, когда бился головой и плечами о ледяной потолок, а ледяная байкальская вода захлестывала мне легкие. Именно в этот момент я вдруг понял, в чем состоит мое призвание.