Мама и Таня, конечно, не могли пропустить такие «кадры» — они ехали в головном вездеходе-тягаче с проводниками, отлично изучившими повадки зимнего Байкала. Эти проводники первыми ежедневно проходили ледяную трассу, ведя за собой колонну машин.
На берег Байкала мы вышли с рассветом. Шоферы еще раз на дорожку проверили тормоза и двигатели. Нашу машину проверил сам Кузькин. Он же зычно скомандовал: «По ма-ши-нам!» — и помахал нам рукой. Махал, пока головной вездеход не скрылся в облаке снежной пыли.
Мы с Виталием решили вести машину поочередно, первым вел Виталий. Я сидел рядом на упругом, мягком сиденье и смотрел на остекленевший, оледенелый Байкал (подо льдом стылая черная вода), светлеющие небеса — скоро взойдет солнце,— на голубые горы вдали. Наша колонна растянулась более чем на километр — строго соблюдалось расстояние между машинами.
Меня беспокоило, что Алеша выехал с температурой. Вечером было 38,2, а утром он наотрез отказался мерить, так как все равно решил ехать. Остаться неловко!.. А у него явный грипп: чихает, сморкается.
Я сказал об этом Виталию. Если нас с ним что и объединяло, так это наша общая привязанность к Алеше.
В этом рейсе мы с Виталием разговорились, и я решил его спросить начистоту.
Дело в том, что вчера за обедом Андрей Николаевич сказал, что ему звонил начальник районного отделения милиции Захарченко насчет Виталия. Они таки запросили о нем Москву: за что его выселили из столицы?
Каково было их удивление, когда из Москвы пришло сообщение, что Виталия Максимовича Сикорского, несудимого, никто из Москвы не выселял, он уехал по собственному желанию.
— Никакой он не тунеядец,— добавил Андрей Николаевич,— из университета его не исключали, окончил три курса, экзамены все сданы честь честью. Подал заявление, что просит его временно отчислить из университета для прохождения службы в армии. Но из армии его через три месяца комиссовали по болезни. Тогда он уехал в Сибирь. Причина отъезда неизвестна.
— Зачем ты на себя наговорил? — спросил я с недоумением.
— Но вы меня и такого в свою компанию приняли...
— Приняли, чтоб помочь тебе, а ты ни в какой помощи и не нуждался!
— Нуждался. Алеша знает,— сказал Виталий.— Значит, он тебе не рассказал?
— Конечно нет, ты ведь ему доверился, а не мне. Как же он мог...
Некоторое время мы ехали молча, пока я не сменил его за рулем.
— Ты славный парень,— задумчиво произнес Виталий.— У тебя и родители славные. Добрые! Я тебе могу рассказать, даже легче, чем Алеше. Его я стеснялся, уж очень он идеальный. Трудно было ему рассказать. Видишь ли, Андрей, я — преступник!
— Псих ты, а не преступник! Тебя же никто не судил, не обвинял ни в чем.
— Верно, не судили. Меня не назвали ни соучастники, ни потерпевшая. Вот я и остался вроде как в стороне. Но я там был и не сумел помешать. Значит, такой же мерзавец. Хотя я лично вроде ничего плохого не делал. Понимаешь?
— Пока не очень.
— Были у меня два друга, «потрясные» парни, я ими восхищался, дурак. Был весьма польщен, что они снизошли до меня. Я — что, студентишка, а они научные работники. Не видел того, что в глаза бросалось: никакие они не ученые, в НИИ их устроили папаши, потому что... престижная профессия. В общем, скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты. У одного их знакомого, Виктора, родители уехали летом за границу, дача пустовала... Ну, и заманили они... одну дурочку, студентку консерватории, между прочим, на эту дачу. Имена себе все придумали. Но пока собирали ужин, девчонка, ее звали Света, увидела на стене портрет отца Виктора, узнала его и поняла, на чьей даче находится. После ужина потащили они ее втроем в кабинет отца... Я потребовал прекратить безобразие и отвезти девушку домой в Москву. Я не видел... Я совсем не видел, как она убила Аркашку статуэткой...
К утру мы с ней кое-как добрались до станции. Электричка еще не ходила, но нам попалось такси, которое и доставило нас до дома на Кропоткинской, где она жила. Света попросила меня рассказать все немедленно ее отцу. Кажется, она сама боялась его.
И вот я сидел перед строгим дородным мужчиной в пенсне. Он был в пижаме и халате. На спинке стула висел китель с погонами полковника.
— Что произошло? — спросил он, бледнея.— Рассказывай,— приказал дочери.
Она умоляюще взглянула на меня и зажмурилась.
— Может, вызвать «скорую помощь»?..— неуверенно предложил я.
Полковник встал, накапал твердой рукой валерьянки и дал ей выпить.
— Рассказывайте вы,— обратился он ко мне. Запинаясь, я рассказал, сам можешь представить, как складно... Самое странное, что он понял именно так, как было.
Полковнику было лет пятьдесят. Света была его единственная дочь, наверно, ему стало плохо с сердцем, он машинально помассировал свою грудь, но не слева, а посредине (стенокардия, видимо).
— Вы родственник Максима Петровича Сикорского? — спросил он тихо.
— Я его сын,— ответил я еще тише.
— Так... Мы вместе служили,— заметил он просто,— настоящий был человек.
Света приподнялась и еще раз поведала свою историю, заметно выгораживая меня. Упомянула, как я плакал. И даже, что я «хороший».
— Тебе было... ее жалко...— с расстановкой произнес полковник.— Значит, пока твои приятели издевались, ты сидел и плакал? Жалостливый молодой чело... слизняк!
— Папа! — остановила его Света.— Он уже получил достаточно. Хватит его унижать. Он и сам никогда этого не забудет. Я хочу, чтоб те двое ответили за все. Один уже ответил... Но я категорически не желаю, чтоб наказание коснулось Виталия Сикорского. А меня... арестуют за убийство?
— Не знаю. Сейчас буду звонить на Петровку. А вы пока можете идти домой. Оставьте адрес.
Утром «друзей» арестовали. Судили, и они получили свое.
— Тебя не вызывали в суд?
— В суд как свидетеля и один раз — на допрос к прокурору. Я рассказал все, как было, не выгораживая себя. Нового я ничего им не сказал, лишь то, что рассказывала Света и в чем признался Виктор. Все ожидал, что и меня арестуют, но обо мне словно забыли. Я сдал экзамены, перешел на четвертый курс, но больше учиться не смог: сильнейшие неврозы. Я презирал себя. Знал бы покойный отец, он бы отвернулся от меня. Решил уехать, где труднее,— на Север. Квартиру оставил дальней родственнице отца. Хорошая женщина, с трудной судьбой. Мать ее недолюбливала: не того круга. Нуждалась она вечно, здоровье слабое, ютилась в крохотной комнатушке, с общей кухней. Я ее уговорил перебраться ко мне, оставил ей денег (загнал мамину шубу из натуральной норки). Ходил прощаться к Свете, но не застал — тоже куда-то уехала. Адреса отец не дал. Впрочем, обещал дать, когда у меня появится чувство достоинства и самоуважения. Вот и вся моя история, Андрей.
Он умолк (теперь надолго).
Солнце взошло. Огромные ледяные глыбы сверкали, как хрусталь. Высокое небо, голубое у горизонта и густое ультрамариновое в вышине, бережно пасло белоснежные барашки. Виталий думал о своем, я задумался о своем...
Вчера проходил пленум райкома, на котором решалась судьба отца. Мы с мамой ждали дома, то есть на квартире Андрея Николаевича.
Несмотря на то что мама очень уставала со съемками и расстраивалась,— по ее словам, причин для этого было много,— она необычайно похорошела и помолодела. На нее Север не действовал угнетающе.
Я сел рядом и прижался лбом к ее теплому плечу. Я чувствовал себя таким счастливым. И вдруг рассказал ей о том, какое впечатление произвела на меня Таисия Константиновна.
Мама немного удивилась.
— Она тебе нравится? Жена Чугунова...
— Нравится — не то слово.
— А какое слово нужно?
— Не знаю даже. Она меня потрясла. А от Чугунова она уйдет, вот увидишь. Ее прежняя фамилия Терехова.
— Ну и ну!
— Об Андрее Николаевиче беспокоишься?
— Да.
— Ты думаешь, его снимут? Ерунда. Его же все здесь уважают и любят.
— Я знаю, но... секретарь обкома тоже его уважает, знает давно, он и выдвинул его кандидатуру на пост директора... однако теперь, когда здесь эта комиссия из Москвы, настроенная против, он помалкивает. Пойми, что мне лично было бы по душе, если бы его сняли. Без работы не останется. Уже предложили ему заведование отделом в институтах Иркутска, Улан-Удэ. Консультант нашего документального фильма «Солнечные блики на коре дерева». Работы хватит. Но ему будет тяжело и обидно, а я не хочу, чтоб у него были отрицательные эмоции. Я его люблю.